Ариэль и не думала сходить с последнего, оставшегося неподметенным пятачка, и Сидни наконец остановилась.

Она выдавила из себя вежливую улыбку, хотя до боли стискивала ручку швабры. Если она хотела удержаться в «Уайт дор», не стоило ломать швабры о головы клиентов, даже когда они того заслуживали.

– Здравствуйте, миссис Кларк. Как поживаете? Я видела вас на приеме. Жаль, что не получилось с вами поздороваться.

– Ничего страшного, милочка. Ты ведь работала. Это было бы неуместно. – Ее взгляд скользнул по швабре вниз, к жалкой кучке обстриженных волос, которую сметала Сидни. – Я так понимаю, ты здесь работаешь.

– Да.

– Только не говори, что ты парикмахер, – произнесла она таким тоном, как будто одна мысль об этом повергала ее в ужас.

Хорошенькое начало, подумала Сидни. Теперь все ее знакомые будут реагировать на эту новость таким же образом?

– Да, я именно парикмахер.

– А разве для этого не нужно какое-то… образование, милочка?

Кончики пальцев у Сидни побелели и онемели, с такой силой она вцепилась в ручку швабры.

– Нужно.

– Хмм, – протянула Ариэль. – Я слышала, у тебя есть дочь. И кто же ее отец?

У Сидни хватило ума не демонстрировать Ариэль свои больные места. Некоторые люди, поняв, каким образом можно причинить другим боль, делали это снова и снова.

– Вы его не знаете.

– О, не сомневаюсь.

– Что-то еще, миссис Кларк?

– Моя дочь очень счастлива. И ее муж тоже очень счастлив с ней.

– Еще бы, она ведь Кларк, – заметила Сидни.

– Вот именно. Не знаю, на что ты надеялась, когда вернулась сюда. Но его ты не получишь.

Так вот из-за чего весь сыр-бор?

– Я знаю, это вас удивит, но я вернулась сюда не ради него.

– Это только слова. Вы, Уэверли, все себе на уме. Не думай, что я не знаю.

Она величественно двинулась прочь, на ходу достала из сумочки мобильный телефон и начала набирать номер.

– Эмма, дорогая, у меня исключительно приятная новость, – промурлыкала она в трубку.

* * *

В пять часов вечера, когда Сидни уже собиралась плюнуть на все и отправиться домой, она увидела у стойки администратора мужчину в добротном сером костюме, и сердце у нее ушло в пятки.

Этот день грозил не закончиться никогда.

Хантер-Джон о чем-то спросил у администратора, и та обернулась и указала на Сидни.

Он двинулся через весь салон к ней. Надо было уйти в комнату отдыха, не встречаться с ним, но воспоминания приковали ее к месту. В двадцать восемь лет его рыжеватая шевелюра уже начала редеть. Более искусная стрижка скрыла бы это. Волосы у него до сих пор были красивые и блестящие, и это значило, что он пока еще не утратил до конца то, чем обладал в юности, но изменения уже начались. Он становился другим человеком.

– Я слышал, ты устроилась сюда на работу, – сказал Хантер-Джон, когда подошел к ней.

– Надо полагать, что слышал. – Она скрестила руки на груди. – У тебя на шее помада.

Он застенчиво потер шею.

– Эмма приходила ко мне на работу рассказать об этом.

– Значит, ты теперь ведешь семейный бизнес.

– Да.

«Мэттисон энтерпрайзис» представлял собой группу фабрик, производящих передвижные дома и расположенных минутах в двадцати езды от Бэскома. В то лето, когда Хантер-Джон проходил стажировку в дирекции, Сидни работала там секретарем. Они забирались в кабинет его отца, когда тот уходил на обед, и занимались сексом. Порой, когда в делах наступало затишье, к ним заезжала Эмма и они втроем сидели на штабелях досок и курили.

Интересно, как сложилась его жизнь? Неужели он действительно любит Эмму, или она просто завлекла его в свои сети при помощи секса, как это было в традиции всех женщин в семействе Кларк? Ведь это Эмма рассказала Сидни, как правильно делать минет. Лишь много лет спустя Сидни узнала от одного из своих мужчин, что его делают совсем не так. Внезапно Сидни пришло в голову, что Эмма обманула ее нарочно. Сидни и не подозревала, что Эмме нравится Хантер-Джон. А он сам всегда утверждал, что Эмма слишком взрывная для него. Сидни никогда не представляла их себе как пару. Впрочем, тогда она не замечала многих вещей.

– Можно мне присесть? – спросил Хантер-Джон.

– Хочешь, я тебя подстригу? У меня это здорово получается.

– Нет, я просто не хочу, чтобы со стороны это выглядело так, как будто я зашел только поговорить, – сказал он, усаживаясь в кресло.

Она закатила глаза.

– Боже упаси.

– Я хотел кое-что тебе сказать, чтобы внести ясность. Так будет правильно.

Хантер-Джон всегда поступал так, как было правильно. Этим он и славился. Золотой мальчик. Примерный сын.

– Тогда, на приеме, я не знал, что ты там будешь. И Эмма тоже не знала. Для нас это стало такой же неожиданностью, как и для тебя. Ариэль наняла Клер. Никто не знал, что ты работаешь у нее.

– Не будь наивным, Хантер-Джон. Что знает Элиза Бофорт, то знают все.

Хантер-Джон был явно расстроен.

– Мне жаль, что все произошло таким образом, но это и к лучшему. Как ты сама видела, я счастлив в браке.

– Боже правый, – фыркнула Сидни, – неужели все воображают, что я вернулась сюда исключительно ради тебя?

– А ради чего тогда ты вернулась?

– Разве здесь не мой дом, Хантер-Джон? Разве не здесь я выросла?

– Да, но ты никогда не была довольна тем, кто ты здесь.

– И ты тоже.

Хантер-Джон вздохнул. Кто была эта женщина? Она совершенно перестала его понимать.

– Я люблю свою жену и детей. У меня все замечательно, я не променял бы свою жизнь ни на что в мире. Я действительно любил тебя когда-то, Сидни. Решение бросить тебя было одним из самых тяжелых в моей жизни.

– Таких тяжелых, что в поисках утешения ты немедленно женился на Эмме?

– Мы так быстро поженились, потому что она забеременела. Мы с Эммой сблизились уже после твоего отъезда. Это была чистая случайность.

Сидни не удержалась от смеха.

– Какой же ты все-таки наивный, Хантер-Джон.

Эти слова явно задели его.

– Она – самое лучшее, что было в моей жизни.

Он сказал это, потому что только что расписывал Сидни, как замечательно живет. Эти слова ей неприятно было слышать.

– Ты видел собор Парижской Богоматери? Объехал Европу, как мечтал?

– Нет. Эти мечты давно остались в прошлом.

– Мне кажется, это не единственные мечты, от которых ты отказался.

– Я Мэттисон. Я должен поступать так, как лучше для моей семьи.

– А я – Уэверли, так что возьму и прокляну тебя за это.

Он еле заметно вздрогнул, как будто был уверен в серьезности ее угрозы, и у Сидни возникло странное ощущение собственной власти. Но тут Хантер-Джон улыбнулся.

– Брось, ты никогда не хотела быть Уэверли.

– Тебе пора, – сказала Сидни. Хантер-Джон поднялся и потянулся за бумажником. – И не вздумай оставлять деньги за мнимую стрижку.

– Прости, Сидни. Я ничего не могу сделать с тем, кто я такой. И ты, очевидно, тоже.

Он ушел, а она подумала, как печально говорить о себе, что она за всю жизнь любила только одного мужчину. И не какого-нибудь другого, а именно этого, который с самого начала отводил их роману незавидную роль ошибки юности, в то время как она воображала, что у них любовь до гроба.

Жаль, что она в самом деле не знала никакого проклятия.

* * *

– Я уже начала волноваться, – сказала Клер, когда вечером Сидни вошла в кухню. – Бэй наверху.

Сидни открыла холодильник и вытащила бутылку с водой.

– Я задержалась.

– Как прошел день?

– Нормально. – Она подошла к раковине, где Клер промывала под краном чернику. – Что готовишь? Очередное угощение для Тайлера?

– Да.

Сидни взяла букет голубых цветов, лежащий на столе у раковины, и понюхала их.

– А это что?

– Васильки. Я хочу посыпать корзиночки с черникой их лепестками.

– И что они значат?

– Васильки обостряют проницательность, помогают увидеть неочевидные нюансы и скрытые мотивы, – без запинки ответила Клер, для нее это было естественно, как дышать.

– А, пытаешься заставить Тайлера понять, что ты не та, кто ему нужен?

Клер слабо улыбнулась.

– Без комментариев.

Сидни какое-то время наблюдала за тем, как работает сестра.

– Интересно, почему мне этого не досталось? – рассеянно произнесла она.

– Чего не досталось?

– Той загадочной уэверлиевской восприимчивости, которой отличаетесь вы с Эванель. И у бабушки тоже она была. А у мамы?

Клер закрыла кран и потянулась за полотенцем.

– Сложно сказать. Насколько я помню, она ненавидела сад. Даже близко к нему не подходила.

– Я ничего против сада не имею, но, думаю, из всей родни я больше других похожа на маму. – Сидни набрала горсть черники и высыпала в рот. – У меня нет никаких особых талантов, как и у мамы, и мама вернулась сюда с тобой, чтобы ты могла спокойно жить и ходить в школу, как я поступила с Бэй.

– Мама вернулась сюда не из-за меня, – сказала Клер таким тоном, как будто слова Сидни крайне ее удивили. – Она вернулась, чтобы родить тебя.

– Она уехала, когда мне было шесть. – Сидни подошла к открытой двери на веранду и выглянула наружу. – Если бы не фотографии, которые дала мне бабушка, я даже не помнила бы, как она выглядела. Если бы я что-то для нее значила, она не уехала бы.

– Кстати, а что ты сделала с этими снимками? – спросила Клер. – Я о них и забыла.

Только что Сидни стояла на пороге, склонив голову, и наслаждалась ароматом сохнущих на веранде трав, а через мгновение перенеслась обратно в Сиэтл. Она очутилась в гостиной своего старого дома, перед диваном. Она подошла к нему и приподняла с одной стороны. Под ним был конверт с надписью «Мама». Он лежал там так давно с тех пор, как ей в последний раз приходило желание взглянуть на снимки, что она совсем забыла о нем. Это были свидетельства кочевой жизни Лорелеи, жизни, которой так долго пыталась подражать Сидни. Она подняла конверт и принялась перебирать фотографии, пока не наткнулась на снимок, при виде которого у нее упало сердце. На нем ее мать в возрасте лет восемнадцати была запечатлена на фоне крепости Аламо. Она улыбалась, держа в руках самодельный плакат, на котором было написано: «К черту Бэском! Северная Каролина – дерьмо!» Подростком Сидни считала, что это ужасно смешно. А что, если Дэвид найдет конверт и вычислит, где ее искать? На крыльце послышались его шаги, и она поспешно сунула конверт обратно под диван. Скрипнула дверь. Сейчас он войдет и увидит ее…