Анна Игнатьевна похаживала изъ комнаты въ комнату, забывъ причесаться, угрюмая озобоченная…

А тутъ еще Настенька пришла и нагнала на нее тоску своими причитаніями, и угрозами.

– Все теперь узнается, все! – съ тоскою говорила „модная дѣвица“. – И узналось ужъ… Вѣрка ваша теперь и про деньги выболтаетъ…

– Выболтаетъ!… – не безъ злорадства согласилась Анна Игнатьевна.

– Ну, и пущай!… Я отопрусь, на меня уликъ никакихъ нѣтъ. Ее же за клевету къ отвѣтственности притянутъ…

– Судьи правду узнаютъ!… – замѣтила Анна Игнатьевна.

– А узнаютъ, такъ и вамъ съ дочкою не поздоровится!… За это, милая моя, по головкѣ не погладятъ!… Посидите въ острогѣ съ доченькой-то…

– И тебя туда-же…

– За что?

– А хоть-бы за то, что ты Вѣру красть заставляла…

– А доказательство гдѣ?

– Найдутъ… Спросятъ: на какія деньги ты себѣ всякіе наряды да балаболки покупала?… Попадемъ, такъ всѣ попадемъ…

Настеньку душила злоба, и попадись ей теперь Вѣра, она кинулась-бы на нее съ кулаками, вцѣпилась-бы въ нее зубами…

Анна Игнатьевна ходила-ходила, слушала-слущала шипѣнье Настеньки… да и разсказала ей все, что сообщилъ вчера вечеромъ Николай Васильевичъ.

Настенька позеленѣла вся.

– А, вотъ оно что!… – проговорила она, стискивая руки.

– Да, голубушка, вотъ оно что… – сказала Анна Игнатьевна. – Наша пѣсенка спѣта…

– А Вѣра… Вѣра счастлива будетъ?…

– Должно быть, такъ…

– Нѣтъ!…

Настенька вскочила.

– He бывать этому, не бывать!… Если бабушка не растерзаетъ ее за это, такъ я… я задушу ее!…

– Образумься, глупая! – остановила ее Анна Игнатьевна. – Аль погибели своей хочешь?…

– И погибну, и погибну… а ей жить не дамъ, нѣтъ!…

„Модная дѣвица“ упала головой на столъ, зарыдала, забилась вся, но этимъ и кончилось все.

Мелкая, слабая натура „модной дѣвицы“ была не способна на какое-нибудь смѣлое рѣшеніе и за первымъ припадкомъ бѣшенства, злобы, безумія наступила реакція…

Настенька только струсила и упала духомъ. Она принялась умолять Анну Игнатьевну не губить ее, просила вымолить прощенье у Вѣры и даже обѣщала вернуть часть похищенныхъ денегъ, лишь-бы только не было суда, лишь-бы не привлекли ее къ отвѣтственности…

Успокоенная Анною Игнатьевной, она ушла домой и просила написать ей про окончаніе „исторіи“.

Часу во второмъ пріѣхалъ Салатинъ.

– Мамаша ждала васъ, считая секунды, и теперь прилегла уснуть. Она не спала всю ночь! – сказала ему Анна Игнатьевна. – Ахъ, еслибъ она спала долго-долго!… Если бъ она… не просыпалась никогда!…

– Господь съ вами! – воскликнулъ Салатинъ. – Вѣдь, она ваша мать…

– Я боюсь очень… Она будетъ способна на все, когда узнаетъ страшный обманъ… Она растерзаетъ меня!…

Въ комнату вошла горничная.

– Николай Васильевичъ! – сказала она, – Ольга Осиповна проснулась и зовутъ васъ…

– Я уйду! – шепнула Салатину Анна Игнатьевна.

– Куда?

– Куда-нибудь… Пріѣзжайте въ Александровскій садъ сказать мнѣ все, я буду ждать васъ тамъ…

– Хорошо, какъ вамъ угодно…

Салатинъ отправился къ старухѣ.

XXII.

На Ольгу Осиповну разсказъ Салатина произвелъ сильное, потрясающее впечатлѣніе.

Анна Игнатьевна хорошо сдѣлала, что ушла изъ дому; останься она, ей-бы не сдобровать.

– Гдѣ она?… Гдѣ… потаскушка-то эта? – съ бѣшенствомъ крикнула старуха, когда Салатинъ разсказалъ ей все. – Подайте мнѣ ее, подайте!…

Старуха схватила толстую палку, съ которою хаживала, когда у нея разыгрывался ревматизмъ.

– Позвать мнѣ eel… Эй, кто тамъ есть?… Анну ко мнѣ позвать!…

Салатинъ сказалъ, что Анна Игнатьевна ушла и ждетъ у него въ домѣ рѣшенія своей участи и милости матери.

– А, ушла она?… Ну, и хорошо сдѣлала, я-бъ на ней мѣста живого не оставила, я-бъ ее, можетъ, убила до смерти… Ушла?… Ну, и пусть… Навсегда ужъ теперь, на вѣки!… не хочу ее видѣть…

– Ольга Осиповна…

– He хочу! – дико вскрикнула старуха. – Будь она прок…

Старуха не произнесла страшнаго слова, остановилась и, взглянувъ на иконы, перекрестилась.

– He хочу проклинать ee! – проговорила она. – He беру на душу этого грѣха великаго и не лишаю ее материнской молитвы моей, но видѣть ее не хочу ни сегодня, ни во всю мою жизнь… He допущу и къ смертному одру моему!… He допущу!… Благословлю ее заочно, а къ себѣ не допущу… He было во всемъ роду нашемъ развратницъ и беззаконницъ! Она срамъ на весь родъ нашъ пустила и нѣтъ ей моей милости… Завтра-же духовную сдѣлаю, все добро свое распишу, а ей гроша не дамъ, тряпки не дамъ!… Если придетъ за кускомъ хлѣба, съ голоду умирая, и тогда не дамъ ей этого куска!…

Старуха въ изнеможеніи опустилась на кресло; костыль выпалъ изъ ея рукъ.

– Нѣтъ у меня и внучки! – проговорила она.

– Вѣра чѣмъ виновата? – робко спросилъ Салатинъ. – Ей не надо вашихъ денегъ, она проживетъ и безъ нихъ, но она нуждается въ вашей ласкѣ… Она любитъ васъ…

Салатинъ не говорилъ пока, что онъ женихъ Вѣры, приберегая это извѣстіе, какъ резервъ.

– Любитъ? – переспросила старуха. – Ха, ха, ха!… Очень любитъ!… Вмѣстѣ съ матерью обманно вошла въ домъ мой, самозванка!… дурачила, насмѣхалась… Хороша любовь!…

– Но, вѣдь, ее вынудили на это! – возразилъ Салатинъ. – Нѣжная, робкая, матерью запуганная, но горячо любящая мать, она не могла поступить иначе и страдала, очень страдала… А любитъ она васъ горячо, за это я головою ручаюсь…

Старуха поникла головою.

Вся жизнь ея послѣднее время была сосредоточена на любви къ внуку, на любви къ этому курчавому хорошенькому „мальчику“ – и вотъ нѣтъ теперь этого „мальчика“!…

И не умиралъ онъ, а нѣтъ его… Хуже чѣмъ умеръ…

Но, вѣдь, эта душа-то, которую такъ любила она, не исчезла… Вѣдь, и эти милые, кроткіе и ясные глаза живы… И голосокъ этотъ, который такъ любила она, можно слышать, и русые шелковистые волосы, можно ласкать… Есть кого любить и есть у кого на груди выплакать горе…

Старуха закрыла лицо руками и тихо заплакала.

Салатинъ не мѣшалъ ей.

– Нѣтъ Васи, нѣтъ!… – простонала старуха.

Салатинъ сѣлъ съ нею рядомъ, за руку взялъ ее, поцѣловалъ эту руку.

– Вѣра есть! – сказалъ онъ. – Есть хорошая, милая дѣвушка, которая горячо любитъ васъ, которая будетъ любить васъ вѣчно… He лучше-ли это, чѣмъ мальчикъ?… Мальчики балуются, мальчики, ставъ взрослыми и получивъ богатство, часто портятся и приносятъ только rope, а нѣжное женское сердце такъ способно любить!… Вѣра выйдетъ замужъ, но не перестанетъ васъ любить… Вы правнуковъ дождетесь и умрете, окруженная ими…

– Незаконная она! – прошептала Ольга Осиповна.

– Чѣмъ виновата она въ этомъ?…

– He вѣсть отъ кого родилась… Отъ бродяги, можетъ, отъ пьяницы… Мать гулена, а отецъ бродяга, – хороша природа!…

– Отецъ Вѣры былъ хорошій человѣкъ, купецъ честнаго рода…

– Воровка она…

– Полно вамъ, не грѣшите!… Она и единаго грошика не взяла себѣ изъ этихъ денегъ… Ее мучили, ее за горло мертвой петлей душили!…

– Да, а слава-то пойдетъ… За кого я отдамъ такую пригульную внучку?… Кто возьметъ ее?… Надо выдать за перваго встрѣчнаго, чтобы только взялъ… И возьметъ какой-нибудь шалыганъ ради бабушкиныхъ денегъ… Деньги промотаетъ, ее прогонитъ и она… она по стопамъ матушки своей пойдетъ…

– Ее возьмутъ и безъ денегъ! – тихо возразилъ Салатинъ.

– He ври, сударь!… Дай Богъ, чтобы и съ огромаднымъ приданымъ путный-то взялъ!… Кто она?… Незаконная дочка Анкина!… Та же Настька раззвонитъ вездѣ, что тутъ было. Разскажетъ всѣмъ, что за парня Вѣру-то выдавали, въ штанахъ водили, что воровала она у бабушки деньги… Никто не возьметъ изъ порядочныхъ и пропадетъ дѣвка, на черную дорогу выйдетъ…

Салатинъ всталъ.

– Бабушка! – заговорилъ онъ, – я буду имѣть честь просить у васъ руки вашей внучки…

– Ты?!

– Да, я… Смѣю думать, что я человѣкъ не опозоренный, что я чего-нибудь стою… Да, я прошу у васъ руки Вѣры… Я люблю ее!… Наше родство очень отдаленное, почти что и нѣтъ его…

– Николушка, да ты… ты не шутишь?… He обманываешь ты меня, чтобы я Вѣруньку эту простила?…

– Развѣ такими вещами шутятъ!…

– Да какъ же это такъ?… Когда же ты успѣлъ полюбить ее?…

– Полюбилъ… Знать, суждено такъ… Иную и долго видишь, и сватаютъ ее, и хороша она, а сердце не лежитъ, а иную увидишь и… и полюбишь!… Какъ зарыдала она у меня на рукахъ вчера, да разсказала все, да провелъ я потомъ съ нею весь день, а послѣ того увидалъ ее въ надлежащемъ для ея пола нарядѣ, такъ и свершилось все!… Обиженная она была, измученная, а сердце у нея отзывчивое, душа хорошая и собою такъ прекрасна она!… Полюбилъ, крѣпко полюбилъ и словно годы знаю ее и люблю!…

– Да, какъ-же это такъ-то, Николушка?… Господи, словно сонъ все это!…

– И мнѣ все это сномъ казалось, бабушка, вчера!… А теперь я вижу, что это дѣйствительность, хорошая дѣйствительность…

Салатинъ опустился передъ старухой на колѣни, взялъ ее за руки.

– И такъ, милая моя старушка, простите ее, примите и отдайте мнѣ! – сказалъ онъ. – Мы частыми-частыми гостями вашими будемъ, а еще лучше, если вы съ нами жить будете… Какъ заживемъ-то!…

– Худо-ли бы!… – промолвила старушка.

– Такъ въ чемъ же дѣло?… Черезъ полчаса она будетъ у васъ…

– Дѣвченка?…

– Милая дѣвушка, красавица!… Вѣдь, все тотъ же „Вася“, а только въ другомъ нарядѣ… Какъ вотъ на святкахъ рядятся… А?… Пришли святки, Вася нарядился барышней и пришелъ къ вамъ… Вы его журите, за ухо его, шалуна!… „Ахъ-де, ты такой-сякой, какъ ты смѣешь такъ шалить?… Вотъ я тебя, проказника!… Переодѣнься ступай!…“ Онъ уйдетъ, переодѣнется и придетъ къ вамъ прежнимъ Васею…

– Да, святки!… – съ глубокимъ вздохомъ проговорила старуха. – Какъ я отъ этихъ „святокъ“ жива осталась?… Сижу и ушамъ своимъ не вѣрю…

Салатинъ всталъ и взялъ шляпу.

– Такъ привезти? – сказалъ онъ. – И простите ее, и… и благословите?…