Хорошо еще, что у них родилась девочка, а был бы мальчик, они непременно назвали бы его Акакием, что, на мой взгляд, вызывает малоприятные ассоциации у русскоязычного человека, несмотря на то что в переводе с греческого это имя означает «не делающий зла».

Дерюгины холили и лелеяли свою Пулечку, надеясь вырастить скромную, воспитанную, немногословную девушку, которая по окончании школы поступит на филфак и станет изучать творчество Николая Васильевича или, на худой конец, творчество одного из тех писателей, который однажды «вышел» из его «Шинели», и тем самым продолжит семейную династию литературоведов.

Однако Пулечка с детства привыкла делать все наперекор своим безмерно добрым и безропотным родителям, стоически сносившим все ее шалости. Кажется, она еще в детском саду наотрез отказалась продолжать семейную династию гоголеведов и уже в то время склонялась к профессии хирурга – она безжалостно и поначалу бессознательно мучила мух, комаров, отрывая им лапки и внимательно, с большим любопытством их разглядывая. Могла полдня сидеть в укрытии рядом со столовой и охотиться на полудохлую крысу, а, поймав, подбросить грызуна Анжелке в койку и с наслаждением слушать вопли подруги посреди тихого часа.

По мере взросления Пулька разбирала по частям насекомых уже отнюдь не бессознательно, а заглядывая в учебные пособия. Но больше всего она поразила нас в одно хмурое летнее утро.

Нам было лет по двенадцать, и мы все тогда приехали отдохнуть на неделю к Пульке на дачу. Мы сидели втроем в застекленной беседке, полагая, что Пуля еще не проснулась, и вдруг Икки воскликнула:

– Смотрите, вон Пулька! – И она указала на чернеющую фигурку в тумане в противоположном конце сада. – Мы тут ее ждем, а она где-то шляется по ночам!

Наконец на пороге появилась Пулька, вся перемазанная болотной жижей, с полиэтиленовым пакетом в руке. В мешке кто-то шевелился.

– И где это ты была? – подозрительно спросила Анжелка, а Пуля опустила пакет на стол и принялась его медленно раскрывать. Мы все приблизились к мешку, и тут Анжелка неистово завизжала и кинулась прочь из беседки, крича во всю глотку: – Там жабы! Там жабы! Вот ненормальная! Девчонки, бегите оттуда, пока вас бородавками не обсыпало!

– Темнота! – презрительно фыркнула Пульхерия и снова закрыла пакет.

– Что ты с ними собираешься делать? – спросила я.

– Изучать.

– Как это?

– Я намерена выяснить, что у них внутри.

– Манька! Она их резать станет! – в ужасе воскликнула Икки.

– Ну и что же. Это ведь наука. А вы – темнота!

– И тебе их совсем не жалко? Ни капельки? – чуть не плача спросила Икки, но Пулька показала нам бритву с острым лезвием и с гордостью ответила:

– У отца стибрила.

В то лето Пулька занималась исключительно убийством лягушек – она, наверное, их с тысячу перерезала и все что-то записывала своим неразборчивым почерком в толстую общую тетрадь.

По иронии судьбы она ненавидела русский язык и литературу, зато упивалась учебниками по анатомии и биологии, так что в пятом классе уже брала в библиотеке пособия для медицинских вузов.

Вероника Адамовна тихо переживала за дочь. Аполлинарий Модестович иногда закатывал сцены:

– Вы только взгляните, Вероника Адамовна, кого мы воспитали-с! Это же чудовище! Дочь филологов не прочла ни одной нормальной книги! Все только о сухожилиях и костях! Уверяю вас, Вероника Адамовна, у нас дочь – дура-с!

– Ну, фто вы, Аполлинаий Модестович, так нельзя! Пьесто недопустимо в пьисутствии Пуленьки пьеизносить такие нецензуйные выажения! – обычно отвечала Вероника Адамовна. Пулькина мамаша не выговаривает всего две буквы – вместо «ш» она произносит «ф», а «р» вовсе пропускает, и от этого она всегда казалась мне ужасно интеллигентной. Я всегда мечтала услышать, как в ее произношении звучит слово «ребенок», но Вероника Адамовна, настойчиво его избегала, заменяя на: «нафа девочка», «дитя», «чадо» или «малыфка».

– А я говорю, дура-с! – расходился отец, заложив руки за спину. – Кто написал «Вечера на хуторе близ Диканьки»? – экзаменовал он дочь.

– Леся Украинка, – уверенно отвечала Пулька.

– Кофмай! – лепетала Вероника Адамовна.

– Нет! Не Украинка! Сейчас, сейчас… – И мозг «малыфки» начинал судорожно перебирать всех авторов, о которых знал, и фамилии, которые могли бы логически подойти к вышеупомянутому названию. – Шевченко?

Вероника Адамовна едва заметно вертела головой, давая понять дочери, что та снова ошиблась.

– Ну, допустим, что ты не знаешь, кто написал бессмертный сборник повестей «На хуторе близ Диканьки», а кто, по-твоему, написал «Палату № 6»?

– Так то еще и сборник был! – разочарованно говорила Пулька. – Так нечестно!

– Да, представь себе! Это повести, изданные пасечником Рудым Паньком!

– Ха, откуда ж мне знать какого-то Паньку?!

– Хорошо, идемте-с дальше, – теряя самообладание, продолжал отец. – Так кто написал «Палату № 6»?

– Блок?

– Позой-й! – шептала мать и снова отрицательно качала головой.

– Маяковский? – спрашивала Пулька – у нее уже к середине экзаменации появлялся интерес, с какого раза она угадает автора.

– А «Леди Макбет Мценского уезда»?

– О! – выкрикивала Пулька, словно попала в самое яблочко. – Вот это я точно знаю! Шекспир!

– Она издевается над нами!

– Ну фто вы, Аполлинаий Модестович! Заубежную литеатуу Пулечка знает много лучше. Вы заметили, она почти угадала, только пеепутала немного, – пыталась успокоить своего благоверного Вероника Адамовна. – Ведь «Макбет» действительно написал Уильям Фекспий.

– Вот именно! «Макбет»! Но отнюдь не «Леди Макбет Мценского уезда»! Ступай прочь и не попадайся мне сегодня на глаза! – в сердцах кричал Аполлинарий Модестович.

– Простите, пожалуйста, но не всем же быть гоголеведами! – возмущалась Пулька и уходила к себе в комнату изучать строение мускулатуры, соединительные ткани и кости человеческого скелета.

Несмотря на периодические взрывы отца по поводу невежества Пульки, на некоторые странности в характерах ее родителей и самого уклада жизни, это была счастливая, благополучная семья, где царили не «православные отношения», как в семейке Анжелы, а «высокие».

Пулькины предки называли друг друга по имени-отчеству и на «вы», они никогда не ругались между собой: Вероника Адамовна смиренно относилась к несколько взрывному характеру мужа, а тот, в свою очередь, сносил кислый творог на завтрак и протертую свеклу на обед. Ужин в доме Дерюгиных был не предусмотрен.

Всякий раз, когда я бываю у Пульки дома, мне кажется, что я попадаю в библиотеку: еще в коридоре начинаются стеллажи с книгами и тянутся в две прямо противоположные стороны – в кухню и большую комнату. Потолки у Дерюгиных высокие, потому что они живут в сталинском доме. И с пола до потолка – книги, книги, книги.

В комнате, где обитают родители и которую Вероника Адамовна упорно называет гостиной, стоят два стола с портативными печатными машинками, широкая кровать, игральный стол, который всегда почему-то напоминал мне козла из нашего физкультурного зала, приземистый мощный комод, который Вероника Адамовна отчего-то называет креденцей, и повсюду горы исписанной бумаги.

Вероника Адамовна вечно ходит по дому бесшумными шагами, в длинном (до полу) платье с глухим воротом по моде конца позапрошлого века и носит очки на веревочке, издалека очень напоминающие пенсне. Волосы ее всегда зачесаны назад, как у классной дамы, и завязаны в жиденький хвостик, очень похожий на поросячий.

Аполлинарий Модестович расхаживает по квартире обычно в стеганом атласном халате и восточных кожаных тапочках с длинными мысами. Одним словом, настоящая профессорская семья.

Сколько я помню Пулькиных родителей, они постоянно строчили статьи и даже книги о жизни и творчестве Николая Васильевича Гоголя, а особое внимание уделяли его странностям. К примеру, отчего великий писатель придавал такое большое значение сапогам? Отчего почти в каждом своем произведении он о них упоминал? Только в «Невском проспекте» автор описывает оную обувь целых пять раз: и неуклюжий грязный сапог отставного солдата, и сапоги, запачканные известью, которые и в Екатерининском канале не отмыть, известном в те времена своей чистотой, и другие сапоги!

Загадки, одни загадки! Ну зачем он ночью ходил на кладбище и в анатомический театр (Дерюгины лет десять назад нашли подтверждающую этот факт записку, написанную рукой самого Гоголя)?

И почему Николай Васильевич так толком ни разу и не описал ни одной красивой живой женщины, однако с наслаждением и упоением изобразил помершую панночку в «Вие».

А по какой причине он сторонился собратьев по перу и, прикрывая лицо черным плащом, старался остаться незамеченным?..

И эта его ужасная смерть, а потом и перезахоронение и расцарапанная в диком ужасе крышка гроба никак не давали покоя супругам-гоголеведам.

Дерюгины часто уезжали из Москвы в поисках какой-то, где-то и кем-то найденной личной вещи сочинителя или случайно обнаруженного клочка бумаги с его текстом.

Но, как говорится, в семье не без урода. И этим уродом, который наотрез отказался продолжать дело родителей, была, конечно же, Пулька. Стать врачом она решила еще в раннем детстве, но вот только каким? Этот сложный вопрос ей помогла решить ее собственная беременность.

Забеременела она совершенно неожиданно, после школьного выпускного вечера от парня из параллельного класса. Надо заметить, что Пульхерия не относилась к собственной невинности как к чему-то драгоценному, в отличие от Анжелки, которая ломалась целый год, так что в конце концов рослому чернобровому детине пришлось на ней жениться.

И так как за свою короткую жизнь Пульхерия прочла гору медицинской литературы, через месяц она заподозрила неладное и отправилась в нашу районную женскую консультацию.

Врач Угряшкина сразу не понравилась Пульхерии – у гинекологини были очень грязные волосы, как будто намазанные жиром, утиный нос и прыщавое лицо. Она осмотрела Пульку и сказала, что у нее все в порядке и нет поводов для беспокойства.