Я и сейчас думаю, что Карл был одним из благороднейших и достойнейших людей, какие когда-либо занимали английский трон. Но хороший человек – это не всегда хороший король. Многие великие правители прошлого были отнюдь не ангелы. Карл был по-человечески благороден и добр, но как король он часто бывал недостаточно прозорлив и совершал ошибки, убежденный в том, что королевская власть дается от Бога и направляется Божественным промыслом.

Как поздно пришло ко мне прозрение! Тогда, если бы меня спросили, как нам следует жить, я без сомнений ответила бы: так, как мы жили до сих пор и как жили наши предки. Разумеется, уже тогда народ был недоволен непосильным бременем налогов. Однако Карл утверждал, что лорд-казначей обо всем позаботится, что такое часто случалось и прежде, и так как это ни в коей мере не сказывалось на моей жизни, я особо не волновалась.

Карл всегда очень трудно сходился с людьми, но, когда он дарил кого-нибудь своей дружбой или любовью, его чувства были глубоки и постоянны. Если он кого-либо полюбил или, наоборот, невзлюбил, было очень трудно поколебать его доверие или предубеждение.

Он был поклонником всего изящного и однажды признался мне, что всегда мечтал обладать даром живописца, стихотворца или музыканта. Не имея ни одного из этих талантов, он, однако, был тонким ценителем искусства и окружал себя художниками и сочинителями.

– Я всегда буду поддерживать художников и поэтов, – однажды сказал мне Карл, и наша общая любовь к прекрасному еще больше сблизила нас.

Дорогой Карл! Он, трудно сходясь с людьми, так и не смог понять народ, которым стремился достойно править. Позже, пытаясь осознать, в чем заключалась наша ошибка, я многое прочитала о королеве Елизавете. О, она была мудрая женщина и великая государыня! Она ездила по своей стране, беседуя с людьми, что им очень нравилось; она была куда внимательнее к простонародью, чем к знати. Однако ей недоставало благородства, присущего моему покойному мужу.

Только во время охоты он становился менее замкнутым. Лошадей Карл понимал гораздо лучше, чем людей, которых он старался избегать – за исключением тех немногих, кого любил.

Он часто читал книгу, написанную его отцом, которая называлась «Наставление королям». Первоначально она предназначалась старшему брату Карла, который умер, оставив ему тяжкое бремя власти. Главная мысль этой книги заключалась в том, что короли – помазанники Божии. Карл никогда этого не забывал и твердо верил в священное право государя править своим народом.

Допускаю, что и я в немалой мере была повинна в недовольстве народа. Причиной тому – моя вера. Конечно, в Англии было много католиков, но в целом это была протестантская страна. Люди не могли спокойно относиться к тому, что их королева – католичка.

Карл никогда не попрекал меня моей верой и не принуждал отступиться от нее. Я молилась в католическом храме, хотя и знала, что многие осуждают меня за это. Протестантские священники наверняка гневно обличали бы меня в своих страстных проповедях, если бы Карл строго-настрого не запретил им этого. Вдобавок палата общин потребовала, чтобы в Англии было начато гонение на арминианцев. Эти люди восприняли учение некоего голландца Якоба Арминия, который выступал против многих постулатов кальвинизма. Карл не желал религиозных раздоров в своей стране и потому отказал парламенту. Тогда выборщики заявили, что ни за что не согласятся с королем и не утвердят новые корабельные пошлины. Мой муж был этим очень рассержен, потому что надеялся пополнить с их помощью государственную казну. Он распустил парламент и в течение целых одиннадцати лет правил страной единолично.

Господи, как же я была непрозорлива! Почему я не предостерегла его, почему не заметила туч, собирающихся на горизонте и грозящих нам страшными бурями?!

Когда король приехал в Шотландию, чтобы короноваться, он по своему обыкновению поступил так, как ему хотелось, и не счел нужным прислушаться к ропоту недовольства. Церемония была очень пышная и торжественная, что не могло не раздражать пресвитериан-шотландцев. На епископах были нарядные белые одежды, расшитые золотом, а обуты они были в голубые шелковые башмаки. Мало того: стол для причащения напоминал алтарь, и позади него было полотнище с изображением распятия.

Шотландцы сочли это идолопоклонством и открыто возмущались тем, как прошла коронация. Карл был даже вынужден собрать в Эдинбурге парламент, и на первом же его заседании пресвитериане принялись обвинять короля и заявили, что роскошные епископские облачения оскверняют чувства верующих.

Большая часть членов парламента поддержала эти обвинения, но Карл, уверенный в своей правоте, приказал одному из приближенных объявить, что выборщики высказались в поддержку короля. Возмущению шотландских лордов не было предела.

Позже Карл сказал, что вся вина лежит на этом придворном, который неверно истолковал его слова. Король даже предложил шотландцам примерно наказать «обманщика», но многие знатные люди решили принять сторону этого придворного и продолжали винить во всем Карла, заявляя во всеуслышание, что он солгал шотландскому народу и пытался навязать стране чуждые религиозные обряды. Особо горячился лорд Джон Эльфистоун, которого Карл в конце концов велел арестовать и заточить в Эдинбургский замок.

Когда Карл вернулся в Англию, он узнал, что вскоре после его отъезда состоялся суд, поддержавший выдвинутое против лорда Эльфистоуна обвинение. Как только решение суда стало известно жителям Эдинбурга, они собрались возле замка, служившего лорду узницей, и принялись громогласно требовать его освобождения. В противном же случае они угрожали повесить всех судей. В результате этого заступничества Джон Эльфистоун был сослан в свой родовой замок, а чуть позже получил свободу.

Я столь подробно пишу об этой истории только потому, что считаю, что именно из-за нее шотландцы начали ненавидеть моего бедного мужа.

В положенный срок я благополучно разрешилась от бремени. Счастливый Карл решил назвать мальчика Джеймсом – в честь своего отца, который с рождения носил это имя и лишь после коронации стал называться Яковом, – и я согласилась с супругом.

Джеймс был очаровательным ребенком, совершенно не походившим на своего старшего брата. Наш Карл рос некрасивым и отличался большим упрямством. Он был не по годам умен и иногда ставил нас в тупик своими вопросами.

И мне, и королю казалось, что наши младшие дети – Мэри и Джеймс – слишком слабые и хрупкие создания. Карл беспокоился об их здоровье и делился со мной своими опасениями, но я отвечала ему:

– Не надо сравнивать их с нашим старшим, который гораздо выше и крепче всех своих ровесников. Джеймс и Мэри вырастут, возможно, не такими сильными, как Карл, но зато всегда будут отличаться своей красотой.


С появлением на свет нашего второго сына при дворе вновь начались религиозные распри. Я была уверена, что, будь Карл хоть чуточку менее серьезным и обязательным, я давно и без труда обратила бы его в католичество. Но мой муж считал, что король протестантской страны может быть только протестантом. Мне же всегда казалось, что англичане – люди вовсе не набожные: ведь истинная вера требует от человека самоотдачи, а жители Британии были себялюбивы и ленивы. И только грозные события последующих лет показали мне, как недооценивала я своих подданных. Я вообще многого не замечала. Например, я упустила из виду то обстоятельство, что пуританство постепенно обрело такую силу, что его приверженцы уже не опасались вслух высказывать свое недовольство присутствием в Англии католиков.

Разумеется, рождение второго принца вызвало в стране ликование. Ведь Джеймс мог стать королем, если бы с Карлом, не приведи Господь, случилось бы какое-нибудь несчастье. Я понимала, что мне ни за что не дадут воспитать Джеймса в католической вере, и не протестовала, когда его окрестил королевский капеллан. Мальчик получил титул герцога Йоркского. Я не могла нарадоваться на своего прелестного ангелочка, и мне захотелось все же попробовать с детства приобщить его к истинной вере. Поэтому я выбрала для него кормилицу-католичку. Добрая женщина очень привязалась к ребенку, однако ее появление при дворе не прошло незамеченным, и Карлу дали понять, что она должна либо принять протестантство, либо оставить свое место. Негоже, мол, растить из возможного наследника престола идолопоклонника.

Расстроенный Карл все мне рассказал и добавил, что, если женщина согласится отказаться от истинной веры, ей разрешат остаться во дворце.

Я запротестовала.

– Она прекрасная кормилица и няня. Ребенок привык к ней. Я не смогу найти ей достойную замену.

Но Карл был непреклонен, и я поняла, что мои просьбы и даже слезы ничего не изменят.

Он немедленно послал за няней и мягко растолковал ей, что, хотя она очень хорошо исполняет свои обязанности и королева довольна ею, она все же должна помнить, что ребенок при определенных обстоятельствах может стать королем Англии. Англичане же считают, что у маленького принца не должно быть кормилицы-католички. Единственное, что от нее требуется, – это признать, что право римского папы вмешиваться в дела государей является нечестивым и еретическим. И оно, конечно же, заслуживает осуждения.

– Согласитесь с этим, – сказал король, – и все будет хорошо.

Няня в ужасе воскликнула:

– Отречься от папы! Усомниться в правах Его Святейшества! Нет-нет, никогда… никогда!

– Тогда вы должны покинуть дворец, – объявил король.

Я была в полном отчаянии и не желала слушать никаких утешений. Я сказала, что любая женщина в стране может выбрать няню для своего ребенка, но королева, дочь великого Генриха IV, лишена этого права.

Король продолжал успокаивать меня, но я только рыдала. Ведь я так мечтала обратить в католичество не только мужа, но и весь английский народ! Мне хотелось войти в историю, подобно святому Августину,[46] и я даже надеялась, что уже сумела поколебать основу протестантской веры в этой стране.