– Не знаю, как насчет детей вообще, но мы с ним, кажется, неплохо понимаем друг друга, – пробормотал виконт.

– Я очень рада, – прошептала Диана и, немного помолчав, спросила: – А вы когда-нибудь думали о том, чтобы завести детей?

Джервейз замер на мгновение и, отстранившись, проговорил:

– Надеюсь, что это чисто теоретический вопрос.

Диана не сразу поняла, что он имел в виду, потом рассмеялась. Она подошла к одной из старых деревянных парт, за которыми учились несколько поколений Бранделинов, и присела на краешек.

– У меня нет оснований подозревать, что я беременна. Я принимаю меры предосторожности всякий раз, когда нахожусь с вами. – Она бросила на любовника лукавый взгляд. – Я уже знаю по опыту: в любой момент можно ожидать чего угодно, так что мне лучше всегда быть готовой.

Эти ее слова успокоили Джервейза, и он улыбнулся, однако Диана, так и не получив ответа на свой вопрос, продолжала:

– Вы когда-нибудь хотели иметь детей? Ведь все мужчины из вашего сословия хотят иметь наследника.

В то же мгновение лицо виконта стало непроницаемым.

– В моей жизни нет места детям, – ответил он.

Но Диана уловила, как в его глазах промелькнуло какое-то странное выражение. Может быть, гнев? Или сожаление? Когда же он снова заговорил, его голос совершенно ничего не выражал.

– Моя линия ущербна и заслуживает того, чтобы прерваться. Есть другие наследники, более достойные.

Какие резкие слова! По спине Дианы пробежал холодок. Но что же могло заставить его отказаться от самой мысли о детях? Может быть, в его роду были сумасшедшие? Или имелся какой-то другой недуг, который миновал его, но мог бы проявиться в детях?

– Как вы сами говорили два дня назад, в любой жизни есть риск, – сказала Диана. – Неужели ваша кровь так испорчена, что вы откажетесь от возможности узнать, каким был бы ваш ребенок? Неужели вам никогда не хотелось поделиться своим опытом или заново открыть этот мир глазами ребенка?

На мгновение лицо виконта исказилось словно в судороге, и он заявил:

– Я не желаю обсуждать это с вами. Ни сейчас, ни когда-либо еще.

Диана тихо вздохнула. Что ж, яснее некуда. Он провел черту, которую она не должна переступать. Но было совершенно очевидно, что его терзала ужасная боль – боль от какой-то застарелой душевной раны, о которой она ничего не знала. Кроме того, было ясно: упорствуя в своих расспросах, она ничего не добьется, а потерять может многое.

Тихонько вздохнув, она потупилась. Парта, на которой она сидела, была исцарапана многими поколениями скучающих учеников. Диана провела по ней ладонью. В самом углу было вырезано: «Сент-Обин». Интересно, сделал это Джервейз или кто-то из его предков? Каким Джервейз был в детстве? Наверняка серьезным и очень ответственным.

Диана в задумчивости произнесла:

– Говорят, в канун Рождества пчелы в своих ульях жужжат сотый псалом. Вы об этом слышали? И еще говорят, что животные на фермах обсуждает между собой славное пришествие, но горе тому человеку, который попытается подслушать.

Их с Дианой размолвка нравилась Джервейзу ничуть не больше, чем ей, и он с радостью подхватил новую тему.

– Про пчел никогда такого не слышал. Я всегда считал, что на зиму они впадают в спячку… или что-то в этом роде.

Он медленно подошел к окну. Утро было пасмурное, и его серый свет придавал лицу виконта холодноватые тона мраморной статуи.

– Здесь, в Уорвикшире, рассказывают, что в полночь животные на фермах поворачиваются на восток и почтительно склоняются, почитая новорожденного царя.

Диана тихо засмеялась.

– Какие удивительные вещи происходят в ночь вашего рождения! – воскликнула она.

Джервейз оглянулся на нее, приятно удивленный.

– Вы об этом помните?..

– Конечно, помню. – Помолчав, Диана неуверенно добавила: – У меня даже есть для вас подарки ко дню рождения. Я собиралась подождать до вечера, но… Ведь когда мы уйдем спать, будет поздно, и это уже не будет ваш день рождения.

Виконт, казалось, изумился: вероятно, больше привык делать подарки, а не получать.

– Да, наверное, лучше всего сейчас, – пробормотал он с улыбкой.

– Очень хорошо! – Диана просияла. – Пойдем в мою комнату?

Они вышли в коридор, и Диана осмотрелась, убеждаясь, что поблизости никого нет. Затем жестом пригласила Джервейза в свою спальню. Он всегда входил в ее комнату через потайную дверь, а сейчас впервые вошел обычным способом. Переступив порог, Диана тотчас подошла к гардеробу и достала мужской халат – роскошный, из темно-синего бархата, длиной почти до пола. Протягивая подарок Джервейзу, она сказала:

– Я сшила его из такой ткани, потому что она очень мягкая. Подозреваю, что вы никогда особо себя не балуете, вот мне и захотелось это сделать.

Джервейз с улыбкой поблагодарил за подарок и провел ладонью по бархату. Действительно, невероятно мягкий! Диана была права: сам он никогда бы не выбрал такую ткань, – но от нее исходило уютное тепло, как и от самой Дианы. Виконт был глубоко тронут – ведь она сшила этот халат собственными руками.

Диана же с робкой улыбкой продолжила:

– Я подумала… Возможно, вам будет удобно держать его у меня дома, поскольку вы часто там бываете.

Этим своим замечанием она дала понять, что он занимал постоянное место в ее жизни, и от этого подарок стал еще более приятным. Джервейз снова поблагодарил Диану – на сей раз поцелуем, – и она ответила на поцелуй, потом с улыбкой сказала:

– Но это еще не все…

Снова приблизившись к гардеробу, Диана достала плоский прямоугольник, завернутый в серебристую бумагу. Джервейз осторожно развернул подарок – и замер в изумлении: он держал в руках вставленную в раму карту королевства пресвитера Джона. Карта была очень детальная, с рисунками причудливых зверей и миниатюрными изображениями воображаемых чудес. Очень старая, тонко прорисованная и тщательно раскрашенная, эта карта, наверное, представляла немалую ценность, но для него ее цена определялась не деньгами. Джервейз был так тронут, что на время лишился дара речи. Выходит, Диана запомнила их разговор о его детских мечтах…

Он поднял на нее взгляд и увидел, что она смотрит на него с тревогой, не зная, угодила ли ему своим подарком.

– Диана, она для меня бесценна, более того… – Джервейз запнулся от избытка чувств, потом отчетливо проговорил: – Это два самых лучших подарка из всех, что мне когда-либо дарили. Спасибо вам…

Ее улыбка была прекрасной, как весенний рассвет.

– Я очень рада. Мне хотелось подарить вам что-нибудь особенное…

Положив карту на стол, виконт привлек Диану к себе, и губы их слились в поцелуе. Минуту спустя он проговорил:

– Вы можете преподнести мне еще один подарок, который станет действительно особенным, потому что получить его я могу только от вас. До ленча у нас есть почти час…

Диана весело рассмеялась.

– Любовь моя, тогда заприте дверь.


В тот вечер Рождество стало по-настоящему семейным праздником, не похожим ни на какое другое в жизни Джервейза. Диана и остальные гости могли бы образовать свой кружок, исключив его даже в его собственном доме, но они сделали так, что он стал одним из них. Женщины украсили утреннюю гостиную зеленью, «мужскими» ветками омелы, «женскими» плетями плюща и колючим падубом с ярко-красными ягодами. В огромном камине пылало рождественское полено, и Диана повесила «ветку поцелуев» – традиционный атрибут рождественского празднования, – и она свисала с потолка; на столах, среди всевозможной зелени, стояли свечи и блестели крошечные украшения, вырезанные из золотистой фольги.

А Джоффри сделал для всех взрослых, включая Джервейза, рождественские открытки из яркой цветной бумаги, как мальчиков учили в школе, и на каждом написал своим каллиграфическим почерком праздничные пожелания. Джервейз неожиданно для себя был тронут и самой этой идеей, и искренней улыбкой благожелательного ребенка.

После общего обеда слуг отпустили праздновать в зале для прислуги, а хозяин поместья и его гости остались в гостиной, где стали играть в рождественские игры вроде «львиного зева». Джервейз, не знавший в своем обеспеченном и одиноком детстве этих простых, но забавных игр, сейчас по-настоящему веселился, напевая вместе с Джоффри, обучавшим несведущего взрослого песенке из рождественской игры: «Своим горячим языком многих-многих обожжет веселый дракон!»

Для большинства людей это были самые обычные рождественские развлечения, но Джервейзу все было в новинку и он искренне удивлялся каждой очередной забаве. Все весело смеялись, рассказывали разные истории, пили горячий пунш и ели теплые пирожные из рассыпчатого песочного теста с цукатами и пряностями. Эдит оказалась на удивление хорошей рассказчицей. Она в одиночку разыгрывала спектакли, с которыми когда-то выступали странствующие актеры, и говорила то за святого Георгия, то за турецкого рыцаря, то за Имбирные Штаны, и все слушали ее, затаив дыхание. В канун Рождества не надо было ложиться спать в определенное время, и Джоффри, в конце концов, заснул, положив голову на колени матери. Причем в детскую его отнес Джервейз, а потом виконт отнес в постель и Диану, но от нее не ушел, а остался. Они снова смеялись и дарили друг другу наслаждение, празднуя торжество жизни самым древним способом.


Время летело незаметно, день проходил за днем, и Диана никогда еще не видела Джервейза таким раскованным. Прежде виконт был сдержан и прикасался к ней только с желанием, а теперь, когда они оставались одни, становился необыкновенно нежным, хотя на публике по-прежнему соблюдал все правила приличия. Ему нравилось, когда Диана находилась рядом, и по утрам, когда он изучал депеши, доставленные ему из Лондона, она занималась уроками с Джоффри, сидя в другом конце библиотеки и оставаясь в поле его зрения.

Джервейз всецело погружался в работу, но иногда, почувствовав на себе его взгляд, Диана поднимала голову и не видела в наблюдавших за ней серых глазах ни холода, ни настороженности – только нежность. Их разделяло пространство библиотеки, но в такие минуты у нее возникало ощущение, что он протягивал к ней руку и ласкал ее. Когда же Диана играла на фортепиано в музыкальной комнате, то не раз замечала, что Джервейз любовался ею, получая удовольствие не только от ее игры.