Вероника Адамовна в тот самый день, когда Икки с Федором нашли друг друга, рванула (как и предполагала Пульхерия) в институтскую каморку к бывшему супругу и единомышленнику, который способен понять всю глубину оскорбления, что нанес ей Протычкин касательно того, что великий и неподражаемый Николай Васильевич Гоголь не внес в русскую литературу ничего нового. Они минут 20 обсуждали Леонида Михайловича, сидя рядом на топчане и придя к общему выводу, что жуковед – подлец и ничтожество, обнялись крепко, кажется, прослезились даже, после чего Вероника Адамовна собрала скудные мужнины пожитки и сказала ему сердечно:

– Аполлинаий Модестович, пойдемте-ка домой! Фто это мы с вами на стаости лет какую-то въажду затеяли! – Пулькин отец очень этому обрадовался, воодушевленно вскочил с казенного лежака и по дороге домой все уговаривал Веронику Адамовну бросить искать ребро, потому что занятие это пустое и весьма сомнительное:

– Можно всю жизнь на это потратить, да так ничего и не найти. Да-с. А давайте-ка, Вероника Адамовна, вернемся к прежней нашей деятельности!

– Фто вы имеете в виду? Книги да статейки пописывать?

– Да хоть бы и так! Но не только это! Будем снова работать! Искать рукописи величайшего писателя, его личные вещи – пуговки, кружавчики, предметы туалета. Ведь эти мелкие вещички могут поведать о нем гораздо больше, чем ребро!

– Как так? – удивилась гоголеведка.

– А что нам даст ребро? Вот предположим, мы нашли его, сделали все надлежащие анализы, и Микола Тарасович Яновский действительно оказался потомком Николая Васильевича. И что нам это дает-с? Ведь даже самому Яновскому это не нужно! Он занят только своими чучелами! К чему тогда это нам?

– Я никогда об этом не задумывалась! А ведь вы, Апойинаий Модестович, пъавы! – Вероника Адамовна стояла в темноте (в подъезде кто-то выкрутил лампочку) как громом пораженная. Через мгновение она пришла в себя и вошла в квартиру совершенно счастливая, почувствовав впервые за четыре дня отчаяния и апатии, что жизнь не закончилась и что им с Аполлинарием Модестовичем предстоит еще очень многое найти, разгадать и поведать об этом всему миру в своих книгах и статьях. Спустя два часа окрыленная новыми идеями гоголеведка говорила дочери: – Пуфечка! Как я могла! Как я могла поугаться с твоим отцом?! Ведь это же человек с больфой буквы! Как я была непъава!

Признав свою ошибку, Вероника Адамовна весь вечер извинялась перед мужем. Аполлинарий Модестович, в свою очередь, извинялся перед супругой – мол, в ссоре всегда оба виноваты, в чем-то неправ и он. Одним словом, в семье Дерюгиных был восстановлен мир.

Теперь наступило самое время распутать тот сложный любовный узел, затянутый моей родительницей, потомком того самого тевтонца, что участвовал вместе с остатками разгромленного Ордена меченосцев в захвате Восточного Поморья с Гданьском в 1309 году, и бывшим мужем ее – Николаем Ивановичем, который во имя самых светлых чувств к ней заделался барабашкой.

Спустя три дня после того, как Мисс Бесконечность отчалила спасать душу и молиться за любимого сыночка своего Жорика, связь с Буреломами была налажена. Мамаша позвонила мне и, услышав о бабушкином уходе из мирской жизни, забыла на несколько минут, зачем она мне вообще позвонила. Узнав точный адрес монастыря, мама радостно взвизгнула и сказала, что монастырь этот находится в 30 километрах от Буреломов и что завтра же поедет туда и навестит старушку. Засим она наконец-то вспомнила о цели своего звонка и долго рассказывала, как они с герром Гюнтером, решив проследить, кто все-таки хозяйничает в огороде, пока они спят крепким, сладким сном, бдели всю ночь:

– И только под утро, когда светать начало, смотрю из окна – у калитки появилась знакомая фигура, резво перемахнула через забор и давай дрова колоть! Я вышла на улицу и крикнула – мол, я в твоей помощи, старый развратник, не нуждаюсь, у меня есть кому дров наколоть и воды принести!

На что Николай Иванович, смачно харкнув в сторону, с горечью и злобой гаркнул:

– Мрак! Я еще и виноват! Совсем распустилася! – И, отбросив топор в сторону, предложил мамаше снова сойтись.

– Ха! Нашел дуру! – усмехнулась моя родительница и хвастливо сообщила: – Я скоро вообще в Германию уеду! Нужен ты мне сто лет! Изменщик! И нечего тут околачиваться! Уматывай в свою московскую загазованную берлогу!

Отчим эти слова проглотил – ничего не ответил, а только еще раз плюнул, да и то неудачно – попал себе на телогрейку, повернулся и ушел. Ему не удалось в тот же день уехать в свою «загазованную берлогу» по причине весенней распутицы, и еще неделю он прожил у Кисляков. Потом исчез из Буреломов – мама увидела лишь удаляющийся бампер его машины.

А через неделю после этого звонка мамаша пожаловала в Москву сама. Она, как обычно, вихрем влетела в квартиру (благо «лучшего человека» дома не было – он поехал в редакцию решить с Любочкой кое-какие, как он выразился, «писательские» вопросы), но, скинув с себя алый плащ, привезенный осенью из Германии, мама не кинулась, как это всегда бывало, к холодильнику, а тяжело опустилась в кресло и в ужасе воскликнула:

– Маша! Я не знаю, что мне делать! – и схватилась за голову, после чего подробно рассказала мне, как Николай Иванович умудрился разрубить, подобно Александру Македонскому, тот гордиев узел, который хотя был завязан и не царем Гордием, а герром Корнишнауцером, но затянут крепко и тщательно.

Поняв, что тайная и бескорыстная помощь его в ночные часы по хозяйству не возымела того благостного действия на бывшую супругу, на какое он рассчитывал, а также увидев в окне размытую невыразительно-бесцветную физиономию соперника, да еще и услышав из маминых уст, что она собирается в Германию, Николай Иванович решил действовать.

Дней семь он отсутствовал. Родительница моя уж возрадовалась – надо же, как быстро и ловко я от него отделалась! Но не тут-то было! Через неделю он явился опять в своем неизменном коричневом опушенном костюме двадцатилетней давности с вонючей болгарской сигаретой во рту, по пять рублей за пачку, содержащую 18 мг смол и никотина, повис на калитке и, увидев свою бывшую супругу, крикнул:

– Это... Полина! Я это!..

– Что ты здесь делаешь?! – яростно воскликнула мамаша.

– Я это... К тебе приехал! – И он глупо улыбнулся, нарочно показывая вставные белые зубы, держащиеся на клыках крючками.

– Очень ты тут нужен! Я замуж собралась! Откуда приехал, туда и поезжай!

– Поль! А я ведь не один приехал! – И он улыбнулся еще глупее – к ровному ряду вставных зубов прибавились еще и выпученные глаза.

Родительница моя недоуменно посмотрела на отчима, а тот, распахнув дверцы машины, принялся вытаскивать оттуда кошачьи переноски, приговаривая:

– Поленька! Я всех наших потерянных кошариков нашел! Смотри! Ровно 19 и Рыжик – двадцатый, у тебя! Мобыть, пересчитаешь?

Николай Иванович выпустил кошек в огород – они расползались, словно тараканы, кто залезал под гараж, кто под скамейки, кто-то пытался проскользнуть между маминых ног и проникнуть в дом. Пушистики были, конечно же, не мамашины – Николай Иванович за неделю отсутствия облазил все московские подвалы и помойки и привез своей Поленьке дворовых, блохастых, лишайных, глистастых кошек. Он знал, что бывшая супруга неравнодушна к кискам и никогда в жизни рука у нее не поднимется выдворить их из дома. И не просчитался!

– Неужели ты нас с детишками выгонишь? – жалостливо промычал он.

– Пушистиков можешь оставить, а сам убирайся! Мы с Гюнтерхеном и без твоей помощи их всех в порядок приведем!

– Польхен, что сдесь есть происходить? – На крыльцо вышел длинный рыжеволосый рыцарь с блеклыми, почти бесцветными ресницами.

– Гюнтерхен, у нас теперь появилось еще 19 кошечек! – радостно сообщила мамаша потомку знаменательного тевтонца, что участвовал вместе с остатками разгромленного Ордена меченосцев в захвате Восточного Поморья с Гданьском в 1309 году, и, схватив белую пушистую кошку, проверила, нет ли у нее блох.

– Я не понимать, – растерянно проговорил Корнишнауцер.

– А что тут не понимать?! Что тут не понимать! – взорвалась мама то ли от того, что немец туго соображал, то ли от того, что увидела в длинной шерсти белой кошки слишком много блох. – Я говорю, теперь с нами будут жить цванцихь катцен!

– Тут?! Хиир?!

– Я, я! Хиир! – подтвердила мамаша.

– Найн! – отрезал герр Гюнтер. – Это нельзя! Это слишком дорохо! Нет! Или я, или твой катцен! – рявкнул он и поставил свою любимую перед выбором. В этот момент белая пушистая кошка с необыкновенной нежностью обвила лапами мамашину шею, спрятав при этом когти. И выбор был сделан моментально в пользу бездомных, не видевших ласки дворовых блохастых кошек.

– Они! – с гордостью провозгласила моя родительница. – А ты, Гюнтер, – скупердяй, если тебе на содержание моих пушистиков денег жалко!

Герр Корнишнауцер после этих слов рванулся в дом, быстро собрал свои вещи и, схватив со стола подаренный совсем недавно даме сердца бесценный шлем своего предка-тевтонца, отправился на автобусную остановку.

– Теперь-то он уж точно уехал в Германию, – тяжело вздохнув, заключила свой рассказ мама. – А я не знаю, что делать! Блох и глистов я кошечкам всем вывела, всех их вымыла, в порядок привела, – с умилением проговорила она. – Но вот что с развратником делать?.. Ума не приложу! Пока живет на первом этаже. Маш, может, мне его выгнать? – И она посмотрела мне в глаза, но, видимо, ничего не прочитав в них, сказала: – Но в то же время я одна не справлюсь с таким количеством кошек.

– Конечно, не справишься! Или избавляйся от живности, или снова выходи за Николая Ивановича замуж.

– Я, наверное, выберу второе. Не могу я, Машка, без кошек! А Коленька на них ничего не жалеет! – Мама смущенно покраснела, а глазки ее предательски забегали – так всегда бывало, когда у нее появлялся очередной воздыхатель. Однако сейчас спрашивать, кто он такой, этот ее воздыхатель, было бессмысленно, ибо я знала, что это бывший ее супруг и мой отчим – Николай Иванович, и дело тут не совсем в котах... – Так, Маша! Я не пойму, когда ты меня познакомишь со своим будущим мужем?! Бабушка ждет не дождется, когда кончится Великий пост и вы приедете к ней венчаться! – Мамаша резко переключилась на меня.