Внимание!

Текст книги переведен исключительно с целью ознакомления, не для получения материальной выгоды. Любое коммерческое или иное использование кроме ознакомительного чтения запрещено.

Любое копирование без ссылки на переводчика и группу запрещено.

Создатели перевода не несут ответственности за распространение его в сети.

♔Автор: Али Мартинес

♔Книга: Самый мрачный рассвет

♔Серия: Самый мрачный рассвет дуэт – 1 (Одни герои)

♔Главы: пролог + 27 глав

♔Переводчик: Саша (пролог-14 глава), Екатерина Д. (с 15 главы)

✎Редакторы: Ирина Д.

✎Обложка: Wolf A.

✎Вычитка: Настёна К.

♛Специально для группы: Золочевская Ирина || Б. Б. Рейд

Аннотация:

Палками и камнями можно поломать мне кости, но слова мне боли никогда не причинят.

Тот, кто придумал эту фразу лжец. Слова очень часто являются сильным оружием для всех, взывая к самым сильным эмоциям, которые только может испытать человек.

«Вы беременны.»

«Это мальчик.»

«Вашему сыну нужна пересадка сердца».

Палками и камнями можно поломать мне кости, но слова мне боли никогда не причинят.

Чушь.

Мы не чувствуем слоги и буквы, но они всё равно могут уничтожить всю нашу жизнь быстрей, чем пуля, вылетевшая из пистолета.

Два слова – их достаточно, чтобы погасить солнце в моём небе.

«Он мёртв.»

В течение десяти лет тьма была моим союзником.

В конце концов, это было четыре глубоких, хриплых слова, которые дали мне надежду на новый восход солнца.

«Привет. Я Портер Риз.»

Пролог.

Шарлотта

Палками и камнями можно поломать мне кости, но слова мне боли никогда не причинят.

Тот, кто придумал эту фразу — лжец. Слова очень часто являются сильным оружием для всех, взывая к самым сильным эмоциям, которые только может испытать человек.

— Вы беременны, — не те слова, которые я хотела услышать, когда начался мой первый учебный год в медицинской школе.

Да, я была очень хорошо знакома, как работает репродуктивная система, но ночное рандеву на стойке с пьяным мужчиной, которого я встретила всего час назад, не должно было закончиться порванным презервативом и беременностью.

— Это мальчик, — сказал доктор, положив мне на грудь окровавленный, прекрасный сверток девять месяцев спустя.

Я была уверена, что тот захлебывающийся звук можно было считать словом, но он изменил всю мою жизнь. Один взгляд в эти серые, рассеянные глаза и я стала не просто женщиной, которою принудили родить ребёнка. Во мне зародился первобытный материнский инстинкт.

Сердце. Душа. Навечно.

— Лукас, — прошептала я, в то время как держала в руках семь фунтов и две унции моего маленького мальчика, которого я всегда буду защищать. Одна мысль въелась в мозг до костей — я сделаю для него всё, что смогу. Но, поскольку я очень много училась за последние годы, то не всё могла держать под контролем.

— Со временем вашему сыну нужна пересадка сердца, — сказал доктор, когда мы в тревожном ожидании сидели в кабинете кардиолога, после долгой ночи, проведённой в реанимации. В этот момент я хотела отдать Лукасу своё, казалось, что после этих слов в груди моё сердце разорвалось пополам. Я хорошо осознавала тот факт, что не каждый ребенок — образец совершенного здоровья. Но он был моим. Он вырос у меня внутри из ничего, превратившись из не более чем зародыша, в невероятный крохотный комочек, который однажды протопчет свой собственный путь через этот сумасшедший мир.

Десять пальчиков на руке. Десять — на ноге. Волосы, как у меня, цвета вороньего крыла. Подбородок с ямочкой, как у отца. Этот ребёнок превратился из ничего, чего я никогда не хотела, в самое важное и необходимое для меня. Я отказывалась принять факт, что он болен.

После того как доктор ушёл, Брэди уставился на меня через всю комнату, наш сын был прижат к его груди, и набросился на меня вопросами.

— Они смогут спасти его, правильно?

Мой ответ был резким и шёл из глубины души.

— Нет.

Я знала слишком много о диагнозе Лукаса, чтобы поверить в то, что кто-то сможет его спасти. Однажды, возможно, до того как ему исполнится восемнадцать, его хрупкое сердечко остановится, и я буду беспомощно наблюдать, как единственный смысл моей жизни борется, чтобы выжить. Его добавят в регистр, длиною в мили доноров, и начнутся наши мучения, изнуряющие психику, по ожиданию, когда кто-то умрёт, чтобы наш ребёнок имел возможность жить.

Знание не обладало в данной ситуации силой. Я бы отдала всё на свете, чтобы не знать, что означают слова доктора, сказанные нам.

Сотни людей в регистре доноров умрут прежде, чем показатели моего сына с кем-либо совпадут. Это не говоря уже о тех, кто умирает на операционных столах, или тех, у кого началось отторжение пересаженного органа и в течение часа после пересадки умрёт. В медицинской школе мы гордились статистикой людей, которых мы спасли. Но это мой сын. У него была только одна жизнь. Я не могла рисковать, чтобы он упустил её.

Я не могла потерять и его.

Несмотря на опустошение, я пытаюсь быть счастливой. Я фальшиво улыбаюсь, притворяясь, когда получаю слова ободрения от наших друзей и членов семьи, и мне даже удалось сказать несколько ободряющих слов, чтобы поддержать Брэди. В ответ он ничего не сказал. У нас были не те отношения. Оказывается у нас мало общего, когда мы полностью одеты. Однако после рождения Лукаса мы стали друг другу чем-то большим, чем просто друзьями. А из-за того, что большую часть времени мы проводим в и за пределами больницы рука об руку, наша связь становится всё сильнее.

До тех пор, спустя шесть месяцев, пока одно невинное слово не разрушило нас всех.

Палками и камнями можно поломать мне кости, но слова мне боли никогда не причинят.

Вранье.

Мы не чувствуем слоги и буквы, но они всё равно могут уничтожить всю нашу жизнь быстрей, чем пуля, вылетевшая из пистолета.

Одно слово.

Этого было достаточно, чтобы затмить солнце на моём небе.

— Шшш, — прохрипела я, хватаясь за ручку коляски, чтобы поймать соску, повисшую на атласной голубой ленте с монограммой моего сына, и вложить её обратно в его ротик.

У него всю ночь было хорошее настроение. Кажется, что в шестимесячном возрасте это было невозможно. Я не могла бы себе представить наисладчайшей пытки набега на молочку с девизом все-это-ты-можешь-съесть и группы людей, которые поддерживают подобные капризы — включая те капризы, которые состояли не более чем из отрыжки или мочеиспускания на вышеупомянутых людей.

Это было первое утро осени, но жаркое атлантическое лето ещё витало в воздухе. Между консультациями и несуществующим режимом сна Лукаса я едва оставалась в сознании.

Мой мальчик любил проводить время на улице, а мне нравилось, что он становился сонным, независимо от того, как сильно он с ним боролся. Поэтому надеясь, что мы оба сможем вздремнуть сегодня утром, я пристегнула его к непозволительно дорогой коляске, которую мама Брэди купила в день рождения малыша, и отправилась вместе с ним гулять по местному парку.

Необычная детская площадка, расположенная менее чем в полумили от нашего дома, была одной из моих любимых мест в мире, может быть, поэтому я останавливалась здесь на пятнадцать минут после школы каждый день. Я наслаждалась игрой детей, воображая, как это было бы, когда Лукас достигнет их возраста. Изображения его, перепрыгивающего через ограждения, как обезьянка, спасаясь от орды хихикающих девчонок, промелькнули в моём сознании, вызывая на лице улыбку. Будет ли он таким же общительным, как я? Тихим и сдержанным как Брэди? Или больным, застрявшим в больнице, ожидающим своё сердце, которое так никогда и не придёт? Мысли вылетели из моей головы, когда я услышала отчаянный крик женщины, заставивший меня застыть.

— Помогите!

Одно слово.

Я нажала на тормоз коляски и повернула лицо к звуку, в горле образовался ком, когда она подняла с земли малыша. Взрыв адреналина прошёл сквозь меня, и, следуя инстинкту, я бросилась на несколько ярдов к ней.

— Он не дышит! — закричала женщина, в ужасе передавая мне в открытые руки безжизненного малыша.

— Звоните 911, — приказала я. Мой пульс ускорился, когда я положила маленькое тело на столик для пикника, годы обучения смешались в моей голове в беспорядочную массу. — Что произошло? — спросила я, опрокинув его голову назад, чтобы проверить дыхательные пути и открыть их, но малыш так и не задышал.

— Я… я не знаю, — пробормотала она. — Он просто упал… О, Боже! Он не дышит!

—Успокойтесь, — рявкнула я. Хотя и не была уверена кому конкретно это говорила. Это была моя первая чрезвычайная ситуация, и хоть я была намного лучше всех, кто сейчас был в парке, но если бы я оказалась в такой ситуации, то хотела бы получить более квалифицированную помощь, чтобы помочь Лукасу.

Но, поскольку нас окружила группа мамочек, ни одна из которых не подошла и не предложила руку помощи, я — это всё, что было у неё сейчас. Итак, с бьющимся где-то в горле сердцем я взялась за работу, молясь, чтобы этого было достаточно.

После нескольких минут из посиневших губ мальчика вылетел слабый стон.

Звук рыданий от облегчения его матери стал звуком, который я никогда не забуду. Глубоко внутри, как будто зародившийся в её душе, выскользнул из её рта.

— О боже! — закричала она, её руки дрожали, когда она наклонилась над дрожащим телом, чтобы прижать лицо мальчика к своей шее.

Когда его крики стали громче, я медленно отодвинулась, чтобы дать ему немного пространства. Я не могла оторвать глаз от чуда, которое произошло с этим ребёнком, минуту назад лежавшего бездыханным телом. Теперь же он цеплялся за шею своей матери.

С дрожащим подбородком и слезами, застывшими в уголках глаз я улыбнулась самой себе. Я боролась. Балансировать между строгими мерами в мед. школе и неуверенностью в себе, в качестве матери-одиночки, было достаточно сложно, но сочетать двенадцатичасовые дни, только чтобы вернуться домой, с шестичасовой учёбой — было слишком, я сгорала. Я дошла до того, что размышляла о тех годах, когда Лукас будет уже старше, чем сейчас.