«Комиссар» Бен Шаббат пришел в ярость. Он заявил, что это необдуманное решение, а таких решений руководитель принимать не должен. По мнению «комиссара», пост главного аналитика должен занимать опытный человек, а не «мальчик, у которого на плечах даже нет капитанских погон». Также «комиссар» упомянул о том, что за несколько лет майор Вайзенштейн ввиду своей доброты и мягкотелости превратил аналитический отдел в «сборище не умеющих работать ослов», и молодой руководитель с этим стадом справиться не сможет. Разве что ценой нервного срыва.

Несмотря на неопытность и молодой возраст, Константин решительно взялся за дело. Остальным членам руководства оставалось только наблюдать, как «сборище не умеющих работать ослов» превращается в сплоченный коллектив. Через несколько месяцев главному аналитику удалось навести полнейший порядок. Более того — ему удалось стать непререкаемым авторитетом в глазах своих сотрудников. Это был первый шаг за черту, которую майор Вайзенштейн в свое время не пересек.

Через год Константин получил капитанские погоны, а его подчиненные разговаривали с ним тихо, почти шепотом, и не смели поднять глаза. Стоит ли говорить о том, что скоро для «комиссара» капитан Землянских стал врагом номер один?

Обладатель холерического темперамента, «комиссар» выходил из себя при одном только упоминании имени главного аналитика. Вскоре эти отношения — точнее, полное отсутствие оных — стали одной из главных тем их с Боазом бесед. Ицхак говорил о новом руководителе аналитического отдела как о высокомерном и честолюбивом человеке, который не только ничего не смыслит в своей профессии, но и не считается с советами других членов руководства («комиссар», конечно же, имел в виду себя).

Из бесед с «комиссаром» Боаз сделал несколько выводов и уже заочно поставил главному аналитику пару плюсов. Константин был отличным психологом — когда он слышал советы «комиссара», то не спорил с ним, а соглашался, после чего делал все так, как считал нужным сделать он сам. На нападки Ицхака главный аналитик реагировал так же спокойно, пропускал мимо ушей оскорбления и ироничные замечания. Он не поднимал голоса, не грубил и не убеждал его в том, что тот неправ. Когда чаша терпения капитана переполнилась (а терпения ему было не занимать — за это он заслужил в глазах Боаза еще один плюс), он высказал «комиссару» все, что о нем думает.

Больше всего Ицхака взбесил не тот факт, что это произошло на совещании, а спокойный и уверенный тон Константина. От гнева «комиссар», как казалось, даже позеленел, и Боаз всерьез испугался, что он достанет табельное оружие и выстрелит решительному молодому человеку в лоб. Но этого не случилось. «Комиссар» просто ушел, хлопнув дверью, и впредь старался не попадаться на глаза главному аналитику. До этого еще никто из членов руководства не смел сказать «комиссару» всей правды в лицо — большинство предпочитало либо молчать, либо высказываться осторожно и за спиной. Поступок этот Боаза впечатлил, и он пришел к выводу, что хотел бы познакомиться с Константином поближе.

Для начала Боаз решил навести общие справки, и доктор Мейер с радостью согласилась ему помочь — майор Толедано знал, что с главным аналитиком она в хороших отношениях. О детстве Константина Боаз ничего не узнал — доктор Мейер сказала ему, что лучше будет начать историю с момента его появления в аналитическом отделе.

Нурит рассказала, что Константин был на хорошем счету у майора Вайзенштейна, и получил должность консультанта через несколько месяцев после начала работы в отделе. Когда Боаз спросил, чем капитан Землянских занимается в свободное от работы время, доктор Мейер сообщила ему такое количество информации, что он пришел в замешательство. Особый упор Нурит сделала на выдающемся интеллекте «научного феномена», как она его называла (в силу профессионального интереса). Майор Толедано с уважением кивнул, когда она рассказала ему об изученных лейтенантом иностранных языках, а услышав о том, что Константин за незначительный срок успел самостоятельно освоить два университетских курса по психиатрии и посещал пятничные лекции доктора Мейер по теории психоанализа, которые она читала в университете, даже присвистнул. После чего решил понаблюдать за главным аналитиком со стороны.

Константин ассоциировался у майора Толедано с хищником из семейства кошачьих. Он двигался с изяществом и стремительностью леопарда, в движениях его было что-то одновременно осторожное и властное. Боаз был уверен в том, что такое умение держать себя воспитывалось им годами, потому что это может быть только приобретенным.

На совещаниях капитан Землянских держался уверенно, говорил кратко и по делу и голоса не поднимал, но в его темных глазах всегда пряталась настороженность. Он относился к тем людям, которые пустят вас переночевать и поделятся с вами тем, что у них есть, но если вы перейдете им дорогу, то они перегрызут вам горло до того, как вы успеете понять, что к чему.

Личная жизнь Константина была тайной, покрытой мраком. Боаз, большой любитель женского внимания и всего, что связано с женщинами, иногда ловил себя на мысли, что завидует своему коллеге. Тот, казалось, не замечал влюбленных взглядов сотрудниц. А влюблены в него были, похоже, все без исключения. Доктор Мейер сказала Боазу, что в плане женщин главный аналитик является человеком консервативных взглядов. Он предпочитает держаться подальше от сомнительных развлечений вроде ночных клубов и подобных удовольствий «только для избранных».

Больше майору Толедано не удалось вытянуть из главного советника «комиссара» ни слова, и он решил пригласить капитана Землянских на кофе. Некоторое время он размышлял о том, какое развлечение, кроме беседы, может предложить стратег аналитику, и остановился на шахматах.

В личном общении Константин оказался человеком вежливым и обходительным. Он обладал широким кругозором и завидным интеллектом, как и говорила Нурит, но при этом держался достойно и вместе с тем так скромно, что такому поведению можно позавидовать — Боаз ожидал от него более высокомерных манер.

Капитан с порога попросил прощения за опоздание на две минуты, чем заработал очередной плюс в глазах хозяина кабинета.

— Я плохо играю в шахматы, — признался он, когда секретарь принесла кофе и оставила их с Боазом наедине. — Но постараюсь быть достойным противником.

Боаз улыбнулся и вежливо кивнул, приглашая сделать ход — главный аналитик играл белыми.

Первую партию Константин проиграл. Он выглядел расстроенным.

— Может быть, еще раз? — предложил Боаз, решив, что так знакомство начинать не стоит.

— С удовольствием.

Вторая партия закончилась патом, причем майор Толедано был неприятно удивлен тем фактом, что он был ближе к поражению, чем его соперник.

— Думаю, что это недостойно — заканчивать патом, — улыбнулся Константин. — Сыграем еще?

Исход следующей партии стал для Боаза сюрпризом. Его противник поставил ему мат в шесть ходов. Это был один из любимых маневров майора Толедано, но своего смущения он не показал.

— Значит, вы не умеете играть в шахматы, капитан? — спросил он.

— Умею, но плохо, как я уже сказал, — ответил гость.

— Давайте сыграем еще раз. Я хочу по достоинству оценить ваши способности.

Результат четвертой партии поразил Боаза еще больше. На этот раз Константин использовал довольно-таки сложную комбинацию, которая включала рокировку и замысловатую, на первый взгляд, манипуляцию с ладьей и ферзем. Этой комбинацией Боаз всегда в тайне гордился.

— Как вы это делаете? — не выдержал майор Толедано, недовольный очередным поражением.

— Я взял на себя смелость запомнить пару ваших ходов. Надеюсь, вы простите не эту шалость?

— Вы запомнили не пару ходов, а две комбинации. Причем целиком и с первого раза!

— Простите меня, прошу вас, — виновато вздохнул Константин. — У меня хорошая память. Это свойство мышления, ничего больше. Надеюсь, мои слова не покажутся вам чересчур наглыми в свете произошедшего, но шахматы кажутся мне увлекательной игрой. Я сочту за честь, если вы согласитесь стать моим учителем.

Теперь вздохнул и Боаз, но отказывать счел неприличным.

— Только сделайте одолжение — без трюков, — попросил он.

Глава 6

Хозяина яхты Боаз застал за работой. Константин сидел в плетеном кресле лицом к нему и был всецело поглощен рисунком. Глаза он поднимал только изредка — для того, чтобы бросить взгляд на Лию, которая стояла возле борта.

Наверное, модель не отреагировала бы так быстро на появление гостя, будь на ней одежда. Боаз, в отличие от Махмета, и не подумал отвести взгляд; Лия подняла с пола халат и накинула его на плечи.

— Вы могли бы появиться менее внезапно, — сказал Константин, разглядывая неготовый портрет. — Иди, иди, — махнул он Махмету рукой. — Хватит с меня этих почестей.

Махмет почтительно склонил голову и испарился.

— Ты, разумеется, не разрешишь взглянуть? — спросил Боаз, кивая на рисунок.

— Не разрешу, — согласился Константин. — Я сделал только половину работы. И, похоже, закончу нескоро.

— Я могу оставить вас наедине. Честное слово, я не хотел мешать.

— Я смогу нарисовать по памяти. Правда, буду лишен удовольствия рисовать с натуры. — Тут он порывисто поднялся, словно только осознал, что к нему кто-то пришел, и пожал Боазу руку. — Здравствуй. Прости, я увлекся.

— Ох уж эти творческие люди, — покачал головой Боаз. — Наверное, стоит попросить прощения и у вас, — обратился он к Лие.