– И где только они эту шляпу откопали?!

Вот и я, как увижу г-на Мнушкина, всегда тем же вопросом мучаюсь – откуда, ну откуда он взял этот цилиндр? И кажется мне, что в нем столько же пыли, сколько в том, по которому магнитогорский актер хлопнул в порыве страстной игры своей.

Сразу доведу образ Маркела Маркеловича до конца, а то потом все детали растеряются и рассыплется Маркел Маркелович яко пепел.

Надо заметить, что цилиндр, помимо того, что придавал некоторое отдаленное сходство с величайшим поэтом всех времен и народов, добавлял низкорослому романисту добрых пятнадцать сантиметров плюс каблуки на ботинках сантиметров семь (никак не меньше), подбитые не одной набойкой, а пятью-шестью, причем последняя (та, что к земле-матушке ближе) – стальная. Так, если послышится цоканье лошадиных подков – наверняка г-н Мнушкин где-то рядом.

О лице сочинителя, которого время от времени мучает творческий кризис, можно сказать, что оно стремится, тянется, несется все куда-то вперед! Начиная от длинных бакенбардов, что торчат, словно бивни у слона, продолжая оттопыренной верхней губой и заканчивая длинным носом с выдающейся бородавкой.

– О, Марья Алексеевна! Мое почтение! Позвольте, позвольте вашу ручку облобызать! – Он схватил мою руку, уткнулся носом в запястье и, больно уколов своим недавно подстриженным кустиком, обслюнявил всю тыльную ее часть. – Ах, какая у вас кожа – истинный бархат, право же!

– Перестаньте, Маркел Маркелыч, в краску меня вводить! – Я выдернула руку и, спрятав ее в карман шубы, попыталась незаметно обтереть о носовой платок. – Здравствуй, Любочка! Как дела? Что нового?

– Ничего нового. Кабздецкий пьет беспробудно. Вот Маркел Маркелович новую главу привез.

– А что по почте не переслали?

– Ой! Марь Лексевна, не люблю я весь этот прогресс! Я уж лучше по старинке – так оно надежнее. – Я слышала, что Мнушкин вообще в начале своей литературной карьеры даже печатную машинку отвергал. Да что там машинку! Шариковыми ручками наотрез писать отказывался, а творил исключительно гусиными перьями, но после того, как однажды не уложился в срок и сдал роман не через три месяца, как было условлено, а лишь спустя год, плюнул на свои принципы и все же купил компьютер. Но Интернету не доверяет по сей день и сам привозит Любочке каждую неделю новую главу – «тепленькую еще».

– Вот, возьми, Маш, письмо. – Я хотела было убрать его в сумку, но Любочка обиженно проговорила: – Нет, интересно, а прочитать?! Мы тоже послушать хотим!

– Да, да, Марья Лексевна, уж извольте прочесть! Я в некотором смущении (а вдруг там что-то личное или гадость какая-нибудь?) вскрыла конверт и, взглянув на прыгающие буквы, принялась читать:

«Многоуважаемая Мария Алексеевна Корытникова, здравствуйте!

Пишет Вам тридцатипятилетний москвич, среднего роста, с русыми волосами, серыми глазами и шрамом на лбу, наповал сраженный Вашим талантом и «Записками»! Каждую Вашу книгу я ожидаю с большим нетерпением и трепетом, а купив новинку, буквально запоем проглатываю за ночь. Днем перечитываю еще раз, а потом переписываю разные понравившиеся фразы в общую толстую тетрадь.

Очень хотелось бы узнать, правда ли все то, о чем идет речь в ваших потрясающих романах? Или это художественный вымысел? Если же не художественный вымысел и Вы, как и Ваша подруга Икки, существуете на самом деле, умоляю, позвоните мне, пожалуйста, по телефону: 111-11-11 или 222-22-22 (в крайнем случае 333-33-33) и позовите Корнея (это меня Корнеем зовут, как Чуковского). Уверяю, с кем-нибудь из вас я мог бы соединить свою судьбу. Мне очень нравитесь Вы и Икки.

P.S. Кто больше, никак понять не могу, но знаю лишь одно, что ни Кронский, ни Влас, ни Овечкин, ни все остальные не стоят вашего мизинца.

С уважением».

Дата. Подпись.

– Ничего себе! – усмехнулась Любочка. – Ты ответишь ему?

– И что только стали позволять себе читатели?! – произнес г-н Мнушкин так, словно говорил: «Когда я жил в позапрошлом столетии, подобного безобразия со стороны читательской аудитории не наблюдалось!», и посмотрел на меня недобро как-то – во взгляде его проскользнула то ли зависть, потому что он ни разу не получал подобных писем от поклонниц (его романы читают в основном женщины), то ли ревность к этому самому Корнею (впрочем, мне, наверное, померещилось; поскольку я в настоящее время пишу об этом разрушительном чувстве, вот оно мне всюду и чудится. С чего бы Маркелу Маркеловичу меня ревновать?!). Скорее всего это была зависть.

– Маша! Ты непременно должна ответить этому, как его... Корнею! Нельзя бросаться и пренебрегать своими читателями! Именно от них зависит, будут ли продаваться твои книги! – настаивала Любочка.

– Но это возмутительно! – воскликнул г-н Мнушкин, и лицо его обратилось, хотя нет, не обратилось даже, а вознеслось к потолку. – Он ведь не столько талантом Марьи Алексеевны сражен, сколько имеет к ней, так сказать, личный интерес!

– Маша! Ответь!

– Хорошо, хорошо. Я, может, даже позвоню ему – он ведь указал целых три телефона, по которым с ним можно связаться.

– И не вздумайте!

– Это даже лучше! – успокоилась Любочка и, указав на стопку книг возле стола, сказала: – Вот твои авторские экземпляры.

Я схватила верхнюю и принялась с интересом рассматривать обложку. На ней был изображен огромный стог сена, на который завалилась страстно целующаяся пара – судя по всему, главные герои: справный пастух Афанасий и пригожая птичница Ляля.

– Позвольте-ка взглянуть, Марья Лексевна, позвольте-ка. – И я боковым зрением увидела нос г-на Мнушкина у себя за плечом. – Довольно откровенная иллюстрация! – прокомментировал он, наверное, поразившись больше всего оголенной Лялиной ногой, которая была больше не на ногу похожа, а на топор, устремленный в небо. – Роман столь же смелый, что и картинка?

– Да нет там ничего особенного! Там о любви написано – о любви птичницы и пастуха, этакая пасторальная история, совсем безобидная, – я будто оправдывалась.

– Можно полюбопытствовать? – И Маркел Маркелович вырвал книгу у меня из рук.

– Оставьте ее себе.

– Вы хотите сказать, что отдаете мне книгу в вечное пользование? – Я кивнула. – О, благодарю вас! Подпишите, прошу вас, подпишите: «Дорогому другу Маркеше от автора!»

– Как-то неудобно Маркешей вас называть, – замялась я.

– Пустяки! Мне оно эдак приятнее будет. – Ну что ж, раз «эдак приятнее», почему бы не подписать, и я взяла у Любочки со стола ручку и чиркнула: «Дорогому другу Маркеше от автора!», после чего друг Маркеша, опьянев от радости, предложил мне немедленно отправиться куда-нибудь и отметить выход «Секса на сеновале» в свет. – Кутить! Кутить! У меня еще остались деньги от последнего гонорара, и мы обязательно должны их прогулять! Идемте в ресторацию!

– Но я не могу... У меня на сегодняшний вечер были намечены несколько иные планы... – нерешительно промямлила я.

– Ах! Как это нехорошо! Какие времена настали безотрадные! Раньше, бывало, соберутся Золя, Флобер, Бодлер, Альфонс Доде примешается, братья Гонкуры опять же, сидят в какой-нибудь ресторации, об литературе толкуют, а сейчас и побеседовать не с кем – все заперлись у себя в клетках...

– И кто пьет, кто бездельничает, – договорила Любочка за г-на Мнушкина. – А и правда, что бы тебе, Маша, не составить компанию и не сходить с Маркелом Маркелычем куда-нибудь?!

– Любочка! – с укором прошептала я сквозь зубы.

– Вы, Мнушкин, будьте добры, подождите Корытникову в холле, мне ей нужно дать кое-какие рекомендации по поводу ее нового романа.

– Да! Да! Конечно же! – обрадовался он и пулей вылетел из кабинета.

– А почему бы тебе и в самом деле не посидеть с ним в ресторане? Маркел Маркелович – писатель, еще не до конца сумевший реализовать себя, но подает большие надежды. Ты у нас женщина свободная, он тоже одинок. Попробуйте, может, что и получится!

– Любочка! Ты издеваешься надо мной?! – Я чуть не плакала. – Ты ведь сама говорила, что он в своих романах перевирает все исторические факты!

– Ох! Маш, а кто теперь знает, что там на самом деле-то происходило! Может, действительно все масонами были и наш Мнушкин прав!

– Но ты ведь еще вчера злилась, что все за него переписываешь и дураком его называла!

– Ой! Маш, да все вы тут особым умом не отличаетесь!

– Спасибо тебе, Любочка, за ласковое слово, за сводничество – за все спасибо! – вспылила я – мне стало ужасно обидно (первый раз в жизни! Я понимаю, что обижаться глупо, но сейчас я не могла не оскорбиться, потому что из данной ситуации я не почерпнула никаких выводов, которые пополнили бы мой жизненный опыт ) – неужели я достойна одного только Мнушкина? Неужели мы подходим друг другу – я и он, который старше меня на пятнадцать лет, с колючей бородавкой на носу?!

– Никакая я не сводница! Подумаешь, часок в хорошем ресторане посидишь! Это тебя ни к чему не обязывает! Небось скучно без мужика-то! – И Любочка лукаво захихикала. Все помешались на мужиках! Не живется спокойно!

– А с чего это ты взяла, что у меня нет никого? Я, между прочим, снова замуж собралась! – Я решила идти напролом.

– Да ладно тебе, Корытникова! Врать-то ты не умеешь! Бери свои книжки и иди к Мнушкину, а то он там заждался!

– До свидания, Любочка.

– Пока, пока, – ответила она, углубившись в монитор компьютера. Я не понимаю, почему мне не верят?! У меня что, на лбу крупными буквами написано: «РАЗВЕДЕНА И СОВЕРШЕННО ОДИНОКА»?

– Дайте сюда! Дайте! Дамам нельзя такие тяжести таскать! – И историк-романист выхватил у меня из рук связку книг. – Посидим в ресторации, выпьем вина, а потом я вас до дома провожу.

– Это совершенно излишне! – испугалась я.

– А как же вы дотащите этакую ношу? Нет, нет, даже не смейте переубеждать меня! – У г-на Мнушкина, видно, было отличное настроение, он бежал впереди меня с книгами и насвистывал себе под нос «Турецкий марш» Моцарта. – Тут неподалеку есть одно премилое местечко! Уверяю вас! Именно туда мы и отправимся! – с восторгом прокричал он и запел на весь коридор: – Турлю-лю-ля-Ля, турлю-лю-ля-Ля, турлю-лю-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ! ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-а, ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-а, ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-ЛЯ-а – ля-ля-ля... ТАР-ПАРА! ТАР-ПАРА! РА-РА-РА-РА-РА! ТАР-ПАРА!!! ТАР-ПАРА-ра-ра-ра-ра-ра-лям-пам-пам-па-пам-пам-м-м-м!..