Собираясь на следующий урок, она решила накраситься. Делала макияж прямо на рабочем месте, так что одна из сотрудниц, проходя мимо, тоненьким голоском заметила:

– Ой, а зачем ты красишься?! Тебе так подходит без косметики!

Сабина не удостоила её ответом: кругом одни недруги и недоброжелатели. Она своими глазами видела, как эта же девица настойчиво скармливала жирный торт с шоколадом другой сотруднице, толстой, как борец сумо, отчаянно пытавшейся похудеть и находившейся тогда как раз в разгаре диеты. Густо обведённые чёрным карандашом глаза сделали Сабину ещё больше похожей на ворону, но она осталась довольна и в довершение картины измазала свои узкие губы красной помадой. Затем обрызгала шею духами, которые нашла в комоде с бабушкиной косметикой. Этот запах мог поднять из могилы мёртвых.

Учитель, оказавшись поблизости от неё, принялся усердно принюхиваться, пытаясь определить источник запаха.

– Это ты так пахнешь? – спросил он со всей свойственной ему детской непосредственностью. Сабина вздрогнула и с усилием кивнула головой. Учитель ещё раз принюхался, с удовлетворённым видом сказал: «Этими духами у меня тетя душилась», – и отошёл поболтать с женщиной, мечтавшей сбросить вес, об альтернативных и чудодейственных методах похудения. В тот день он с Сабиной не танцевал, и она решила, что радикальная смена имиджа, пожалуй, оказалась тактической ошибкой. Топчась со своим неумелым и равнодушным партнёром у двери, Сабина заметила совсем юную девушку, почти девочку, которая наблюдала за ними сквозь стекло, стоя в тамбуре. У девушки было мрачно-лирическое выражение лица, словно у демона Врубеля, и, проследив за направлением её взгляда, Сабина поняла, что девушка смотрит на Учителя. Тут она вспомнила, что именно с этой девушкой столкнулась в дверях, когда впервые пришла в школу. Её охватило раздражение, подобное тому, которое она испытывала, когда шеф приводил в офис очередную шлюху да ещё просил её, Сабину, никого к нему не впускать. Тут Учитель заметил, что девица на него глазеет, и подскочил к двери. У Сабины на мгновение потемнело в глазах, а когда её отпустило, никакой девушки за дверью не было и в помине.


У Бану появилась привычка под предлогом того, что ей надо отдохнуть от репетиций (пришлось пожертвовать тщательно пестуемым образом железной леди, способной протанцевать двенадцать часов без передышки), становиться за дверью в главный зал и смотреть, как Веретено ведёт уроки танго. За неимением молодых и красивых женщин на этих занятиях Бану ревновала к тем, которые были. Обладая неплохой интуицией, она не могла не заметить, что на всех женщинах, посещавших уроки танго, лежит некая роковая печать. Каждая из них была колоритна в своей некрасивости. Особенно отличалась та, что танцевала лучше всех, – с суровой физиономией. Веретено постоянно использовало её для показательных танцев, на которые Бану смотрела с тоской и завистью, надеясь, что он заметит её, наблюдающую за дверью, и его тёмную голову посетят какие-нибудь догадки, но Веретено обычно бывало поглощено танцем и никого, кроме партнёрши, не видело. Но вот однажды, когда он по непонятной причине изменил своей постоянной партнёрше и, танцуя с другой женщиной, кинул взгляд на дверь, Бану попалась ему на глаза. Веретено тут же поддало жару и страсти в своё танго, а когда музыка закончилась, поспешило к Бану, которая стояла, приблизив лицо вплотную к стеклу и опершись о него ладонями. Веретено со своей стороны приняло зеркально-симметричную позу. Бану слегка склонила голову набок и улыбнулась ему. Веретено картинно заиграло мускулами груди. Бану смилостивилась и изобразила восторженный обморок. Вообще-то она нечасто баловала его своим восхищением – надо же было ей хоть как-то выделиться из толпы пускавших слюни почитателей. Бану подозревала, что Веретено недоумевает по поводу её холодности, временами на него накатывало желание понравиться, выбить из неё хоть какое-то признание, кроме редких и чересчур тонких для его понимания комплиментов, которые он мог счесть и за издёвку. Если он подкрадывался сзади и тыкал Бану под рёбра (надо сказать, это происходило всё реже, а с тех пор, как выяснилось, сколько ей лет, вообще прекратилось), она одаривала его красноречивым взглядом, не надеясь, правда, что Веретено поймёт, что она считает его поведение более чем странным. Если он говорил ей приятные слова – всегда одни и те же, – она принимала их как должное. Веретено взяло в привычку хвастаться перед всеми растяжкой Бану, как будто это была его заслуга, просило её продемонстрировать свои возможности, согнуться так и эдак, показывало её всем, кому только было можно («Нет костей, нет костей!» — без конца повторял он). Когда она, устав, присела на пол в позу, которую люди, разбирающиеся в йоге, опознали бы как вирасану, Веретено с умилением спросило:

– Это твои ножки? – Бану давно заметила, что про её части тела он говорит исключительно в уменьшительно-ласкательном обращении.

– Нет, – быстро сказала Бану, – Это ваши ножки. Все ножки, танцующие здесь, принадлежат вам!

– Вот как? Ну-ну. – Веретено самодовольно почесало животик и поспешно занялось своими делами. А к Бану подскочил Вагиф и своими пересушенными руками ухватился за её локти, потащил вверх и уволок в маленький зал танцевать. Там было пусто, если не считать Кафара, который сидел на полу, возле разноцветной кучи резиновых ковриков для йоги, и изливал лучи света из своих прекрасных невинных глаз на всё вокруг. Увидев входящих Бану и Вагифа, он поджал вытянутые ноги. Бану хотела поприветствовать его, но он резко вскинул руку и прижал палец к губам, делая ей знак молчать. Во всём этом была таинственность, пришедшаяся Бану очень по душе, поэтому она решила поиграть в его игру и посмотреть, что произойдёт дальше. С полчаса они репетировали, потом Вагиф решил показать Бану своих новых кумиров, которых он нарыл в интернете, ушёл за ноутбуком и пропал с концами, чему Бану была рада, потому что ей хотелось пообщаться с Кафаром, загадочным и печальным. Был он так бледен, что его лицо почти сливалось со стеной, и тёмные волосы, брови и глаза казались нарисованными на ней.

– Он слабый партнёр для тебя. Ну ты знаешь, наверное, – сказал Кафар.

– Почему я ни разу не видела тебя на уроке?

– Мне… Я не хожу. То есть… хожу. По другим дням. В старшую группу.

– Все, кто ходит в старшую группу, ходят ещё и в младшую, и в среднюю. Ты же всё равно приходишь в школу и торчишь здесь.

– Да. Я очень привязан к этому месту.

Тут в комнату ворвался кот, пробежал мимо Кафара, зашипел на него и нырнул в маленькое окошко.

– Куда он?! – испугалась Бану.

– Крыс ловить. Не переживай.

Бану наклонилась и попыталась просунуть голову в окошко, ощущая себя Алисой в Стране чудес.

– Да что же там такое?

– А я знаю, – неожиданно отозвался Кафар. – Когда-нибудь покажу тебе. Но не сейчас.

– Что там? – В голосе Бану сквозила плотоядная жадность.

– Всё скажу, только потом.

– Когда?!

– Когда ты будешь готова.

– И что для этого должно произойти?

– Ну… Как ты относишься к Учителю? – Кафар ошарашил Бану неожиданным вопросом.

– То есть? Он хороший. Все его любят.

– А ты?

Бану сжала вспотевшие ладони в кулаки.

– Ну он, конечно, обаятельный. Я нормально к нему отношусь.

Кафар посмотрел на неё как-то печально, так что стало ясно: он не поверил ни одному её слову.

Бану смутилась. У неё возникло пренеприятнейшее впечатление, что он скрывает что-то важное, неизвестное ей. Тут вернулся Вагиф, и от Бану потребовалась мобилизация всех душевных и физических сил, ибо репетиция продолжалась. Кафар с удручённым видом встал и покинул комнату, причём это ему удалось не с первого раза: он словно не заметил двери и чуть не врезался в стену, как будто собирался пройти сквозь неё.


Зажав зубами кончик языка от напряжения, Чинара красила ногти лаком. Владея салоном красоты, она не позволяла никому притрагиваться к своим ногтям, предпочитая собственноручно рисовать вышедшие из моды с десяток лет назад психоделические узоры. В этот раз она вложила в каждый мазок особый смысл, ведь маникюр предназначался для глаз Учителя. Конечно, он был далеко не так молод, как ей хотелось бы, но на безрыбье и рак рыба, тем более что он так по-юношески непоседлив, вечно бегает и кричит от переизбытка энергии. Всю эту нерастраченную энергию Чинара хотела направить на себя, всю мощь этих крепких бицепсов, нежность ухоженных кистей рук и мягкость ягодиц. Чинара даже облизнулась. Её ни разу не посетило сомнение в том, что Учитель рано или поздно станет её любовником: ей казалось, что она хорошо знает такой тип мужчин – они никому никогда не отказывают. Этому надо было только сделать намёк потолще.

Новая дверь в свежеотремонтированной квартире отворилась со страшным скрипом, и Чинара в который раз прокляла нерадивых мастеров. В комнату вошёл сын Орхан – детина двадцати пяти лет. Она его не очень любила – он был похож на бывшего мужа характером и лицом, постоянно подкалывал мать по поводу её любовных похождений, а сам вообще не посвящал её в свои дела, встречаясь с какими-то неподходящими девушками из неблагополучных, на взгляд Чинары, семей. В глубине души Чинара лелеяла мечту переселиться в центр города, там, где сосредоточились все бутики, дорогие рестораны и где чаще всего можно было встретить иностранцев, из которых получаются прекрасные верные мужья. Салон красоты Чинары (который она, не мудрствуя лукаво, назвала «Чинара»), находился почти в центре. Словом, Чинара хотела, чтобы сын подтянулся к культуре, женившись на приличной «девушке из центра», а он всё норовил жениться по любви, дурак такой! Любовь проходит через два года, а квартира неподалёку от Торговой и бульвара остаётся навсегда. Сама Чинара чрезвычайно гордилась своим достижением: на собственные деньги она приобрела квартиру в престижной новостройке! Они с сыном заселились туда последними, дом уже был обжит. Первым делом, когда ещё не распакованные коробки и чемоданы лежали горой посреди пахнущей краской и лаком квартиры, Чинара обошла соседей по очереди и каждому из них сказала следующее: