В «Карате» все шушукались, обсуждая жуткую новость — бодренький и веселый помощник главного менеджера покинул сей мир внезапно, в результате разрыва сосуда, обходя с газонокосилкой лужайку своего загородного дома. Подозревали, как бывает в таких случаях, всякое, но зря — врачи установили факт естественной кончины, а священник, служивший панихиду, настаивал на обычной версии — причастности Господа к определению земных сроков каждого смертного.

О Строцци быстро забыли, а Кристина, погрустив и повздыхав над фактом безвозвратного ухода своего благодетеля, человека симпатичного и, в общем-то, близкого, в глубине души вздохнула с облегчением: теперь она была свободна от каких-либо моральных обязательств и могла всецело отдаться Риму, городу, который полюбила с почти физической пылкостью. Рим отвечал ей взаимностью, суля неминуемое счастье. В этом Кристина не позволяла себе сомневаться — как никогда она нравилась себе, отраженная в сверкающих стеклах дорогих витрин, в зеркальцах чудесных автомобилей, в восхищенных темных глазах черноволосых мужчин, словно всегда расположенных к флирту и веселым прогулкам с длинноногой блондинкой. Но Кристине не приходило в голову нарушать пункт контракта, в котором она обязалась соблюдать нормы законности в частной жизни, то есть не подрабатывать на панели. Господи, какая «панель» — она чувствовала себя принцессой, несмотря на скромный номер в отеле, толкучку в неуютном метро, отстраненность от клана фотомоделей, более опытных, снисходительно наблюдавших за первыми шагами замкнутой иностранки, и невзирая на то, что полученной пачки лир с множеством нулей хватало лишь на скромное студенческое житье.

Кристина чувствовала себя преображенной. Бродя как зачарованная по улицам великолепного «города-музея», она ощущала себя иным человеком — прекрасным и сильным. Не какое-нибудь «дитя хрущоб», содрогающееся от омерзения к себе и окружающим. Здесь она поняла, вернее, почувствовала всем своим будто заново родившимся телом, что самое большое преступление и самая страшная жертва — попрание собственной гордости, потеря уважения к себе, к новому образу «я», открытому Римом.

Римлянка Кристина училась жить заново — широко и радостно, ощущая в себе неведомую ранее жажду прекрасной, романтической любви.


…Оставалось всего пять минут до конца перерыва, и эти пять минут под осенним ярким солнцем, среди иноязычной болтовни и щегольской суеты царственного города казались Кристине драгоценными мгновениями.

В поле зрения сиял подъезд «Карата», в который она сейчас легко и радостно устремится. И вот прямо в центре «кадра», схваченного ее прищуренными глазами, мягко затормозила шикарная открытая машина. За рулем черноволосая красотка в темных очках, рядом — элегантный спутник, придерживающий рукой разметанные ветром прямые русые волосы. Они перебросились короткими фразами, красотка, улыбаясь, подняла большие очки и потянулась к спутнику яркими губами, а тот, приняв как печать этот мимолетный поцелуй, быстро обнял девушку и выскочил из машины. «Чао, бамбина!» — «Чао, кара!» Автомобиль умчался, а мужчина, оказавшийся высоким, стройным и очаровательно-небрежным, проверил содержимое кейса, с досадой посмотрел вслед исчезнувшей машине и направился к подъезду. Нескольких секунд Кристине оказалось достаточно, чтобы оценить то, что уже десятилетие с удовольствием смаковали миллионы итальянок — Элмер Вествуд излучал покоряющее обаяние. Конечно, она не имела представления ни о профессии, ни об имени незнакомца. Но его образ сработал как детонатор, провоцирующий взрыв — жажда любви, настоящей, пылкой, огромной любви, вспыхнула в душе Кристины с неведомой силой.

«Любить и быть любимой» — давняя мечта, несбыточный красивый вымысел вдруг обрел реальный, непосредственно ее касающийся смысл. Кристина поняла, почему манили ее, как наивного дикаря, «игрушки» цивилизации, красота богатой жизни — они были лишь условием, декорациями к самому блаженному состоянию на свете — опьянению взаимной любви. Элмер, с его игривой беспечностью, бронзовым загаром, с русоволосой, живописной красотой казался воплощением Рима, его покоряющей солнечной праздничности.

Когда Кристина вновь увидела Элмера на показе коллекции украшений, то уже знала, кто именно подошел к ней за коротким интервью. Рядом маячил с камерой оператор. Огни софитов превращали разноцветные стразы фантастического украшения Кристины в каскады струящихся искр. Она ловила на себе завистливые взгляды коллег и заинтересованный Элмера и чувствовала, что может взлететь от переполнявшего ее счастья. Но вместо этого растеряла итальянские слова и мямлила что-то несуразное о России и своей любви к Риму. Вряд ли он вообще запомнил ее, этот самоуверенный телегерой.

Но в Риме все было необычно. Особое ощущение везения несло Кристину на своей легкой волне, наделяя небывалой смелостью. Она была уверена, что сегодня же встретит своего героя снова, и уже знала, что скажет ему, сочиняя в уме изящные фразы. Она попросит Вествуда занять ее в каких-нибудь съемках, дать хоть крошечный шанс получить другую работу после того, как срок контракта с «Каратом» истечет. Впереди почти два месяца — огромное время! Только Кристина уже знала: чем дороже ценишь минуты, тем быстрее они проскальзывают мимо — как песчинки между пальцами.

Вествуд взял ее координаты и приветливо улыбался, обещая вспомнить о ней! Кристина буквально летала на крыльях целую неделю, пока не сообразила, что права была Бэ-Бэ — Вествуд никогда не позвонит.

Бербера Пьюзо, новенькая, попавшая в «Карат» чуть позже Кристины, сразу же стала ее подружкой. Девушек сблизила инородность среди компании фотомоделей фирмы. Правда, Бэ-Бэ была итальянкой, но что-то в ее внешности вызывало враждебное отношение окружающих. Возможно, она держалась слишком высокомерно и не пыталась скрыть гипертрофированную самовлюбленность. Высокая, яркая брюнетка с избытком макияжа и несколько утрированной царственностью походки и манер сразу обращала на себя внимание низким громким голосом, экзотичностью дорогих туалетов и украшений. Заметив обособленность Кристины, Бэ-Бэ подошла к ней сама:

— Новенькая?

— Да, я получила контракт в Москве.

— Русская? — Бербера смотрела прямо и жестко, как полицейский комиссар на подозреваемого.

— Да, — пролепетала Кристина.

— И эти чертовки не упускают возможности подчеркнуть твою неполноценность: третий сорт, чужачка, дикарка. — Она развернулась в сторону девушек, сделав неожиданно весьма вульгарный жест.

— Да нет… Они меня не трогают. Только я, наверно, плохо говорю по-итальянски. И у меня тут совсем нет друзей, связей… — Кристина тушевалась под взглядом смоляных, густо подведенных глаз.

— Связи появятся. Если не будешь прятаться в норку. Ты ведь, как я уже понимаю, не торопишься домой к мамочке? И жених не ждет в Москве?

— У меня нет жениха. У мамы своя жизнь. А я… Я просто влюбилась в Рим, — выпалила вдруг Кристина, не понимая, почему сразу разоткровенничалась с этой странной незнакомкой.

— Хороший вкус, лапушка. Рим не чета твоей деревне с Кремлем. Язык у тебя приличный. Вполне достаточно, чтобы устраивать свою жизнь… Одеваешься скучно. Да, ведь с твоими доходами и в самом деле лучше изображать студентку, чем дешевую шлюху. — Бэ-Бэ эффектно, как-то подчеркнуто грациозно закурила. — Я не из Армии спасения, но кое-чему могла бы тебя научить. Просто так, по доброте душевной. Запомни, Бербера Пьюзо — очень добрая девушка.

Она значительно посмотрела в глаза Кристины, заронив страшное подозрение. Кристина решила держаться подальше от громоздкой синьорины, возможно, не чуждой лесбийским наклонностям. Но та проявила активность, предложив повозить Кристину по магазинам и «кладбищам старины».

У Берберы оказался чудесный «альфа-ромео» и веселый нрав. Она любила дурачиться, заводя в тупик продавщиц, и громко смеялась своим шуткам. Вечером Бэ-Бэ оставляла Кристину у ее отеля, не делая попыток ее соблазнить. Невероятно, но подозрения Кристины об извращенных наклонностях Бэ-Бэ сами собой рассеялись. Либо она была очень хитра и затеяла с Кристиной сложную игру, либо руководствовалась другими целями, приручая ее. Но затянуть в постель русскую подружку знойная итальянка явно не торопилась.

Когда Кристина рассказала Бэ-Бэ о том, что Вествуд обещал предложить ей какую-нибудь работу, та демонстративно бурно расхохоталась.

— Ну что бы ты делала без меня? Прямо дикарка из африканского племени, не ведающая, что такое ватерклозет! Мне уже двадцать семь. И все последние двенадцать лет я вижу на экране Вествуда. Мне известны детали его карьеры, его причуды, вкусы, доходы. У нас открытая страна — частную жизнь тележурналистов потрошат нещадно, выставляя на обозрение грязное белье. Тем более таких одиозных плейбоев, как Вествуд… Нет, лапуся, он не вспомнит о крошке из России. Красавчик не из тех, кто испытывает недостаток в длинноногих куколках. Тебе нечем ему платить. А Элмер ничего не делает просто так.

Они сидели в ресторанчике, и все мужчины в зале таращились на живописных подружек. К ним пробовали подсесть и завести знакомство, но Бэ-Бэ решительно пресекала эти попытки. «Мелкая рыбешка не для нас, моя сладкая. Как-нибудь я покажу тебе настоящих мужичков».

— Бэ-Бэ, честное слово, мне показалось, Элмер искренне обещал… А вдруг… вдруг я ему действительно понравилась? — выставила Кристина свой единственный аргумент.

— Не мечтай! У него такие, как ты, в очередь пишутся. Да еще с чековыми книжками и влиятельными патронами, имеющими возможность при случае по просьбе своей куколки помочь милейшему Вествуду. Лара Арман — его пассия уже более года. Она стала «девушкой» Вествуда, как только вошла в десятку модных кинодив. Лара — всегда на виду, эффектна и далеко не дура, пробовала сделать имя в журналистике — в общем, такую любовницу можно предъявить «свету» и позволить общественности строить предположения насчет брачных планов.