Будь то бродяга, сложивший колени под кроной ветвистого дуба. Будь то вор, посчитавший опавшие листья дуба подушкой на одну ночь. Торговец ли, весь день гнавшийся за неуловимой сделкой, привязавший коня к изборожденному стволу дуба. Или будь то сбившийся с пути монах, читающий молитвы у корней дуба, щекой касаясь земли, как будто зазывающей его и убаюкивающей ко сну. Но все одно: равный конец был сужден им всем. Конец из троекратного наслаждения и десятикратного кошмара…

− А что за история про самодив, пап?

Он побледнел, побледнел от безысходности, как мужчина, который достаточно долго страдал лишь для того, чтобы понять, что болезнь разъедала его с самого начала.

− Почему ты спрашиваешь, Теа?

Я пересказала, что услышала в Царево, но не упоминала о визите в церковь.

− Старая Стефана все еще живет в ее полоумном мире! Она всегда забивала голову твоей сестре этими фольклорными историями, почему мы и не хотели, чтобы ты приближалась к ней. Но сын-то хотя бы мог продемонстрировать здравомыслие.

− Он сказал мне лишь то, что знал.

− И ты поверила во все это?

− Почему бы и нет?

      − Потому что людям нечем больше заняться. Им становится скучно, и они дают волю своему больному воображению.

− У Эльзы тоже было больное воображение?

Ответа не последовало.

− И, пап, есть ли что-то подобное в нашей семьи на самом деле?

Он обратно сел на кровать и потянулся к моей руке, словно его прикосновение могло убедить меня в том случае, если слова не смогут.

− Ничего такого в нашей семье нет, неважно, кто что говорит. Твоя сестра была совершенно здоровой девушкой. Как и ты.

− И все же она верила в легенды о самодивах.

− Она была очарована ими, а потом начала верить, да. Но не из–за передаваемой по наследству невменяемости. Все дело было в университетском проекте.

Я почти рассмеялась. Все студенты танцуют в полнолуние на церковном кладбище. Белая одежда предпочтительна. Дополнительные баллы за осуществление танца в пределах фигового дерева.

− С чего бы университету предлагать такой проект?

− Он не был предложен, она была волонтером. У твоей сестры было две страсти: фортепиано и археология. Каждое лето у черного моря она водила нас посмотреть древние поселения. Городские стены, церкви, любые руины. Чем старее и дряхлее, тем лучше.

Что объясняло ее частые побеги к церкви в Царево, но не то, что я там видела.

– В первые годы после коммунизма мародеры начали контрабандой переправлять антиквариат заграницу. Эльза и ее сокурсники связались с министерством культуры, чтобы вносить в центральную базу данных артефакты. Им открылись коммунистические архивы, склады, целые помещения с предметами искусства, с пометками "высокая конфиденциальность" и запечатанные десятилетиями. И тогда она нашла свиток, который в итоге захватил ее разум.

– Что за свиток?

– Записанное признание монаха, который якобы был ослеплен в лесу самодивами. Эльза обожала необычные истории и не прекращала говорить об этой: что этот монах мог быть тем самым мастером, создавшим крест для Рильского монастыря.

– Тот знаменитый крест? – Он был одной из самых сокровенных реликвий Болгарии. Деревянный крест, который отличался сотнями резных деталей, в миниатюре изображающими сцены из Евангелия.

– Да. Она пришла к мнению, что благодаря самодивам монах обрел сверхъестественные силы. Что он создал крест только после того, как был ослеплен.

– А что, если это правда?

– Это невозможно, Теа.

– Почему?

– Потому что этих существ не существуют. Какой-то взбудораженный мужчина написал какую-то выдумку, а твоя сестра восприняла ее слишком серьезно.

– Пап, может у тебя есть копия этого рассказа?

– Эта беллетристика в прошлом. И ты пообещала мне не лезть в это дело.

Он выглядел расстроенным, потому я не настаивала – ни в эту ночь, ни следующие несколько месяцев перед отправлением в Америку. Все мои вопросы об Эльзе, а особенно о ее жизни в Принстоне, получали одинаковые ответы: "Ничто из этого уже не имеет значения". Ее письма из университета? Уничтожены. Ее пожитки? Не было смысла хранить их. А три закрытых сундука? Он отвел меня к запертой комнате и открыл их один за другим. Все три были пусты.

Я ни на секунду не поверила, что мои родители, два самых сентиментальных человека из всех, что я знала, хранившие даже корешки билетов с моих концертов, которые бережно размещались в альбомах, выбросили бы все, что осталось от их первого ребенка. Вероятнее всего, вещи Эльзы вынесены из дома и заперты в другом месте, в безопасности и вне досягаемости для меня. Возможно со временем, когда я проведу в Принстоне несколько семестров, мама и папа смогут наконец отпустить их страх и дать мне доступ к жизни сестры, включая упомянутый "вымысел", который захватил ее разум россказнями монаха и лесными ведьмами.

Сейчас же другая выдумка обнаружила путь к моим рукам, и я продолжила читать о самодивах, пока остальные в самолете спали. У слов был игривый, присущий сказкам ритм. И все же болгарские сказки часто читались с мрачным налетом предзнаменований.

Мягко ступая из их купален, смеясь и возбуждаясь из–за звездного тумана, девы начинают ощущать на себе скрытый взгляд путешественника. Они искушают его, выманивают и дарят ему их невинные тела. Пока ночь не пронизывает странный стук. Пульсация внезапно ожившего ритма. Красавицы начинают их танец, луна же дает волю их безумию. И задыхающиеся, неистовые, свободные в конце концов, они замыкают вокруг мужчины их смертельный круг...

Дальше следует кошмарный пир. Потворство жестокости. Ведьмы танцем подводят жертву к краю смерти и, как только его сердце поражают первые спазмы, они опускаются к нему, охваченные зверским голодом, вынимают его глаза, сердце, отрывают его конечности в мстительном порыве.

Затем происходит немыслимое: младшая из трех, Вилья, влюбляется. Так получилось, что он является юным пастухом, одаренным игроком на дуде, скитальцем, не имевшим в этом мире ни единой заботы. Как и другие до него, он натыкается на самодив. Спрятавшись во тьме леса, он наблюдает, как луна наполняет их танец необузданными ритмами. Но прежде чем взгляд Вильи падает на него, прежде чем где-то в глубине ее дикого сердца она замечает, что впервые его биение полно необъяснимым, новым желанием, ночь успевает явить пастуху (или ветер нашептывает, или же догадывается его сердце) секрет, прежде неизвестный ни одному смертному: секрет, где кроются силы Вильи и как их украсть...

Секрет, как пленить самодиву.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ