— Да! Она хотела убить меня, эта черномазая дрянь! Кристи спасла мою жизнь, рискуя собой, — горячо поддержала Стефано Бэ-Бэ.

Кристина смутилась. Она никак не чувствовала себя героиней, и было бы нелепо утверждать, что она безоглядно рисковала жизнью из-за взбалмошной, наглой особы.

— Ой, нет же! Я не успела даже подумать… честное слово… Просто рефлекс — невозможно стоять в стороне, когда кто-то замахивается ножом на живого человека… Или даже на животное… Я убегала из дома, когда бабушка собиралась резать курицу…

— Браво! Эта девочка еще и скромна, — улыбнулся Стефано. — Хотя то, что приветствуется в мирной жизни, очень мешает в бою. А мне думается, карьера хорошенькой девушке в мире рекламы — борьба не на жизнь, а на смерть.

— Конечно, Стефано. Я старше Кристи и успела наточить коготки. А эту голубку готов ощипать каждый стервятник… — начала Бэ-Бэ, очевидно, собираясь перейти к рассказу о неприятностях Кристи на фирме и приставаниях Марджоне. Но Кристина строго посмотрела на нее, остановив повествование.

— Ты ошибаешься, Бэ-Бэ. Я могу проиграть, но вряд ли кому-то удастся свалить меня в грязь. Этот город, этот ваш гордый и такой всемогущий Рим научил меня быть ответственной не только за свою внешность, но еще и за то, что верующие называют душой, а японцы «лицом». Я пока еще не знаю, каково мое настоящее «лицо», но постараюсь не ударить им в грязь.


Хорошо ей было декларировать несгибаемые принципы, сидя в уютном кабинете надежного, могущественного Стефано.

— Браво! Браво! Это монолог благородной героини из классического спектакля! — захлопал он в ладоши и поцеловал Кристине руку. — Буду молиться святым угодникам, чтобы твои слова не повисли в воздухе.


Теперь в кабинете Марджоне, потерявшего после отпора Кристины свою мягкость и обольстительность, она похолодела от страха. «Вот сейчас он сообщит мне дату отъезда и выдаст билет в Москву». Толстяк копался в папках, не поднимая глаз на посетительницу и даже не предлагая ей сесть. Затем нашел какую-то бумагу и холодно произнес:

— Контракт, подписанный фирмой с синьориной Лариной, истекает через 20 дней. В соответствии с пунктом «в» в параграфе III, говорящем о том, что в случае отсутствия необходимости в услугах нанимаемого лица, последнему выплачивается неустойка в размерах гонорара плюс выходное пособие в одну треть месячного заработка, соблаговолите принять эту сумму… Со следующего понедельника синьорина может считать себя свободной и должна возвратиться на родину не позже указанного в визе срока.

— Но ведь со вторника начинаются съемки коллекции мастера Гварди. Я занята в четырех показах… — попыталась возразить Кристина.

— Фирма сочла более выгодным для себя заменить вас Луизой Кампо. Прошу прощения, я очень занят.

Отважная Кристина, три дня назад произносившая высокопарную речь у Антонелли, сейчас с трудом сдерживала слезы. Сделай он сейчас еще одну попытку пригласить девушку «поужинать», она, возможно, согласилась бы. А может, все же — нет? Конечно, необходимо чем-то расплачиваться за жизнь в этом городе, за карьеру, которая только началась, маня будущей известностью, высокими гонорарами, преуспеванием… Но как же наслаждаться потом всем этим, как объясняться в любви гордому Риму, зная о своем ничтожестве? «Шлюшка, грязная шлюшка» — не так уж оскорбительно звучит в заплеванном московском дворике. А здесь, где на каждом шагу — свидетельства величия человека, где сам он — творение Всевышнего… здесь просто нельзя стать ничтожеством, дрянью…

Кристина долго стояла у витрины салона «Версачи», делая вид, что рассматривает выставленные вещи, а на самом деле — старалась удержать слезы. Все, никогда теперь она не сможет одеваться тут, а ведь была так наивно уверена, что главные подарки судьбы еще впереди. Не шиковала, не транжирила деньги, собирая небольшие остатки от гонораров на подарки матери и бабушке.

Сквозь повисшие на ресницах слезы она увидела чудесное черное платье, поблескивающее золотыми пряжками. Множество затейливых крючочков стягивало смелые прорези на бедрах и рукавах. Вызывающе и элегантно. Манекен будто повторял саму Кристину — сплошь позолоченная, вытянутая фигура, золотая солома длинных волос, падающих на плечи и спину.

Она достала конверт, выданный Марджоне. Прощальный гонорар был не маленьким, но у платья на витрине не стояла бирка. Это означало, что количество нулей в его цене могло напугать слабонервных покупательниц. С отчаянной решительностью Кристина шагнула в бархатно-нежащее нутро салона, окунулась в блаженную атмосферу изысканных ароматов и тихой музыки…

Она вышла из магазина с большой фирменной коробкой в руках и улыбкой самоубийцы, приобретшего пистолет в оружейной лавке. «Это будет прощальный подарок Рима. Стану хранить платье в шкафу, показывать детям и внукам, как воспоминание о победах и поражениях юности», — решила Кристина с горькой издевкой над своими обманутыми иллюзиями и неутоленным тщеславием.

В гостинице портье протянул ожидавший синьорину конверт. Рекламное агентство «Стиль» приглашало Кристину Ларину на собеседование. С личным досье и всеми необходимыми для заключения контракта документами. Она не верила своим глазам, крутя в руках элегантный бланк. Одно из лучших агентств страны приглашает ее, Кристину?! Розыгрыш, ошибка?

— Синьорине что-то непонятно? Может быть, я могу быть полезен? — осведомился портье.

— Непонятно, совершенно непонятно… То есть — нет. Спасибо. Я разберусь сама.

…Элегантная дама неопределенного возраста — агент по работе с новыми кадрами — была предельно любезна с Кристиной. Предложив ей кофе, она быстро ввела в компьютер данные синьорины Лариной, включающие обширную анкету биографических и физических данных.

— Все в порядке. Синьорина могла бы прийти в два часа для работы с визажистом и пробных съемок? После этого мы сможем принять окончательное решение.

Кристина явилась в съемочный павильон за пять минут до назначенного срока. Эудженио Коруччи, стилист фирмы, вместе с фотографом заканчивал съемки загорелой молодой пары, изображающей утомленных туристов. На помосте, закамуфлированном бутафорскими валунами, валялись рюкзаки и альпенштоки.

Но ровно в положенный срок коренастый широкоплечий шатен, похожий на боксера, глянув на часы, обратился к ожидавшей Кристине:

— Вы — синьорина из Москвы?

Нос у него оказался слегка приплюснутым, рыжеватые волосы всклокочены, а надбровные дуги угрожающе выступали — трудно было представить, что этот крепыш работает над тончайшим материалом — женской красотой.

— Иди-ка сюда, на свет, крошка. — Он развернул к девушке яркий софит. — Проходи, посиди, покури…

— Я не курю.

— Ну, тогда Раф предложит тебе выпить. Минералки, конечно.

Пока она со стаканом воды ходила по студии, рассматривая висящие на стенах фотографии, Эудженио курил, беседуя с осветителем и, казалось, не обращал на девушку внимания.

— Достаточно! — Он загасил сигарету и махнул рукой Кристине. — Пожалуйте, крошка, в мои владения. Попробуем немного поколдовать.

В кабинете Эудженио, похожем на актерскую уборную, Кристина, переодетая в легкое синее хлопчатобумажное кимоно, подверглась длительной и захватывающей процедуре. Эудженио проделывал сложные манипуляции с ее волосами, лицом, кожей, не позволяя смотреться в зеркало. Она видела только его лицо и внимательно присматривающиеся, сверлящие голубые глаза, которые выражали сосредоточенность и увлеченность.

— Финиш. Нокаут. Все на лопатках. — Эудженио сдернул с плеч Кристины покрывало и бросил ей на колени черное бикини. — Быстро переоденься и под объектив. Кстати, можешь звать меня Джено, когда будешь рыдать от благодарности. Маэстро Джено. О'кей?

— А я Кристина, просто — Кристи, — сказала она, натягивая за ширмой купальник. Здесь не было зеркал, лишь любопытным рукам, ощупавшим голову, удалось обнаружить пышную копну взбитых волос.

Босая, хмурая от волнения девушка вышла на обозрение стилиста, и он, криво усмехнувшись, подтолкнул ее к большому, занимавшему всю стену зеркалу.

Кристина не узнавала себя, но незнакомка в зеркале ей понравилась: растрепанные пряди слегка вьющихся золотисто-русых волос, темные брови над серьезными, глубокими, густо очерченными глазами. Рот неузнаваемо изменился. Она даже коснулась губ кончиками пальцев.

— Кто-то уже пытался заняться твоими губами, но не слишком удачно. Мне удалось вытравить татуировку, подчеркивающую контуры. Тебе нужны расплывчатые, припухло-наивные линии, — заметил Джено, с удовольствием наблюдая замешательство девушки.

В павильоне фотограф с интересом посмотрел на обновленную Кристину.

— Тебе не кажется, Эудженио, что ты влюбился в Клаудию Шиффер? Боюсь, ты на опасном пути — так и лепишь «близняшек».

— Ну уж нет! На этот раз — ничего общего. Разве что волосы и этот взгляд… Извини — это ее собственные глаза и собственная манера глядеть исподлобья — затравленное дитя посткоммунистического рая.

— И при этом улыбка шкодливого ребенка. Я же вижу, это твоя улыбка, Джено, твои «фирменные» губы, — не сдавался фотограф.

— Мне пока еще не удалось улыбнуться. Слишком волнуюсь, — призналась Кристина, входя в теплый свет софитов.

— Конечно, крошка, это за тебя улыбается наш кудесник Коруччи. Черт его знает, как ему это удается, но уж если удается — полный триумф!

— В данном случае я превзошел самого себя. Еще бы, в кои веки шеф лично просил меня заняться этой крошкой, — ответил Эудженио, вопросительно посмотрев на Кристину. — Уж не дядюшка ли он тебе?

— А как фамилия вашего шефа? — живо поинтересовалась она.

Мужчины разом засмеялись.

— Может, ты знакома с кем-то другим, или шеф не успел тебе представиться, но директора «Стиля», проявившего такую трогательную заботу о русской девочке, зовут сеньор Бертрано. Анджело Бертрано. Надеюсь, наша работа ему понравится.