Обезьяна чувствовала себя профессором медицины, королевой аптеки, и это ей не могло не нравиться.

Очень было жаль Икки, и у меня в тот день зародилась мысль, как бы помочь своей невезучей, беспомощной подруге. Нужно найти ей другую работу, решила я, но Икки я лишь показала свое пятно от вишни на бежевом свитере, чтобы она не чувствовала себя несчастной в одиночку.

– Застегни пиджак, – посоветовала она, когда мы наконец сели в троллейбус.

– Он не сходится. 46-й размер. Когда я его покупала, думала еще похудеть, но теперь мне кажется, что я стремительно приближаюсь к 48-му. Если быть точной, у меня сейчас полный 47-й.

– Такого размера нет в природе.

– Вот именно.

– Слушай, знаешь, кого ты мне напоминаешь?

– Кого?

– Эту чумичку – Бриджит Джонс. Читала? У нее тоже все наперекосяк.

«Нет, это невозможно! Они точно все сговорились! Кто бы знал, как мне надоела эта Бриджит Джонс!» – возмущалась я в душе, но выражать свое недовольство не стала, а лишь спросила:

– Ты к Пульке-то ездила?

– Да, – упадническим голосом сказала Икки.

– И что? Все в порядке?

– У меня не может быть «все в порядке».

– Иди ты! – поразилась я.

– У меня кандидамикоз.

– Чего-чего? – переспросила я.

– Заболевание, вызванное дрожжеподобными грибами.

– Ничего не понимаю!

– Кандидоз. Вот чем наградил меня этот поганый сантехник!

– Это опасно?

– Неприятно, но не смертельно. Манька, а ты что, вообще ничем таким не болела? Ты что, даже не знаешь, что такое кандидоз?

– Болела. Молочницей, – вспомнила я.

– Тоже мне, болезнь!

– Как Пулька-то поживает?

– У нее теперь новый парень.

– Да ты что! Кто же?

– Анестезиолог.

– И ты его видела?

– Угу. Не знаю, что она в нем нашла – глаза круглые, знаешь, тупые какие-то, замутненные, как у теленка. Такое впечатление, что он сам все время под наркозом.

– Ну, это у нее ненадолго, – успокоила я Икки.

– Ненадолго, – задумчиво повторила она. – А у меня сегодня мамаша электрика вызвала.

– Хорошо, что тебя дома нет, – заметила я. Вообще-то это была мысль вслух.

– Это еще почему? – вдруг перешла в наступление Икки, и я тут же сменила тему:

– Твоя мамаша наконец захотела помыться?

– Да нет, дело в том, что у нее заклинило замок в холодильнике, и она его никак не может открыть. Вчера раз пять бегала в магазин – ты ведь знаешь, она не может смотреть сериалы и не жевать.

– Удивительно, она столько ест и такая худая!

– Я где-то читала, что, если человек не поправляется, это значит, у него хороший обмен веществ.

– Но вообще, хочу заметить, странные у вас с мамашей отношения. Она что, не могла в твоем холодильнике порыскать?

– А там все равно ничего нет.

– Не понимаю, а электрик-то при чем?

– А кого еще-то вызывать? Снова сантехника? Этот хоть выключатель починит, а потом и замок посмотрит. Все-таки хорошо, что у мамаши замок заклинило, по крайней мере, может, хоть сегодня удастся вымыться при свете.

– Я всегда говорю, что во всем есть свои плюсы и минусы.

– Нет, не во всем. Какой плюс в том, что я заболела кандидозом?

– Зато ты увидела Пулькиного анестезиолога, – вдруг неожиданно пришло мне в голову.

– Вообще-то да. Наверное, ты права, если задуматься, то во всем можно найти свои плюсы и минусы.

17.20 – наконец-то мы на месте. Мы в нерешительности топчемся около кафе.

– Как ты думаешь, кто нас там ждет? – спросила я. Икки возвела глаза к небу и не ошиблась – когда мы зашли внутрь, увидели одиноко сидящую у окна Анжелку.

Под столом виднелись ее толстые, упрямые ноги. Мне всегда казалось, что у Огурцовой самое главное – это ноги. И мозг, который у всех людей находится в голове, у нее расположен именно в ногах. Она ими думает, она ими упирается, притоптывая, настаивает, она ими ведет всех туда, куда никому не надо. Порой я представляю Анжелку сплошными ногами без туловища и головы, может, оттого, что у нее слишком неразвитый торс, будто ей приставили его совершенно от другой женщины. Размер обуви у Огурцовой был 42-й (ноги поистине выдающиеся!), размер до того места, где, по идее, должна быть талия, – 56-й, а выше – 52-й.

Анжелка не заметила, как мы вошли – она поглощала пирожное с кремом, пытаясь подцепить его снизу своими странными пальцами. Странными, потому что они у нее были выгнуты наружу, а указательный и большой – напоминали пинцет (наверное, от игры на старинном щипковом русском инструменте – балалайке), которым она ухватывала все, что попадалось под руку.

– Наконец-то явились, не запылились! – воскликнула она, когда мы с Икки подошли к ней вплотную. Анжелке всегда хотелось выглядеть очень важной и серьезной, но при этом она пускала в ход глупые фразеологизмы времен детского сада. И она до сих пор еще не отучилась ругаться матом. Я давно это заметила: конечно, теперь Огурцова не произносила бранных слов, просто, когда злилась, она замолкала на минуту, плотно сжимая губы – как бы чего не вылетело. Вот и сейчас она замолчала и изо всех сил сдерживала за зубами нецензурные слова, а потом разразилась упреками: – Можно подумать, я среди вас самая свободная! У меня муж, ребенок, семья! – Это она всегда с гордостью подчеркивает. – Я с таким трудом уговорила свекровь посидеть с Кузей! А вы… – Огурцова опять стиснула зубы.

– Анжел, ну не сердись. Мы ведь так давно не виделись! – примирительно залепетала я.

Не виделись с Огурцовой мы действительно давно – около трех месяцев, как раз после ее дня рождения, который она отмечала у меня дома. Анжелка никогда не приглашала нас к себе ни на именины, ни на дни рождения, а всегда умудрялась справить свои праздники у кого-нибудь из нас. Раньше она объясняла это тем, что у нее дома родители, а теперь – Михаил. Обычно она приходила ко мне или к Пульке на следующий день после пиршества с остатками пирогов, тортов и пирожных, собирала подарки и уходила. Так было и в этом году.

– Вот именно, что давно!

– Да мы вообще думали, что Икки с работы не отпустят! Я ее еле оттуда выцарапала!

Но Огурцова не слышала:

– А мне, между прочим, еще сегодня нужно к маме в церковь успеть зайти!

– Зачем?

– Привезли новое издание Дмитрия Ростовского «Жития святых».

– У вас же есть! – удивилась я. – В прошлом году, помню, брала читать.

– Ну, так то старое! Его теперь нужно обратно отволочь и поменять на новое! – воскликнула Анжела, открыто изумляясь моей тупости, но я все еще никак не могла понять, зачем старое издание нужно было менять на новое.

– Может, я, конечно, глупая, но ничего не понимаю! Что, там какие-то изменения или примечания другие?

– Все то же самое. Просто нам под обои лучше подходит новое издание. Оно такого шоколадного цвета с золотыми буквами, а у мамы обои – беж с золотом.

– Вы что, теперь все книги будете менять? – возмутилась Икки.

– Как получится.

– Твои родители увлеклись книгами? – поинтересовалась я, но в этот момент в кафе вошла роскошная, стройная, длинноногая девица с длинными золотистыми волосами.

– Пулька! Ты такая, такая, такая!!! – восторженно воскликнула Икки и больше ничего не смогла сказать.

– Слушайте, по Москве совершенно невозможно ездить! – сетовала Пульхерия, обмахивая лицо бумажной салфеткой. – Сплошные пробки, проедешь два метра – и кипишь, стоишь! Потом искала место, где бы оставить машину. И машина барахлит. Короче, нужно новую покупать.

– Откуда это у тебя столько денег?! – вызывающе спросила Анжелка.

– Эту продам, добавлю и куплю.

– А ты что, на машине?.. – разочарованно проговорила Икки. – Зачем?

– Почему ничего не заказали? Кого ждем? А? – спросила Пулька.

– Потому что все опоздали на полчаса, а я тут как… – Огурцова снова стиснула зубы. – Ладно, девочки, давайте закажем чай с пирожными. – Анжела сменила гнев на милость – она отчего-то побаивалась Пульку, а может, мне только так кажется. Но все же между ними как-то произошел один неприятный инцидент. Пару лет назад Пульхерия порекомендовала ей хорошего врача, и уже было решено, что Огурцова будет рожать у Пулькиной знакомой. Но в самый последний момент вдруг все переменилось и закончилось тем, что Огурцова рожала в какой-то платной клинике, однако совершенно бесплатно, благодаря одной из многочисленных сестер во Христе – няньке-адвентистке, которая до сих пор, кажется, работает в этой самой дорогущей клинике.

– Может, закажем пива? – робко спросила Икки.

– Какого еще пива?! – взвизгнула Огурцова. – Что это за девушка, которая хлещет пиво! Ты меня удивляешь, Икки!

– Ну а что тут такого? – вступилась за подругу Пуля.

– А ты вообще за рулем!

– Скажи честно, ты совсем ничего не пьешь? Даже по праздникам? – удивилась Пулька.

– Нет, а к чему это надо?

– И Миша твой по праздникам не выпивает?

– Он обет дал три года назад и с тех пор ни-ни. Я его ни разу в жизни пьяным не видела!

– Странный он у тебя какой-то.

– Мой Михаил даже квас по праздникам не употребляет и не курит, – гордо заявила она и с презрением уставилась на дымящуюся Пулькину сигарету. – И вообще, я не понимаю, почему я, которая не курит, должна сидеть в зале для курящих и нюхать эту дрянь?

Мы с Икки тоже закурили, показывая тем самым Анжелке, что вопрос ее риторический.

Официант принес чай с пирожными. Огурцова подняла руку, словно собиралась официально поклясться на Библии. Этим жестом она потребовала тишины и принялась очень громко молиться – так, что парень за соседним столиком повернулся и долго и удивленно смотрел на нас широко раскрытыми глазами.

– На прошлой неделе к нам в отделение привезли по «Скорой» старушку. Жалобы на сильные боли внизу живота, – принялась рассказывать Пульхерия после страстной Анжелкиной молитвы. – На следующий день – утренний обход. И эта наша дура – Динка…