Фатьма давно не бывала здесь, и её удивляли произошедшие за два десятка лет перемены. Серпантинная дорога уже не казалась такой крутой и опасной, как в детстве, а мрачный холм, нависавший над шоссе, теперь был сплошь застроен новенькими коттеджами. «Весело, должно быть, жить в особнячке с видом на кладбище», – подумала Фатьма. Судя по унылому виду домов, они тоже так считали. Скорее всего, в них никто и не жил. Зато оживление царило в многочисленных ресторанах и «шадлыг эви», вертепах для свадебных торжеств, выглядевших очень уместно на фоне полузаброшенного кладбища, простиравшегося на много километров вширь. Здесь собирались любители потанцевать на костях. Когда окна дворцов счастья пламенели в ночи, подобно глазам адских гончих, и кошмарная музыка лилась из всех щелей, дикие собаки и души покойников опасливо подходили к парадным дверям, с тоской и надеждой заглядывая внутрь.

Фатьма велела таксисту ждать её и пешком двинулась по дороге, стараясь не упустить опознавательные знаки, которые ей продиктовали по телефону. Здесь было холоднее, чем в городе. Слева от кладбища, заросшего полынью и верблюжьей колючкой, простиралась пустынная низина, запертая между серо-коричневыми холмами, на которые проплывающие облака отбрасывали огромные чёрные тени. К подножию холма лепилась железная дорога, по ней медленно двигался старый товарный состав – бесконечная цепочка заржавевших цистерн.

Мобильный телефон в старой облезлой сумочке настойчиво завибрировал.

– Да?

– Ты нашла могилу?

– Почти. – Фатьма перепрыгнула через какую-то лисью нору. – Ага, вот он, твой любимый. – Она пристроила цветы на могильную плиту и отошла на шаг, вглядываясь в выбитое на чёрном полированном граните имя.

– Теперь положи мобильник на могилу. Я хочу поговорить с ним.

Фатьма вздохнула – её подруги все до одной отличались чудачествами, именно поэтому она с ними и дружила. Она положила телефон и пошла по своим делам, хотя и изнывала от любопытства – уж очень ей было бы интересно послушать, что можно донести до покойника по телефону и через два метра земли. Но ещё интереснее Фатьме было узнать о человеке, сделавшем джаду, поэтому она отправилась искать бездомного бродяжку, который присматривал за могилами за некоторое вознаграждение от родственников и друзей покойников. Это было нетрудно, потому что он давно уже заметил Фатьму и наблюдал за ней из-за двери собранного из шифера домика. Она почувствовала его взгляд, подошла к хибаре и громко поздоровалась. Тогда дверь открылась, и перед Фатьмой предстал субъект, заросший чёрной бородой по самый лоб.

– День добрый, – обратилась к нему Фатьма. – Братец, у меня к тебе такой вопрос: ты не видел ли здесь кого-нибудь, кто в могилах копался?

– Вай! Я тут ни при чём, тут Гасан сторож, целый день-ночь спит и жрёт, приходи кто хочешь, бери что хочешь. В тот день баран в могилу провалился, а я вытаскивать должен?!

– Сердце моё и печень, я тебе что-нибудь говорю? На Гасана сверху Аллах смотрит. А ты тут целый день и по ночам, может, видел кого, очень мне надо найти того человека.

– Ну была одна ханым. Уважение мне сделала, чтобы я ей свежую могилу показал. Хорошая такая ханым, я ее даже спрашивать не стал, зачем ей. У неё свои дела, а мне жить надо.

– Ясное дело. – Фатьма медленно полезла в сумку. Бомж следил за ней, затаив дыхание. Увидев двадцатиманатную бумажку, он начал как-то суетливо подёргиваться.

– Опиши мне её, окажи услугу.

– Такая… Глаза как у испуганного марала.

– Братец, да ты поэт! – недовольно поморщилась Фатьма. – А поточней?

– Маленькая такая, как птичка. Извини, ханым. Ростом тебе до плеча и такая тощая, что я мог бы её одной рукой над головой поднять. Волосы белые, а наполовину – чёрные.

– Крашеные, что ли?

– Откуда мне знать. Наверное. На губе родинка большая, как будто муха сидит.

– А, всё ясно. Спасибо, долгих тебе лет жизни! – Фатьма вручила осведомителю купюру.

– Тебе спасибо, сестра. У тебя большое сердце!

Фатьма вернулась на могилу, где надрывался телефон.

– Алло?

– Ты куда подевалась? Я тебе кричу-кричу.

– Я подумала, что правильно будет оставить вас наедине.

– Мы опять поругались.

– Ну-ну, – пробормотала Фатьма. – Всё образуется. Помиритесь.

Она почувствовала зависть. «Как же сильно они друг друга любят, если даже после смерти одного из них продолжают ругаться!» – подумала Фатьма.

Бездомный ей очень помог. Благодаря его исчерпывающему, хотя и немного экспрессивному описанию она узнала исполнительницу джаду. Фатьма приглядывала за всеми коллегами и конкурентами, а та пигалица, что приходила на кладбище за жиром трупного червя, была Бясьди – девятая девочка в семье. Жизнь у неё сложилась тяжёлая, поэтому она выросла (если можно так выразиться) жестокой и суровой. Глядя на её хрупкое телосложение, никто не поверил бы, что она ещё девочкой собственноручно резала ягнят и свежевала их. Ей ничего не стоило раскопать могилу и собрать опарышей, и именно к ней сейчас направлялась Фатьма.

Хранитель могил подождал, пока такси с Фатьмой скроется из виду, и отправился на могилу, которую она посетила, где поднял цветы, чтобы их перепродать. Но стебли гвоздик так обожгли его пальцы, что он выронил их и, ругаясь, поспешил прочь, опасаясь злых духов, которые, как он решил, сидели в цветах.


В коридоре так надышали, что там стало тепло, несмотря на ветер, с завыванием просачивающийся в оконные щели: урок уже закончился, и все перетекли сюда из зала, освободив его для танго. Бану с Вагифом теснились в уголке, ближе ко входу, и пытались отрабатывать особо плохо получавшиеся связки движений. Бану была в растрёпанных чувствах – сегодня она совсем не видела Веретена, оно где-то рыскало, а урок вёл интеллигентный кубинец Лопе. Спустившись в подвал, Бану сразу поняла, что её любимого сегодня нет – в воздухе стоял холодный сырой запах без намёка на упоительную сладость, которая появлялась, если где-то неподалёку пробегало Веретено.

– Эй! Мы танцуем на «пять»! – Бану попыталась удержать Вагифа в пределах музыки, где ему явно было тесно.

– Да? Я что-то не заметил.

– И ты меня не ведёшь, я сама танцую, без тебя.

«Что, возможно, и к лучшему», – добавила она про себя. Вагиф надулся, а Бану почуяла вдруг, что Веретено наконец явилось. По школе зазвучал его голос, то громко, то тихо, и Бану делала над собой усилие, чтобы не обернуться. И зря. Он подкрался к ним с Вагифом сзади и оглушительно заорал ей прямо в ухо, отчего у ослабленного несчастной любовью сердца Бану едва не случился инфаркт. Она подпрыгнула и чуть не выругалась. Веретено было ужасно довольно – наверное, налопалось мяса с друзьями в каком-нибудь ресторане.

– Ты поправляешься! – заявил он, глядя на Бану.

– Наоборот, я худею.

– Да? Что-то незаметно.

– Это просто потому, что вы меня ненавидите.

– Ц-ц-ц! Ты посмотри, она всегда такие слова говорит! Тебе не стыдно?

– Нет, мне совсем не стыдно.

– Ну ладно. – Слегка смущённое Веретено поскакало дальше по своим делам. Бану криво ухмыльнулась. Его непоследовательность сводила её с ума – то он опутывал её клейкой восточной лестью, то говорил гадости. Когда он возвращался обратно мимо Бану и Вагифа, девушка попыталась посмотреть на него с ненавистью, но он сказал:

– Не притворяйся, я видел в зеркале, ты улыбалась.

Вагиф всё это наблюдал, но вообще ничего не понял. Он пыхтел, пытаясь совершить сложное движение руками, которого сделать явно никогда бы не смог, потому что ему не позволяло природное телосложение. И всё же был полон решимости: пусть очень плохо, но он сделает это. Бану поглядывала на своего партнёра со смесью жалости и отвращения. «Ничего, – думала она, – Веретено увидит уродство и велит убрать. Соображает он, конечно, туго, но, когда речь идёт о танцах, его глаза открыты».

Наконец трудами, кровью, потом и нервами (в основном нервами Бану) танец был поставлен до конца. Почему-то у Бану конечности ходили ходуном, когда они показывали его Веретену, и она надеялась, что он не заметит этого позорного признака трусости.

– Нормально, только, Вагиф, тебе замечания, там надо это движения… – Бану отключилась, глядя на выпуклые вены, обвивавшие его толстые мускулистые руки, которыми он размахивал всё женственней и женственней.

– А ты, – Веретено обратилось к Бану, и та поёжилась, – улыбайся да, когда танцуешь! А то такой впечатление, что у тебя какие-то дети дома голодные сидят.

– Не беспокойтесь, я привыкла к сцене и буду улыбаться.

– Такие бывает, – настаивало Веретено, – надо улыбаться ещё до того.

– Тогда у меня появятся морщины.

– Ой-ой, старуха! Как она любит спорить. Улыбайся своему партнёру. Смотри, как он смотрит. Он тебя боится!

– Он не заслужил моей улыбки.

– Она всегда такие жестокие вещи говорит! – Веретено взяло Бану за руку и начало показывать Вагифу, как правильно вести. Взглянув на его квадратное личико, Бану вдруг начала безудержно улыбаться и не смогла прекратить, даже когда её щёки свела судорога.

На дикие крики сбежался весь отдел. Затаив дыхание, сотрудники слушали, как шеф ругается со своей подругой. У обоих были довольно визгливые голоса, так что понять, кто что кричит, можно было лишь по смыслу. Ещё ни разу такого не было, чтобы шеф вот так вот, при всех своих рабах, ругался бы с наложницей, но эта оказалась особенно скандальной.

– Танцовщица. Артистический темперамент! – иронично прокомментировал один из работников, мужчина, чья молодость пришлась на время расцвета популярности «Битлз». Сабина недобро покосилась на него из-за стёкол очков.

Тут дверь распахнулась, ударившись о стену и раскрошив краску, и из кабинета выскочила как ошпаренная Лала, вслед которой нёсся по воздуху мобильный телефон. Она отпихнула некстати вставшую на пути Сабину, захватила с чьего-то стола кусок шоколада и выбежала вон из офиса. Шеф в своём кабинете тем временем неумело матерился.