– Тогда я расскажу ей, что ты куришь, – шепнула она мне, и я тут же прикусила язык. Наверное, если бы у мамы не было кошек, бабушка давно знала бы, что я курю, а если б я не курила, она давно бы узнала об истинном количестве маминых пушистиков.

– Я прошу тебя, Поля, положи его на место, – серьезно сказала бабушка. – У меня сегодня день рождения, вот и не порть мне его.

– Ну как же я его оставлю, скоро зима, он ведь не выживет! – не уступала та. – Слушай, Маня, а может, ты его возьмешь? У тебя ведь никого нет! Спаси хоть одну живую душу.

– Да перестань ты девочку глупостям-то учить! Не хватало, чтобы еще она дома зоопарк развела!

– Но я пишу, мне некогда, – замялась я.

– Правильно, Машенька! – горячо поддержала меня Мисс Бесконечность.

– Да я и не отдам его ей, у нее даже кактус на окне засох! – с укором воскликнула мама. И тут из квартиры вдруг донесся дикий грохот.

Мы все кинулись домой, распахнули дверь… Олимпиада сидела на кровати с растерянным и виноватым видом, на полу валялась перевернутая доска.

– Я потянулась за икрой, и стол опрокинулся, – оправдывалась Олимпиада.

Но больше всего меня поразило не это: на другой стороне доски оказался инкрустированный портрет Сергея Есенина. Когда-то, когда я была еще маленькой и дядя благосклонно называл меня «голландской соплей» или «глистой в корсете» и иногда угощал орешками, он увлекался инкрустацией, выжиганием по дереву, неплохо рисовал и любил Есенина. С годами он растерял все эти ценности и дошел до того, что приспособил портрет великого поэта бабушке вместо стола, на который она ежедневно проливала сладкий кофе, просыпала сахар, так, что кое-где намертво прилипли яичные скорлупки и крошки хлеба…

По полу был размазан салат оливье, из которого торчали обглоданные кости цыпленка; ваза закатилась под сервант, пустая бутылка из-под шампанского валялась посреди жареной картошки. Короче, комната стала похожа на картину П.А. Федотова «Свежий кавалер. Утро чиновника, получившего первый крестик».

– Ничего, ничего, я сейчас все уберу, – сказала мама. Котенок быстро сообразил что к чему, спрыгнул с рук и принялся за недоеденный бабушкой антрекот.

Как раз в этот самый момент (момент поистине неподходящий) отчетливо послышалось звяканье ключей по ту сторону двери. Я, мама, Влас, бабушка стояли вокруг перевернутого стола, котенок сидел в центре, Олимпиада Ефремовна – на диване, и все мы с напряжением смотрели на дверь. Наконец она распахнулась, и на пороге появились Зожоры. Поистине это была немая сцена. С минуту они в изумлении глядели на нас, а мы на них. Дядя держал в руке три вялых тощих пиона и глазированный сырок в пакете – видимо, хотел поздравить мать.

– Сыночек! – подобострастно воскликнула Мисс Бесконечность и тем самым первая нарушила тишину. – Я знала, что ты приедешь!

– Что ж, если знала, молчала?! – неслышно, одними губами проговорила я.

Зожоры непонимающим взглядом смотрели на бардак в бабушкиной комнате.

– Жора, здравствуй! – прервала тяжелое молчание Олимпиада Ефремовна. – Это я перевернула стол, ты не волнуйся, мы сейчас уберем.

– Здрасьте, – процедил сквозь зубы «сынок», и они с Гузкой тут же скрылись в своей комнате.

– Ну, Поля, Маша, давайте-ка, собирайтесь! – властно прикрикнула бабушка, намекая на то, что день рождения окончен.

– Власик, поехали, – живо сказала Олимпиада Ефремовна.

– Нет-нет, Липочка, ты можешь остаться.

– Вот нелегкая-то принесла, – квохтала Гузка. – У нас своя семья, и нечего им тут делать!

Наконец мы сели в машину и отъехали от бабушкиного дома. Олимпиада теперь сидела впереди, мы с мамой сзади, котенок обнюхивал салон.

– Влас, довези нас до метро, пожалуйста, – попросила я.

– Влас всех развезет по домам, – распорядилась Олимпиада. – Сначала меня, тут недалеко.

– Она никогда меня не любила, она всегда любила только его, а мы с Маней нужны, только чтобы приехать помыть ее да подстричь ногти на ногах!

– Ну что ты, Верочка вас любит! Не говори ерунды! Жора, конечно, тяжелый человек, но не надо принимать все так близко к сердцу, – заступилась за подругу Олимпиада.

– Как бы мне его назвать? – задумчиво спросила мама – она совершенно успокоилась, взяв в руки теплый мохнатый комочек. – Это котик, я уже посмотрела.

– Не знаю, надо подумать. Может, Гриммельсхаузен? – неуверенно предложила я.

– Да ну, это слишком длинно, он откликаться не будет. Нужно, чтобы в имени была шипящая буква. Вот у меня котов как зовут: Даша, Гоша, Миша ну и так далее…

– Не надо ему давать имя из церковного календаря, – воспротивилась я.

– Зря ты, Поля, его взяла. А вдруг у него лишай? – вмешалась Олимпиада Ефремовна.

– Да нет у него никакого лишая! – воскликнула мама – она на кошках, если так можно выразиться, собаку съела.

Пока мы думали, как назвать кота, незаметно выгрузили Олимпиаду Ефремовну, потом отвезли маму и, наконец, машина остановилась у моего подъезда.

– Спасибо, Влас.

– Да не за что, – проговорил он и замолчал.

– Я пойду, – не то спросила, не то сообщила я.

– Я тебя на «Тверской» ждал. Почему ты не приехала? – Я не ожидала, что он в этом признается, и чуть помедлила с ответом.

– Я не смогла, извини, а твоего телефона у меня нет. Так что предупредить не было возможности, – запинаясь, врала я.

– Возьми, – и он протянул мне визитную карточку: на глянцевой плотной бумаге было напечатано: «Андреев Влас Олегович. Генеральный директор «Автомаш».

Ну, естественно, адрес и телефон.

– Какое у тебя платье завидное! – заметил Влас и едва заметно усмехнулся – он издевался.

– А у тебя ботинки. Ну, пока, пойду я.

– Угу.

И когда я оказалась дома, до меня неожиданно дошло (после «завидного платья» и после этого прощального «угу»), что у него точно так же, как и у меня, не было никакого желания заново знакомиться и тем более соединяться со мною узами брака. Он просто отвез свою дражайшую бабушку к подруге на день рождения, потому что слишком уважает ее и не может ни в чем отказать. Вот и все!

Мне стало ужасно неприятно, и, странно, после этого вывода я вдруг стала о нем думать: «Но ведь он ждал меня в метро. Зачем это ему? У него наверняка кто-то есть, в отличие от меня. А может, просто было интересно посмотреть на меня? И теперь, когда он увидел распухшую, отечную девицу, у него пропал ко мне весь интерес? И зачем только я напялила это розовое платье! Оно меня так полнит! Но тогда почему он мне дал свою визитку? Ничего не понимаю!»

Мои размышления прервал телефонный звонок. Это был Женька.

– Куда пропала, подруга? – прогнусавил он в телефонную трубку. – Тебя тут Икки обыскалась. У нее страшная депрессия, не хочет идти на работу, говорит: «Уволюсь».

– И правильно сделает!

– А где она работать будет?

Об этом я как-то не подумала с самого начала. Нужно было сначала подобрать что-нибудь и только потом срывать ее из аптеки.

– Послушай, Жень, а тебе не нужен литературный агент?

– А зачем он мне? Проценты платить за просто так? Может, тебе нужен?

– Не-а. Ну, как же ей помочь-то!

– Слушай, у нее ведь медицинское образование?! Так?

– Так.

– Вот пусть она к Пульке и идет работать! – обрадовался Женька – ему показалось, что он придумал нечто гениальное.

– Кем? Она ведь фармацевт, а не сестра-акушерка!

– Да, проблема. Надо ей было на медсестру обучаться…

Овечкин был хорошим человеком – добрым и отзывчивым, но порой говорил такие глупые вещи, которые могли вывести из себя кого угодно. У него была одна особенность, которая меня раздражала, – мечтать по-пустому и постоянно говорить о том, что при своем таланте он зарабатывает слишком мало денег. Вот и теперь он пустился в бестолковые рассуждения, что было бы, если бы Икки была медсестрой, а не фармацевтом:

– Знаешь, сколько сейчас сиделки зарабатывают? Сто долларов в час! А если бы она была пластическим хирургом, то это вообще… Золотое дно!

– Жень, ну хватит! – раздраженно воскликнула я. – Человеку помочь надо, а ты опять за свое!

– Ну а что, представь, если б она пластическим хирургом была?! Или стоматологом! Они тоже хорошо зарабатывают. Уехала бы в Израиль…

– Почему в Израиль? С какой стати ей туда ехать? Каким образом? – почти кричала я.

– Ну, вышла бы замуж и уехала бы, и там стоматологом работала! Или была бы художником, уехала бы в Америку и продавала бы там свои картины. Я слышал, там за это неплохо платят. Главное – жилу найти.

– Жень, до свидания. Ты не можешь ничего придумать, а я сегодня слишком устала, чтобы выслушивать твой бред.

– Да ладно, я чего-нибудь придумаю. Без работы не останется. А где ты была-то? Тебя замуж еще не выдали?

И я рассказала ему все: и про перевернутый «стол», и про Зожоров, а главное, про Власа и его «угу».

– Представляешь, даже ему я показалась толстой! Что же говорить о Кронском! Он не обратит на меня никакого внимания. Я не знаю, что делать!

– Начни бегать по утрам, – предложил Овечкин.

– Я ненавижу бег и вообще спорт. Я могу только плавать.

– Да, наверное, ты и не сможешь бегать. Тебе будет больно.

– Чего? – не поняла я.

– Ну, у тебя грудь, я бы сказал, немаленькая. Она будет колыхаться, и тебе, наверное, будет больно.

– Все, пока, – сказала я, но совсем на него не обиделась. Я знаю, многие, очень многие мечтают, быть может, чтобы у них была такая же грудь, как у меня, но я считаю, что из-за нее я кажусь еще толще. И если б мне это сказал кто-то другой, я бы оскорбилась, но из уст Овечкина это звучало просто-напросто детским лепетом.

– А может, тебе начать в бассейн ходить? – не унимался он.

– Жень, до свидания. Я устала сегодня.

– Ну, давай, – нехотя попрощался он.

Потом я написала заново сорванные мамой объявления-памятки – уж пусть лучше Влас думает, что я алкоголичка и маразматичка, чем я забуду выключить газ или снова выйду на улицу в разных туфлях!