— Я сама виновата, — подумала Эйлин, — в том, что позволила ей взять на себя всю заботу о ребенке. Мне следовало с самого начала больше уделять дочери внимания, а я повела себя слабовольно и трусливо. Но теперь все изменится. Гей — моя дочь. Я буду увереннее держать себя с дочерью, если рядом не будет бабушки. Дело не в том, что мама критикует меня, а в том, что она делает все гораздо лучше меня. Теперь я докажу, что могу заботиться о Гей одна. Я перееду, сниму квартиру, отправлю Гей в детский сад, стану совершенно независимой…

— Блэкхилл, — объявил кондуктор. Пока Эйлин впопыхах собиралась, пытаясь разбудить ребенка, он добавил дружелюбным тоном: «Вы выходите первая, а я вам подам багаж».

— Благодарю вас, — ответила Эйлин, запихивая все вещи в дорожную сумку. — У меня еще несколько сумок в багажном отделении.

Через несколько минут она уже стояла на сельской улице в окружении своих сумок. Разложив коляску, она, вопреки протестам Гей, посадила в нее дочку.

— Гей хочет идти ножками.

— Нет, здесь нельзя, — отрезала Эйлин. Повесив сумки на ручку коляски, она поставила маленький чемоданчик у ног Гей, а другой взяла в руку.

Блэкхилл представлял собой несколько домиков, сгрудившихся по одну сторону дороги, выходящих своими фасадами на холм, по названию которого получила свое название деревня.

Мать объяснила Эйлин, что домик Пирсонов предпоследний. Толкая одной рукой коляску, она медленно с большими усилиями двигалась в нужном направлении.

Домик оказался одноэтажным, не особенно привлекательным, с красной асбестовой крышей и окнами, отделанными затейливой каменной резьбой. Несколько нарциссов и примул цвело на крошечной клумбе возле входной двери.

Эйлин задержалась у входа, роясь в сумке в поисках ключа, затем открыла дверь. На нее пахнуло влажным сырым запахом деревенского дома, невыветрившимся после зимы.

— Ну, вот и мы, здорово здесь, правда? — произнесла Эйлин с показной веселостью. Нам здесь будет так весело в нашем собственном домике, правда, Гей?

— Дай сока, — требовательным тоном заявила Гей.

— Имей терпение, подруга, — возразила Эйлин, втаскивая чемоданы и запирая дверь от холодного апрельского ветра. — Сначала надо разжечь огонь.

— Хочу сока, — пронзительно закричала Гей.

Пришлось уступить — разыскала пластмассовую кружку в сумке и экстракт апельсинового сока, заботливо уложенный матерью, и сделала напиток для дочери.

— А теперь сиди спокойно и пей, а я пока разожгу огонь.

— Хочу печенье.

— Ну хорошо.

Эйлин удалось разжечь огонь, но бумага и дрова настолько отсырели, что пламя потухло через несколько минут. Эйлин порылась в шкафах, нашла парафин, затем снова разожгла огонь и щедрой рукой добавила парафину. Огонь ярко запылал в камине, и Эйлин решила осмотреть свои владения.

На кухне она обнаружила старомодную электроплиту, большой диван, два стула, маленький стол и старый буфет с бело-голубыми тарелками.

Прямо напротив входной двери располагалась крошечная ванная, а в прихожую выходили двери двух соединяющихся между собой спален. Эйлин выбрала для Гей кроватку, надо будет только не забыть согреть бутылкой с горячей водой простыни. Но раньше всего ей надо сходить за провизией.

Вернувшись на кухню, Эйлин увидела печальный результат детской фантазии: Гей разлила остаток сока на стол и что-то рисовала пальцем на его поверхности.

— А сейчас мы с тобой пойдем погуляем, — сдержавшись, сказала Эйлин. — Мы пойдем в магазин. Если будешь хорошо себя вести, я куплю тебе картофельные чипсы.

Она усадила девочку в коляску и бодро и уверенно покатила ее по дороге.

Дойдя до магазина, она с сожалением обнаружила, что он закрыт. В окошке заметила объявление: «Ввиду болезни продавца, магазин будет закрыт до нового распоряжения». Эйлин была близка к отчаянию.

— Хочу чипсов, — пробубнила Гей.

— Милая, магазин закрыт.

— Хочу чипсов.

— Я тоже хочу. Но нам не удастся купить их. — «А также хлеб, — с горечью подумала она, — масло, фасоль и шоколад, и многое другое». — Придется отправиться на ферму за молоком. Быть может, нам повезет, и мы увидим, как доят коровок. Это так забавно!

Сходив в коттедж за банкой для молока, она быстрым шагом направилась вверх по холму, где, как ей сказали, находится ферма. По мере того, как она поднималась с коляской по крутому склону, перед ней открывалась живописная панорама полей и лугов, и на фоне голубого неба вдалеке виднелась Чевиот-хиллз.

— Как хорошо в деревне! — подумала Эйлин, — сколько неба, такой чистый воздух, сколько негромких деревенских звуков, оживляющих тишину. Подумаешь, нет хлеба и масла! Гей может съесть кашу с молоком и выпить чаю, а себе она откроет одну из баночек с консервами, которую дала ей мать. Ничего страшного, она прекрасно справится со всем.

На ферме никого не было видно за исключением семейства серых кошек, усевшихся вокруг кувшина, где, очевидно, было молоко, и с остервенением умывавших свои мордочки.

— Посмотри, какие киски.

— Киски, — эхом отозвалась Гей, — а я хочу посмотреть коровок.

— Коровки, должно быть, все ушли спать.

Эйлин позвонила у входной двери, и на пороге появилась статная добродушная женщина.

— Я подруга Пирсонов, — стала объяснять Эйлин. — Они разрешили мне пожить в своем доме на уикэнд. Можно мне купить у вас немного молока и яиц?

— Да, конечно, — охотно ответила женщина. Подмигнув Гей, она выразила надежду, что погода исправится. Да, магазин будет закрыт несколько недель, но, может быть, придут машины с провизией.

— Но ведь вы, наверно, не одни приехали, — сказала она Эйлин с выражением материнской заботы.

— Да, мой муж скоро приедет ко мне, как только освободится от работы, — пробормотала Эйлин, предательски краснея. Она зашагала прочь от фермы, опустив голову и ругая себя за смущение.

— Никогда не ври насчет этого, — говорила ей мать. — Иначе ты просто создашь сложности для себя. Хотя Джоэль действительно мог приехать к ней, он не был ее мужем. Она ведь так и не вышла замуж.

Глава 2

Родители Эйлин всегда мужественно встречали неприятные новости, часто даже в стоическом молчании, и быть может, именно поэтому Эйлин терпеть не могла сообщать им неприятности. Суровое молчание иногда тяжелее вынести, чем сердитые слова.

За долгие годы она уже привыкла сообщать им такие неприятные факты как, например, провал по латыни или последнее место в классе по учебе — утром, во время завтрака так, чтобы, не дожидаясь их дальнейшей реакции, сразу убежать со словами: «О Боже, я опаздываю в школу». А к тому времени, когда она возвращалась домой, мать уже успевала смириться с неприятностью, обсудить ее с отцом, придя к какому-то общему мнению, словом, была в состоянии обсудить все с дочерью в своей обычной, спокойной и беспристрастной манере.

Но именно это обсуждение выдержать часто оказывалось не так-то легко. Однажды она выпалила как бы невзначай: «Мне кажется, что я беременна!» Эйлин заметила, как задрожало от боли лицо матери, как затуманились от горя ее умные серые глаза, услышала ее внезапный вскрик: «О Боже!» А потом воцарилось знакомое ей молчание, готовое взорваться от напряжения и боли.

Эйлин ожидала взрыва ярости или горя и вместе с тем знала, что этого никогда не случится. Эмоции всегда лишали ее мать дара речи, и она не в состоянии была произнести ни слова, пока к ней не возвращалось присутствие духа.

Отец ее, напротив, от гнева становился саркастичным, и тогда он ядовито заметил, поглаживая усы указательным пальцем левой руки, которая его не очень слушалась: «Ну что ж, довольно старомодный случай. Вот до чего довел нас технический прогресс. А я думал, что вы, молодые, знакомы с правдой жизни еще с колыбели».

— Генри, — сказала мать, барабаня пальцами по кухонному столу, а Эйлин раздумывала, что бы ей сказать в свое оправдание. Она не могла вымолвить: «простите меня» или какие-нибудь другие столь же неуместные слова. Эйлин опустила голову и беспомощно уставилась в свою тарелку.

— Я полагаю, что отец ребенка Джоэль, — наконец, произнесла ее мать.

— М-м, — кивнула Эйлин.

— Ты собираешься выйти за него замуж?

— Нет, — рассерженно ответила Эйлин. — Ни в коем случае.

— Так.

Они смотрели друг на друга, пока Эйлин первая не отвела взгляд и, уставившись на свои ноги, промямлила: «Я должна… мне пора… я сказала, что я в теннис… я обещала поиграть с Анной… я…».

— Теннис? — с закипающим возмущением повторил отец.

— Да, я… — Эйлин умоляюще взглянула на мать. Ей было ясно, что лучше всего ей сейчас побыть одной, или она может расплакаться.

— Хорошо, можешь идти, — ответила мать. — А мы с Генри можем опоздать в школу, если не поторопимся. Может быть, ты уберешь со стола.

— Да, — кивнула Эйлин.

— Мы поговорим об этом потом, когда у нас будет время подумать. И… — она помолчала и продолжила с огромным усилием: — Не волнуйся. Все проблемы разрешимы. Можешь довериться своей старой маме.

Исполненная благодарности Эйлин, краснея, прикоснулась к мягкой щеке матери губами.

— Спасибо тебе, — пробормотала она и вылетела из кухни.

По дороге в теннисный клуб она тысячу раз заново переживала эту сцену, изо всех сил сжимая ручку ракетки и пытаясь вновь представить все, как было, пока автобус с трудом пробивал себе дорогу по запруженному машинами утреннему шоссе. Конечно, Эйлин не хотела слез и обвинений, высоких слов и хлопанья дверьми, не хотела она, и чтобы ее выгоняли из дому, запирали в ее комнате или прижимали к материнской груди и рыдали над ней. И все же было что-то ужасно неестественное в только что имевшей место сцене, неестественно вела себя она, неестественно говорили с ней родители, скованные рамками цивилизованного поведения.