Халил опасливо последовал за Гюнай в спальню. Жена сидела перед зеркалом, закрыв лицо руками.

– Как ты вообще?

– Хорошо. – Голос Гюнай был зловеще спокоен. Она вспоминала последний урок, на котором Учитель окинул её пристальным взглядом и ничего не сказал – она даже не поняла, узнал он её или нет, а если узнал, то что подумал? – Знаешь, я решила снова пойти на сальсу, – полупризналась она в порыве откровенности.

– Но я не могу, ты же знаешь, – искренне удивился Халил. – Я же работаю.

– Не работай после шести!

– Нам надо выплачивать кредит, нам надо поднимать ребёнка. Я должен содержать семью!

– Ты всегда кому-то что-то должен! Ты вообще хоть раз в жизни что-то делал для себя? – Интонации Гюнай стали опасно визгливыми, что свидетельствовало о приближающемся потоке слёз.

– Чем ты недовольна? – Халил разозлился и стал от этого ещё более некрасивым. – Хочешь, чтобы я развлекался целыми днями на танцульках? Я, между прочим… Благодаря мне ты можешь сидеть дома и не работать. И ты ещё чем-то недовольна?

– Меня тошнит от твоей образцовости! – проревела Гюнай давно заготовленную фразу. Халил подавился очередными возражениями.

– Мама была права, с тобой что-то происходит, – наконец холодно выдавил он из себя и вышел из спальни, не слушая, как она орёт ему вслед:

– Со мной уже произошло, а ты даже не заметил!

Холостой сосед за перегородкой раздражённо постучал по стене – он только собрался побаловать себя дневным сном.

В этот момент на Гюнай напала какая-то одержимость. Первым делом она зашла в Facebook и поменяла статус «замужем» на «в свободных отношениях». Затем со злобным удовлетворением удалила все фотографии, на которых была вместе с мужем. Потом зашла на профиль Халила, который в своё время дал жене свой пароль, чтобы показать ей свою благонадёжность, поменяла его семейное положение на «всё сложно» и устроила совместным фотографиям всё ту же Варфоломеевскую ночь. Не прошло и пяти минут, как Халил, который тоже искал утешение в сети, ворвался в спальню с воплем отчаяния:

– Ты зачем нас позоришь, дура?! Ты что, сошла с ума?

Тем временем нашлась пара идиотов (или просто откровенных и честных циников), которые успели поставить «лайк» демонстративной смене семейного положения, и ещё несколько нетактичных людей, которые начали его комментировать и задавать глупые вопросы. Халил схватился за голову. Телефон Гюнай тем временем уже разрывался от звонков подруг.

– Что ты творишь?!

Окончательно обезумевшая, словно её околдовали, Гюнай лихорадочно кидала свои вещи в объёмистый чемодан, недавно купленный для будущего совместного отдыха, которого оба очень ждали. Ребёнок путался под ногами и хватал её нижнее бельё, а Халил стоял на месте и тупо таращился на жену, собравшуюся уходить. На него внезапно навалилась сонливость. Ему захотелось остаться одному и спать, спать, спать. Никакой работы. Никакой жены. Никаких обязательств.

– Памперсы положи, – машинально напомнил он.

– Щаз, – в несвойственной ей манере ехидно отозвалась Гюнай и позвала повелительно: – Сын! – Наклонившись, она поцеловала его в макушку. – Веди себя хорошо.

И она повезла чемодан к выходу, мимо свекрови, которая стояла у стола, скрестив на груди руки, и смотрела на Гюнай с непередаваемым выражением ненависти, удивления и уважения. Не говоря ни слова, Гюнай закрыла за собой входную дверь.

– Я сразу поняла, что она шизофреничка и змея подколодная, – не преминула подытожить мать Халила, – как только услышала её вкрадчивый голос.

Халил долго безмолвствовал, а потом ошарашенно спросил:

– А что я сделал?

Вечером, открыв варенье, мать Халила увидела, что оно всё насквозь испорчено плесенью. Она вскрыла остальные банки, и в каждой либо росла пушистая зелёная плесень, либо копошились маленькие коричневые черви.


Праздно сидя на скамейке в пустом коридоре – час был слишком ранний для танцев, – Бану жаловалась Кафару на судьбу, принуждавшую её танцевать бачату на сцене.

– Всё равно что прилюдно любовью заниматься, честное слово! Я же не Саша Грей!

– Кто такой Саша Грей?

Бану посмотрела на него озадаченно.

– Ты какой-то не от мира сего.

Кафар заметно погрустнел, и Бану смилостивилась.

– Не такой, а такая. Это известная порнозвезда. – И упреждающе уточнила: – Её все знают. По всему интернету про неё шутки гуляют, неужели ты не видел?

– Я… редко захожу в интернет. – Кафар совсем скис.

– Какой ты молодец! – подбодрила его Бану. – Значит, у тебя есть голова на плечах.

– Хочешь потанцевать бачату со мной?

Он был костлявый и казался невесомым. Бану представила себе, как их кости будут клацать друг о друга, и улыбнулась.

– Ну давай.

Кафар долго выбирал диск с музыкой и наконец нашёл бачату, которую Бану никогда не слышала ни на занятиях, ни на вечеринках. Это не была бездумная весёлая песенка, которые так любило Веретено, скорее в ней чувствовался даже некоторый трагизм, мысль, страсть. Кафар взял Бану за руки так бережно, как будто она была сложена из бумаги, и вёл так же осторожно, но потом разошёлся и повёл уверенно, словно стоял за штурвалом корабля. Внезапно Бану поняла, что ей легко, так легко, как не было ни с одним из партнёров, и, хотя Кафар исполнял незнакомые движения, она ни разу не запнулась и даже не задумалась о том, как нужно танцевать. Он оказался совсем не таким костлявым, как она думала, а мягким, даже немного зыбким. Они кружились, слившись с музыкой и друг с другом, и его колени были её коленями, его руки заканчивались там, где начиналась её талия, ей передавались его колебания, и она продолжала их с умноженным пылом, словно резонатор для камертона. Волосы Бану взлетали и падали, когда Кафар поворачивал её или наклонял до самого пола, под которым замерли мыши, прислушиваясь к звукам и вибрациям. В эти мгновения Бану поняла, что бачату можно танцевать хорошо, если настроиться на чувства своего партнёра и довериться ему полностью, а Кафар очень располагал к этому.

Время растянулось, и танец никак не заканчивался, да они оба и не хотели, чтобы он прекратился.

Но тут повеяло холодом – кто-то открыл входную дверь и, стуча каблуками, спустился по ступеням. Кафар вздрогнул и отпрыгнул от Бану. Вошла одна из многочисленных обезличенных девушек непонятного возраста. Эту Бану всегда принимала за умудрённую бурной жизнью и ею же потрёпанную женщину лет тридцати пяти, но потом случайно узнала, что ей шестнадцать. От всех прочих эту отличало только одно: танцевала она хорошо.

– Бану! Ты что тут делаешь такое странное? Танцуешь бачату сама с собой?!

– Ха-ха, как смешно, – отозвалась Бану.

– Нет, правда. Что это было?

Бану с негодованием посмотрела на Кафара, который отошёл в заложенный дверной проём и стоял, почти растворившись в тени. Он, как и в прошлый раз, поднёс палец к губам.

– Да. Танцую сама с собой. Бачату, видишь ли, надо танцевать с тем, кого любишь. Поэтому я танцую её с собой.

Покосившись в сторону Кафара, Бану увидела, что он едва заметно улыбается.

– Здесь все какие-то пришибленные, причём каждый по-своему. – Бану рассказала Лейле о Кафаре, и не только о нём. – Веретено из всех сделало чудиков.

– А может, они уже такими были, когда встретили его.

– Ну да, одинокие сердца, пришедшие на танцы, чтобы найти кого-то. – Бану подумала о себе. – Только почему-то никто никого так и не нашёл.

– А как же легендарные тринадцать пар, про которые так любит говорить Клостридия?

– Кто? – насторожилась Бану.

– Клостридии – это такие бактерии. От греческого – веретено. Мы их как раз проходили недавно. Кажется, они вызывают ботулизм.

Бану так и зашлась от смеха.

– В этом что-то есть. Но с тобой страшно иметь дело!

– Я буду считать это комплиментом. Кстати, ты мне покажешь этого Кафара? Я его что-то не видела ни разу.

– Да ну? Он постоянно здесь ошивается, с печальным видом, как тень отца Гамлета.

– Тут многие так ошиваются. – Лейла понизила голос до шёпота. – Например, Мехти. Он женился на той неделе. Вместо того чтобы уехать в какое-нибудь свадебное путешествие, он приходит, садится в уголке и смотрит на тех, кто танцует. Причём с таким ещё страданием во взгляде, как будто я не знаю что! И без жены приходит.

– И ещё этот, Тимур безногий, – подхватила Бану. – Он-то чего приходит, хочет испить чашу страданий до дна? Вот я точно тебе говорю – это Веретено с ними что-то делает!

– Со мной ничего не сделало, – возразила Лейла.

– Потому что он знает, что ему не светит заставить тебя пахать на него, ты же в мединституте. И ещё не скоро откинешься, ха!

– Ну да, может быть. Так ты идёшь на урок сегодня?

– Нет, будем танец отрабатывать с Вагифом. Противно мне смотреть, как эта Клостридия обнимается со всеми.

– Ай да, опять она начала! – Лейла закатила глаза, покачала головой и пошла в зал. Пока Бану с завистью глядела ей вслед, из дальнего угла выполз безногий Тимур, и в коридоре заметно потемнело.


Подруга Фатьмы, жившая в Москве, исхитрилась позвонить ей и выудить признание в том, что Фатьма собралась посетить кладбище.

– Ага, на Волчьи Ворота едешь?

– Да, дело вышло.

– Отлично. Там ты мне и нужна. Фатя, гурбан олум[21], сделай для меня одну вещь!

– Выкладывай, что у тебя. – Фатьма вздохнула, поняв, что сейчас ей надают поручений. Перехватив плечом телефонную трубку поудобнее, она принялась резать лук. Она хоть и жила одна, любила готовить для самой себя: это вносило в полную опасных неожиданностей жизнь приятную размеренность и надёжность. Запах оладий, которые жарила по утрам Фатьма, разносился по всей улице, и некоторые прохожие даже останавливались посреди дороги, зачарованно принюхиваясь.

Радуясь, что в этот раз обошлось без дальних поездок в сомнительных компаниях, Фатьма попросила таксиста остановиться у одного из многочисленных цветочных киосков, расползшихся по длине всей дороги, ведущей к кладбищу. Она купила двенадцать красных гвоздик.