Сон не оставил по себе никаких неприятных ощущений: настолько Бану упорствовала в своей любви, что ей запомнилась лишь первая его часть, а шахту лифта она запихала далеко в подсознание, где затем эта информация удалилась за ненадобностью.

Новому дню исполнилось лишь четыре часа. Заснуть Бану уже не могла, и, когда ей надоело ворочаться с боку на бок, она включила ноутбук и отправилась в рейд по странице школы. Раньше ей никак не хватало терпения посмотреть все фотографии, но сейчас она не могла думать ни о чём другом. Кропотливо продиралась она через летописи истории школы и вот уже добралась до фотографий с пляжной вечеринки.

Они были странными. Сначала Бану не могла понять, что с ними не так, но в них было нечто жутковатое, как в обращённом видеоряде. Обычные люди, немного голые, правда, танцуют толпой на пляже. Все в одинаковых позах. Видимо, они повторяют движения за кем-то, кто стоит на помосте. У всех одинаковые восторженные улыбки на лицах. Их руки воздеты, как будто они в экстазе молятся. «Они молятся Веретену. Да они же секта!» – с ужасом поняла Бану и щёлкнула по следующей фотографии. На ней все стояли на коленях, всё так же протягивая к Учителю руки и не сводя с него глаз, полных восторженного обожания. «Чума на оба ваши дома, – сказала себе Бану, всегда цитировавшая Шекспира на нервной почве, – надеюсь, я так со стороны не выгляжу». Бану внезапно стало очень холодно, и она натянула ночную рубашку на колени.

Весь день от страха у неё болел живот, и впервые за всё время она пожелала, чтобы Веретена в школе не было. Но он, как всегда, сделал всё наоборот. Он не только пришёл раньше, чем обычно, но ещё и преследовал Бану по пятам.

– Иди сюда, – вопило Веретено и тянуло к Бану свои бронзовые руки. Бану делала вид, что убегает. Он поймал её и ухватил за талию, измеряя её пальцами. Талия оказалась такой тонкой, что у Веретена даже не нашлось слов, чтобы прокомментировать это: он просто скорчил потрясённую рожу. Бану вспомнила фрагмент своего сна, покраснела и убежала в раздевалку.

Там её поджидал Кафар, более бледный, чем обычно, и, может, это было всего лишь воображение Бану, но ей показалось, что он слегка просвечивает.

– Готова?

– Он в коридоре.

– Так. Я его отвлеку, а ты быстро беги в мужскую раздевалку. – Кафар выскользнул в коридор. Скоро со стороны кабинета послышался грохот, как будто там кидались мебелью. Бану высунула голову из-за двери и увидела, что Веретено побежало на шум. Тогда она, не замеченная никем, прошмыгнула в мужскую раздевалку.

Здесь было немного неуютно и пахло мужицким потом от одежды, разбросанной по стульям. Бану быстро пересекла комнату и остановилась у противоположной стены, в мощной толще которой зиял проём.

Зазывно вздувалась замызганная жёлтая занавеска, при особенно сильных порывах сквозняка мягко касаясь лица Бану. За занавеской скрипела приоткрытая железная дверь, из-за которой тянуло сыростью. Внезапно за спиной Бану возник Кафар, напугав её до полусмерти.

– Ну, что, пойдём, – нетерпеливо позвал он и исчез в темноте. Бану решительно шагнула вслед за ним. Стоило ей оказаться за дверью, как вокруг воцарилась тишина, словно школа танцев с её весёлым возбуждением и гомоном голосов, пытающихся перекричать друг друга, осталась на несколько километров позади. Постояв с минуту, Бану привыкла к полумраку и ступила на зыбкий пол, где кто-то постелил доски. Они шатались под её каблуками, что-то хрустело при каждом её шаге, а она вдруг уловила в холодном заплесневелом воздухе ноту дурманящего аромата и поняла – Веретено прошло здесь недавно.

Прямо перед дверью темнела чёрная махина какого-то механизма с огромным колесом, словно Бану очутилась внутри гигантских часов. На вершину платформы, поддерживающей колесо, можно было бы вскарабкаться по железной лестнице с искорёженными ступенями. «Кафар не солгал», – подумала Бану отрешённо и пошла дальше. Помещение разветвлялось. Бану ушла направо – стены, покрытые обсыпавшимся кафелем, стекло хрустит под ногами. Здесь явно когда-то располагался туалет. Пройдя несколько маленьких комнат и коридор, она дошла до последней, где в стене был заложенный кирпичом арочный проём, из-за которого доносились голоса – проём вёл прямиком в зал. Бану стояла там, затаив дыхание и слушая жизнь школы, её музыку и её смех. Бану слегка трясло от мысли, что она находится в запретной зоне, в тайном логове, о котором никто не знает.

Слева были две просторные комнаты, большая из них перекрыта крестовыми сводами и имела один неф, отделённый рядом колонн. Пол под высокими полукруглыми арками затопило водой, в которую с унылой ритмичностью падали капли. На потолке в меньшей комнате сохранились облезлые остатки гипсовой лепнины, из розетки свешивался остов люстры, в котором надрывалась, мигая, одинокая тусклая лампочка. Бану исследовала эту комнату: здесь в двух стенах чернели провалы, похожие на кладовки, но их истинную глубину Бану не смогла оценить, потому что зайти внутрь она не посмела. У стены в сводчатом зале каменная лестница вела к двустворчатой решётке. Бану осторожно поднялась по неровным ступенькам и выяснила, что решётка не заперта. Вынув кусок арматуры, вставленный в проушины, она вышла во двор, заросший сорняками и молодыми, но уже высокими и крепкими «вонючками». Затем, испугавшись вдруг, что её увидят жильцы соседних домов, она вернулась в подвал и снова закрепила решётку, а потом повернулась, и взгляд её наткнулся на противоположную стену, которая была освещена падавшим из дверного проёма светом. И тут Бану словно приросла к ступеньке.

Вся стена была густо увешана чем-то, что в первую секунду напомнило Бану уже хорошо сформировавшихся абортированных младенцев. Или корни женьшеня с отскоблённой шкуркой. Бану боялась пошевелиться, боялась сделать шаг в ту сторону, а Кафар, как назло, исчез. «Ну же, смелее, – сказала она себе, – я ведь и так уже знаю, кто он такой».

И она пошла. Шаг за шагом стена приближалась, и всё чётче Бану видела пучки волос, маленькие глазки, безвольно повисшие ручки. Сколько же их было? Несколько сотен. Все разные, и у всех удивленные, испуганные лица, на некоторых пришпилены фотографии, взятые прямиком из социальных сетей, кое-кто уже покрылся плесенью. Маленькие восковые куколки, вылепленные его руками, такими горячими, что в них плавится не только воск, но и человеческие тела. Бану медленно брела вдоль скорбных рядов, и ей казалось, что она даже узнаёт лица. Вот эта куколка, из которой выдернули все волосы, – Джафар, который облысел в юном возрасте без видимых причин, зато ни один волосок не упал с тех пор с головы Учителя. Это несчастное существо с паклей на голове – Эсмеральда, добрая старая дева, иглами пронзено её лоно, и не может она хотеть ни одного мужчину, кроме Веретена. Все эти люди, что увивались вокруг него, как спутники вокруг Юпитера, увлечённые силой его непреодолимого притяжения. Одинокие, неудавшиеся, никому не нужные, они с горящими глазами и застывшими лицами снова и снова приходили на уроки танцев, и Учитель согревал их теплом своего тела, зализывал их гноящиеся раны своим медоточивым языком, ласковым своим участием он создавал для них иллюзию их важности. Он словно говорил им: «Смотрите, вы можете быть прекрасными, даже если вы некрасивы, совсем как я!» И они верили ему. Мужчины перенимали его манеры, повторяли его плоские шутки. Но в их исполнении все эти щипки за щёчки, тычки под рёбра выглядели грубыми деревенскими заигрываниями, а в их устах его шутки начинали в полную силу искриться своей невообразимой тупостью. Он, ничего не скрывая, продолжал оставаться недосягаемым идеалом, к которому стремились мужчины и к которому страстно льнули женщины. Все подчинены, все околдованы, у всех марево перед глазами. Страшная догадка заколола у Бану в голове, и ноги сами понесли её быстрее – где я, где я, где я? Она металась от фигурки к фигурке, вглядываясь в потёкшие личики, пытаясь найти себя, узнать, и боялась найти себя, боялась узнать себя в уродливом чучеле, в какой-нибудь кошмарной восковой пародии, и боялась не узнать себя, ведь она считала себя такой хорошенькой! «Где я, где я, где я?!» – Все куклы слиплись в один огромный ком, и этот ком выл, гримасничал и смеялся над ней. От тёмного колдовства у Бану закружилась голова, и её швырнуло к стене, в липкие, жирные, колючие объятия её знакомых и незнакомых. Уколы привели Бану в чувство, и она отпрянула.

– Теперь ты знаешь! – воскликнул неожиданно появившийся Кафар.

– Да, – хрипло ответила Бану. Кафар легко вздохнул.

– Со мной происходит что-то странное, – прошептал он. Бану взглянула на него и увидела, что он становится всё прозрачнее. – Я исчезаю! – Он посмотрел на Бану огромными испуганными глазами и протянул к ней руки. Она рванулась ему навстречу, но не успела: её пальцы поймали лишь воздух, ставший очень холодным в том месте, где Кафар только что стоял. Бану застыла на месте и попыталась проанализировать исчезновение духа, чтобы оттянуть момент, когда придётся снова повернуться лицом к той стене. Мёртвые остаются в этом мире для того, чтобы исполнить какую-то миссию. Наверное, предназначением Кафара была передача его знания кому-то из живых. Теперь она, Бану, знает правду, и Кафар больше не нужен.

Откуда-то с потолка вдруг с грохотом сорвался поток воды. Частично вода осталась на полу, частично ушла через зарешеченный сток. Бану машинально заглянула в него: из черноты веяло холодом подземелий. Она снова посмотрела на стену с куколками. «Я никогда не найду здесь себя», – обречённо подумала она и рванула прочь из этого места. У двери остановилась. Осторожно взявшись за занавеску, отодвинула её на несколько сантиметров и увидела, что раздевалка не пуста. Там был мальчик, один из безликих, он переодевался к уроку. Некоторое время Бану следила за ним, потом он наконец вышел. Бану выскочила из своего укрытия и выбежала из раздевалки, даже не заботясь о том, что её могут увидеть.

В женской раздевалке, на её счастье, никого не было. Бану поглядела на себя в зеркало: зрачки расширены, губы белые, капли пота на лбу. Всё как всегда, её обычный чокнутый вид. Веретено вряд ли заметит разницу. У неё возникло искушение покинуть это проклятое место, но тогда она не смогла бы уже никогда вернуться за своей куклой и навеки осталась бы рабой колдуна.