Покончив со сжиганием ни за что ни про что расставшихся с жизнью цветов, Фатьма устроилась на кухне и медленно выпила одну за другой шесть чашек чая с айвовым вареньем, которое хранилось у неё с позапрошлого года. Обычно чаепитие помогало ей собраться с мыслями. Она уже знала, кого любила Афсана. Можно было бы понять, если бы она решила покончить с собой именно из-за безответной – разумеется! – любви, но джаду никак не вписывалось в эту энтимему. Если бы подклад совершила соперница – это означало бы, что у Афсаны как минимум имелись кое-какие шансы на взаимность. Фатьма любила свою племянницу и считала её хорошим человеком, но лгать себе она не привыкла и прекрасно понимала, что в этом случае у девушки не могло быть ни единого шанса. Значит, соперница исключалась. К тому же свёрток был спрятан прямо в доме, прямо в комнате Афсаны, значит, это сделал кто-то, имевший доступ в квартиру. Противно подозревать ближайших друзей и родственников, но такое бывает. Может быть, проклятье наложили на всю семью, и на Афсану как на самую ослабленную пал первый удар? Эта мысль Фатьме совершенно не понравилась. Она решительным движением отодвинула от себя чашку и схватилась за городской телефон. Пора было сделать несколько звонков. От вспышки решимости Фатьмы большая коричневая сколопендра, неторопливо шествовавшая по деревянному потолку, вдруг сорвалась и плюхнулась прямо в чашку. Фатьма невозмутимо вытащила её двумя пальцами и посадила в самый большой горшок с фикусом.


– Враги! – драматическим жестом Бану указывала на пару, которая тоже собиралась выступать на чемпионате от младшей группы. – Мы подсыплем вам толчёное стекло в туфли!

– Она шутит. – Вагиф одарил их голливудской улыбкой.

– Мы подсыплем вам снотворного со слабительным в воду, – продолжала грозить Бану. Ей нравилась эта пара – танцуя, они не сводили друг с друга глаз и нежно улыбались. В Бану не жил дух соперничества – по крайней мере, не в таких мелочах, как чемпионат города по сальсе. Она выступала только ради Веретена, и теперь у неё был повод не вылезать из школы целыми днями. Однажды в субботу она увидела его народный ансамбль – необузданная стихийная сила, прокатившаяся по школе, как орда кочевников-завоевателей, состоящая из субъектов, которых давно вышвырнули бы из института, если бы они не находились под всеобъемлющим крылом танцевального руководителя. Бану ждала Вагифа, крутилась в коридоре перед зеркалом, и Джафар поедал её глазами, когда они появились и начали с дикими воплями носиться по коридору, периодически затевая драки, словно петухи в курятнике.

– Лучше не танцуй тут, а то они совсем взбесятся, – надменно глядя на них, посоветовал Джафар. Бану подумала о милом мягком Веретене, которого, казалось, каждый мог обидеть.

– Бедный, как он с ними справляется?

– У него есть свои способы воздействия, – ухмыльнулся Джафар, мгновенно поняв, о ком идёт речь.

И правда, когда началась репетиция, Бану подкралась к двери и увидела, что Веретено возвышается над кругом пляшущих парней, словно гора Девилз-Тауэр, и было оно совсем другим, незнакомым и пугающим. Такого сурового, властного выражения лица Бану у него ещё не видела, и его подопечные явно не смели проявлять свой пыл в присутствии Учителя. Девушки там тоже были, все как на подбор маленькие, чернявые и кривоногие. Бану готова была прозакладывать душу, что они влюблены в Веретено, как кошки, и даже снисходительно пожалела их. Наверняка он казался им почти богом, существом из другого мира, артистического, высокого и недоступного. Смешные бедняжки! Шли бы лучше на сальсу. Народные танцы были его работой, сальса была его душой.

Тяготы подготовки к чемпионату становились всё невыносимее. Бану испытывала всё меньшее желание флиртовать со своим партнёром, зато он был склонен к этому всё больше. Зря она намекала ему, что сохнет по другому мужчине: то ли это казалось ему сущим пустяком, то ли он просто не понял её намёков. Иногда Вагиф хватал Бану на руки (у них в школе танцев это вообще было принято, как заметила Бану) и отказывался отпускать, так что ей приходилось поколачивать его. Однажды Веретено заметило, как Бану лупит своего партнёра, и, радостно скалясь («Ух, какой же он сладкий, когда улыбается!» – подумала Бану), завопило:

– Бьёт – значит любит!

– Это не наш случай, – мрачно ответила Бану.

– Да-а-а? Ну вы молодые, всё ещё впереди. В пашем школе поженились тринадцать пар.

– Да, вы уже говорили, – устало ответила Бану. – Мы вашу коллекцию не пополним.

– Не переживай, она тебя полюбит, – не унималось Веретено.

– Не будет этого, даже если Солнце встанет на западе, – отрезала Бану, чувствуя нарастающий гнев.

– Так никогда не говори, – с высоты своего убелённого сединами опыта печально сказало Веретено, на сей раз тихим голосом и обращаясь к одной Бану.

– Он слишком молод для меня, – утешила его Бану. Веретено скорчило ужасающую гримасу удивления:

– Правда? Вагиф, тебе сколько лет?

– Двадцать шесть.

– А тебе?

– Двадцать четыре. – Для порядка и пущего эффекта Бану округлила в большую сторону.

Притворная гримаса удивления на артистичном лице Веретена сменилась выражением неподдельного потрясения.

– Двадцать четыре? Я думал, тебе семнадцать!

– Ну, во всяком случае, вы не побили рекорд человека, который пропускал меня в бассейн за пол цены, потому что думал, что мне ещё нет пятнадцати, – на одном выдохе сказала Бану, и по мере того, как предложение набирало обороты, на лице Веретена расцветало непонимание.

– Как-как? – переспросил он.

– Меня пропускали в бассейн за полцены. Потому что думали, что мне нет пятнадцати. – «Господи, – подумала Бану, – если каждое сказанное сложноподчинённое предложение мне придётся для него разбивать потом на много маленьких, чтобы ему было понятнее…»

– Да-а-а, – продолжало сокрушаться Веретено и как бы по рассеянности начало танцевать с Бану. – Вот так. Я думал, ты маленькая девочка, а ты, оказывается, взрослая девушка.

«Да, и вас не посадят за совращение несовершеннолетних, если что», – с горечью подумала Бану, понимая: «если что» ей не светит.

Привыкшие совать нос в дела собратьев по танцу, старожилы школы считали своим долгом дать Бану, у которой за спиной были годы выступлений на сцене, свои ценные советы. Особенно раздражал своей назойливостью Джаваншир, большая звезда маленького клуба, в чьём рту было несколько потемневших от времени и, видимо, перешедших по наследству золотых зубов. Он постоянно норовил поменять с трудом продвигавшуюся постановку танца по своему сомнительному вкусу, чем вызвал ненависть Бану, которая в последнее время вообще была склонна испытывать одни лишь негативные чувства – безнадёжная любовь ещё не улучшила ничей характер. Обидней всего было то, что Джаваншир договаривался с Вагифом, словно в их паре главенствовал он, хотя руководить должна была Бану как несравненно более опытная и умная.

– Нет, ну надо же, – понервничав как-то раз, жаловалась она Лейле. – Какой-то Джаваншир, вчера спустившийся с гор, не умеющий разговаривать, а только гукать и показывать на пальцах, сколько ему лет, у которого первой любовницей была овца, – он мне – мне! – будет указывать, что и как мне делать?!

Лейла, которая симпатизировала Джаванширу и считала его превосходным танцором, не разделяла негодования подруги.

– Зачем ты так переживаешь? В следующий раз иди пожалуйся Веретено мюэллиму[15], и всё.

Так Бану и сделала. В следующий раз, когда Джаваншир рассердил её и Веретено заметило, что гнев исказил детское личико Бану, на его расспросы она ответила:

– Ваше величество, ваши подданные указывают мне, как мне ставить мой танец! – Она нарочно употребила слова «мне» и «мой» целых три раза. Веретено недовольно покачало головой и посоветовало:

– А ты не обращай на них внимание. Серавно ты лучше знаешь.

В этот момент Бану любила его ещё больше, ей показалось, что между ними существует тайное взаимопонимание. Веретено не сказало больше ни слова, но временами бросало на неё быстрые взгляды.

Легкомысленное Веретено, конечно, забыло предупредить Джаваншира, чтобы тот не лез в дела Бану, потому что на следующий же день он увёл Вагифа в сторонку и, приобняв за плечи, долго о чём-то шептался с ним, после чего Вагиф вернулся к Бану и с маниакальным энтузиазмом предложил ей поменять кое-что в танце. Бану разозлилась и отказалась. Тогда Джаваншир начал убеждать её – Бану и половины слов не поняла из-за его кошмарного акцента, – но вдруг закашлялся, согнулся пополам и исторгнул изо рта что-то маленькое, с громким стуком упавшее на пол. Бану опустила взгляд и увидела золотой зуб.


Танго – хореографическое отображение извечной войны между мужчиной и женщиной. Сабина, этот потрёпанный солдат любви, не просто осваивала танцевальные па – она нападала на них и захватывала в плен. Вне школы она по-прежнему оставалась уродливой и незаметной, но стоило ей войти в ярко освещенный зал и приступить к танцу, как она преображалась: очки начинали сверкать, волосы вставали дыбом, а лицо становилось одухотворенным и зверски-прекрасным. Учитель практически не выпускал её из рук, и Сабина уже начала чувствовать, как смыкается вокруг неё кольцо зависти и злобы. Каждой хотелось танцевать с Учителем, но эта честь изо дня в день доставалась почему-то именно Сабине. Все стали с ней очень любезны, запросы на добавление в друзья в Facebook посыпались как из рога изобилия: наверное, женщины рассчитывали выведать у неё секрет привлечения Учителя. Втайне ненавидевшая всех окружающих, Сабина со злорадством подтверждала запросы и никому о себе ничего не рассказывала.

Зато она начала присматриваться к Учителю. Он завораживал. Мозги Сабины уже покрылись толстым слоем пудры, а с ушей её свисала лапша из комплиментов тончайшего помола. А однажды, после особенно страстного танго, он поцеловал ей руку. Его губы были мягкие и слегка влажные. Сабину не целовал до сих пор ни один мужчина, кроме покойного отца, и было это давно. Она пошла переодеваться, а поцелуй на её руке всё ещё горел, как клеймо. Потерянная на время урока осознанность вернулась к Сабине, и она попыталась вспомнить, каково это было – танцевать с ним, грудь к груди. В такие моменты она обычно ни о чём не думала или мечтала о шефе. Теперь она вспомнила, как Учитель дышал, как сосредоточенно кусал губы, как его рука скользила по её спине. Вспомнив один раз, Сабина уже не смогла этого забыть. Впервые за долгое время она ложилась спать с мыслями о другом мужчине. Это было так ново и странно, что пугало её. Сабине казалось, что она изменяет любимому, и она чувствовала себя путаной.