– Мой князь.

Мне понадобилось несколько секунд для того, чтобы вернуться к реальности и осознать, что я стою посреди улицы, не решаясь двинуться. Из всех здешних домов меня – какая ирония! – угораздило остановиться перед домом священника. И отсюда я меньше всего ожидал услышать этот голос – знакомый голос, который я предпочел бы забыть.

– Мой князь сегодня молчалив. Но, наверное, бунтарка и изгнанница не сможет постичь всю глубину его печали, так что он не посвятит ее в подробности.

Морана стояла на крыльце дома, прислонившись к косяку и сложив руки на груди. Первое, что бросилось мне в глаза – она коротко подстригла волосы. Я привык видеть ее с длинными, тяжелыми темно-каштановыми локонами, которые она редко заплетала в какое-то подобие прически, хотя тщательно за ними ухаживала. Что до мужского костюма – это меня не удивило. Наоборот, теперь ее образ казался мне целостным. Платья, от простых до самых изысканных, неизменно шли ей, но я не мог отделаться от мысли, что в них она чувствует себя неуютно.

– Я… я… – Что я мог сказать, черт возьми? Сказать, что рад ее видеть? Это было бы самой гнусной ложью в двух мирах. – Какой сюрприз. Я не знал, что ты живешь здесь. И как давно?

– Что значит время в контексте вечности, мой князь? Времени нет… есть только она. Память. О тех, кто причинил нам боль, например. Их мы помним дольше всего. Это держит нас на плаву. Прости, я так и не нашла времени для того, чтобы заглянуть к тебе. И опасалась, что буду неугодна княгине Виргинии, и она, чего доброго, выставит твою старую подругу вон…

– Я не знаю, что тебе сказать.

Она выпрямилась и посмотрела на меня – привычная манера Мораны разглядывать собеседника в упор. Для нее будто не существовало понятий о разнице в статусах – даже с отцом она всегда разговаривала как с равным – но ее взгляд изменился. Что в нем появилось? Боль? Нет, в нем не было боли. Только какая-то совсем взрослая тяжесть и осознание . А еще что-то чужое и слишком холодное даже для бессмертного. Когда-то в ее глазах загорался огонь, когда она смотрела на меня. Он горел даже в тот момент, когда она уходила… но к тому времени мой огоньпогас .

– А я, в свою очередь, не хочу отвлекать тебя, мой князь. Уверена, тебя привели важные дела. Ну, а я не в духе и голодна .

– Я могу привести тебе еду.

Морана подняла бровь. По выражению ее лица невозможно было понять, оскорблена она или удивлена – а, может, и то, и другое вместе.

– Еду , мой князь? – переспросила она. – Я что-то пропустила, и статус княгини вернулся ко мне? И теперь меня можно унижать ?

– Не вижу в этом ничего унизительного. Чего нельзя сказать о том, чтобы терпеть голод.

– Мне не нужна приведенная кем бы то ни было еда. Особенно если этот кто-то – ты . И я раздобуду ее сама , как только смогу выбраться из этого чертового дома.

Сказав это, она впервые за время нашего разговора опустила глаза. Наверное, следовало спросить, почему она не может выйти, но вопрос этот я и не задал. Она действительно ни разу не приняла от меня приведенную жертву – с точки зрения обращенного существа, недвусмысленный намек на что-то большее, чем просто симпатия, именно так начинались любые ухаживания. Не принимала даже после того, как для нас настал период «чего-то большего». Предпочитала охотиться сама. С другой стороны, в крови она уже давно не нуждалась, только в случае необходимости. Как сейчас, например.

– Наверное, ты скучаешь по глупой девочке Моране, мой князь. – Взгляд исподлобья – короткий и колкий – и тоже до боли знакомый. – Я тоже по ней скучаю. Жаль, что ее не вернуть, правда?

Были ли пятьдесят лет, проведенные рядом с ней, счастливыми для меня? Сказать по правде, они напоминали болезнь . Сегодня тебе так плохо, что кажется, вот-вот умрешь. Завтра лучше. Через пару дней снова плохо. С каждым ухудшением ты опускаешься все глубже и глубже, тебя будто приковывают невидимые, но очень прочные цепи. И в какой-то момент перестаешь отличать бред от реальности. А потом понимаешь, что они слились воедино, и уже никто в двух мирах их не разделит. В таком состоянии я мог позволить себе мысль о том, что она принадлежит мне, и свято верил в это, хотя где-то внутри, очень глубоко, понимал, что это неправда. Она мне не принадлежала, хотя каждую ночь возвращалась в мою постель и часто проводила в моем обществе светлую часть дня. Такие существа не принадлежат никому. Точно так же можно вообразить, что вы когда-нибудь приручите ураган или шторм.

– Мне пора идти, моя госпожа.

Морана улыбнулась и кивнула, а потом потянулась, расправляя плечи. Я никогда не замечал в ней ни изящества, ни грации. У нее были порода и стать: как у скакуна голубых кровей, слишком свободолюбивого для наездника.

– Удачи, мой князь. И пусть твоя память будет милостива к тебе, если уж моя обходится со мной так жестоко.


Интерлюдия третья

Морана

Уходя, уходи. Обернешься, посмотришь, дотронешься – и пропал.

Был ласкающий легкий бриз – станет грозный свирепый шквал.

Была золотая комната, полная солнца – теперь есть сырой подвал.

Вот, мой король – это жизнь в моем королевстве кривых зеркал.

Она раскололась надвое – и по ночам я частенько лежу без сна.

Слушаю – лукова тетива, самое чуткое ухо, натянутая струна.

Как там твоя казна, мой король, не опустела ли, все полна?

Кому отдаешь ты в долг, забывая? Кому наливаешь еще вина?

Помню – ты предлагал мне вечность: крошечный мир в руках.

Ты обещал мне корону и платье из роз, ты забирал мой страх.

Ты утирал мои слезы еще до того, как замечал их в моих глазах.

Ты улыбался, и я улыбалась, только мой мир обратился в прах.

В моем городе наступает ночь, а луна цепляется за карниз.

Твоя девочка, мой король. Этот небрежный чудной эскиз.

Мила, смотрит лишь снизу вверх, только не сверху вниз?

А ты в ней души не чаешь и исполняешь любой каприз?

Как ее взгляд отзывается для тебя? Так, как и мой? Теплом?

Как ее голос звучит для тебя? Ласковой музыкой-серебром?

Она не боится холода, дремлет, устроившись под крылом?

Верит, что море твоей души останется пламенем, а не льдом?

Я закрываю глаза, но боюсь уснуть и сказать твое имя вслух.

Любила ли? Или мне спутал мысли какой-то порочный дух?

Если кто-то из нас и светил для кого-то – свет тот уже потух.

Часть двенадцатая

Когда я добрался до беседки княгини, сумерки уже сгустились, наступила ночь, и полная луна освещала лежавшую внизу долину. По противоположной стороне холма спускалась извилистая тропа: она вела к кладбищу, в такой час, разумеется, пустовавшему. Вокруг не было ни души… даже оборотни, еще совсем недавно завывавшие где-то вдалеке (люди предпочитали думать, что это волки – и хорошо, почти все смертные обладали замечательным умением скрывать от самих себя страшную правду), замолчали. И тягостная тишина воцарилась над долиной. Она незримо витала в воздухе, стелилась по дорожкам кладбища тонкими языками белесого тумана, огибала могилы, невесомыми облачками цеплялась за ветки деревьев. И только холодом пахло здесь, холодом и смертью.

Даже самого безрассудного человека в такую ночь никто не заставил бы сюда прийти. А приди он – никто не гарантировал бы ему, что он вернется домой целым и невредимым. Отсутствие живых запахов еще не означало, что здесь на самом деле никого нет . Огромный мир, недоступный пониманию смертных и невидимый их глазу. Он существовал и днем, но ночью полновластно вступал в свои права. Совсем скоро баньши в лесу начнут собирать травы, молодые вампиры выберутся из лесных нор и отправятся искать жертв, запоют свои печальные песни ундины в реке, зазывая ночных путников. И еще много – бесчисленное количество – доказательств тому, что ночь принадлежит не смертным.

В беседке Изабель я не нашел. Она еще не добралась? С ней что-то случилось по дороге? Или же она решила не приходить? Она могла передумать – будь я на ее месте, поступил бы точно так же. Нофар привез мне положительный ответ, но… идти неизвестно куда, посреди ночи! О чем я думал, когда просил ее об этом? Неужели действительно верил, что она согласится? Зачем я вообще писал ей это письмо? Что на меня нашло? Или я окончательно сошел с ума? Чего я ждал? Что она упадет в мои объятия, как глупая малолетняя вампирша? Что признается мне в любви? Что последует за мной, куда бы я ни шел? Что позволит себя обратить, может быть, так, как это сделала Виргиния?.. Она позволила – и вот что из этого получилось!

Я боялся даже думать о том, в каком бешенстве она пребывает в эти минуты, и какие проклятия обрушивает на мою голову. Хорошо еще, что она не выходила из замка без сопровождения. Хотя… кто знает. Она могла отправить Нофара меня искать, пусть я и не уверен в том, что он послушался бы… мне уже больше трех сотен лет, а я веду себя как помешавшийся на красотке юнец! Какой черт принес меня в эту беседку?! Подожду еще немного – пусть и уверен, что Изабель не придет – и отправлюсь домой. У меня хотя бы будет шанс успокоить Виргинию до того, как она окончательно впадет в истерику.

– Ах, вот вы где! Тут так темно…

Изабель подошла ко мне, придерживая полы длинного плаща. Подъем в гору дался ей нелегко: она тяжело дышала, прическа растрепалась, щеки раскраснелись. Она была еще красивее, чем во время нашей последней встречи, хотя и без того казалась мне ангелом.