— Роза, — еще раз тихо позвал Макс, глядя на нее пристальным взглядом, словно пытаясь навсегда запечатлеть в памяти черты дорогого лица.

Казалось, она спит так крепко, что у него просто не хватало духа ее будить. Бедняжка, подумал Макс, должно быть, она смертельно устала.

Что ж, подумал он, может, это и к лучшему… Уйти, пока она спит и не знает, что он приходил сюда.

— Прощай. Не знаю, как я смогу без тебя… — прошептал Макс еле слышно.

Он испытал то же чувство беспомощности, которое накатывало на него, когда он ночами склонялся над кроваткой дочери. Господи, Макс мог стоять так часами, до того трогательно выглядела спящая Обезьянка! К тому же он понимал, что, как ни старайся, он не защитит ее от жизненных бурь, пуленепробиваемый жилет его любви все равно окажется бесполезным и не сможет помешать дочери в один прекрасный день покинуть отчий дом и оставить его, Макса, в одиночестве.

Сердце горестно защемило в груди, на глаза навернулись слезы.

— Ну, ладно… — прошептал он на прощание, склонившись над лицом спящей Розы. — Как-нибудь еще увидимся, девочка.

Тихонько прикоснувшись ртом к размякшим губам Розы, Макс направился к дверям спальни.

В этот момент до него долетел слабый Розин голос:

— Макс… ты?

Макс замер на пороге с бьющимся сердцем.

— Я… — обернулся он. — Ты уж меня извини, что напугал, но… — и он смущенно умолк.

Роза рывком села: сна как не бывало, большие темные глаза широко распахнуты и смотрят на него в упор. В голосе звучит удивление:

— Но что ты делаешь здесь, Макс? Ведь ты же давно должен был прилететь в Эл. Эй?

— Понимаешь, — запинаясь, произнес он, — Мэнди очень тревожилась, что я полечу в такую паршивую погоду. Ну вот я и обещал ей, что подожду, пока немного не прояснится. А сейчас еду в аэропорт и по дороге решил заглянуть к тебе, чтобы попрощаться… И еще оставить вот эти ключи, — сняв их с кольца, Макс опустил звякнувшие ключи на туалетный столик и остановил Розу движением руки. — Не вставай! У меня всего минута времени, не больше, — он попытался улыбнуться. — «Калифорния, я уже здесь»… как поется в одной песне. Постой-ка… постой… что там происходит? Почему это у нас глаза на мокром месте?

Но Розу уже нельзя было остановить. В мятой голубой фланелевой ночной рубашке она, как была, спрыгнула с кровати: жесткие, словно пружинные, завитки волос торчат во все стороны; по щекам катятся слезы, руки уперты в бока.

— Никуда ты не пойдешь. Я тебя не пущу! — кричит она, загораживая собой дверь.

Макс, пораженный, смотрит на нее во все глаза.

— Роза… о чем ты говоришь!

— Ты слышал о чем, Макс Гриффин! Никуда ты без меня не уедешь, понял?

На щеках Розы выступили красные пятна, глаза сверкали.

Не может быть… В душе у Макса затеплился крошечный огонек надежды. Дрожащие бледные язычки пламени поползли к сердцу. Неожиданно он обнаружил, что в состоянии быстро двигаться: секунда — и Макс уже стоит у дверей.

— Ты с ума сошла? — восклицает он, хватая Розу за плечи.

— Ты слышал то, что слышал, — твердо отвечает она. — Я еду с тобой.

— По-моему, ты просто еще не проснулась. Какого черта тебе понадобилось ехать в Калифорнию?

— Там растут грейпфруты… — Роза, ты ведь не…

— И еще там есть смог. Горячие бассейны, скоростные дороги, Рональд Рейган…

— Послушай, ты что, совсем…

— Ты… — продолжает Роза.

— Что ты сказала?

— Ты, — повторяет Роза и улыбается. — Я люблю тебя, Макс. И если ты уедешь, я этого не вынесу.

Теперь надежда полыхала в груди Макса ярчайшим пламенем, разгорающимся все сильнее и сильнее.

— Знаешь, теперь мне кажется, что это сплю я, а не ты…

— Да-да. Я ведь влюбилась в тебя с самого начала, но только сама не знала об этом. А потом… потом мне показалось, что я опоздала со своим чувством. Потому что ты сказал, что переезжаешь в Эл. Эй. В самом деле уже слишком поздно? Да, Макс?

Макс ответил вопросом на вопрос:

— Ты это серьезно насчет того, чтобы поехать вместе со мной?

Роза широко улыбнулась, но уголки рта у нее при этом едва заметно дрожали.

— Я слышала, что горячие бассейны из красного дерева… очень помогают в сексуальном отношении. И потом, ты ведь знаешь, как я люблю грейпфруты.

Максу показалось, что пол вдруг уплыл у него из-под ног и он теперь висит в воздухе. Но вот он шмякается вниз с глухим звуком. Господи! Господи! Двадцать лет он трясся по отвратительным проселочным дорогам, а сейчас выехал на автостраду. Впереди, в слепящем мареве, колышется мираж, который обещает желанную прохладу, спасительную влагу и — конец одиночества.

Боже! Можно ли поверить?

Из глубин подсознания выплыло давнее воспоминание. Ему шестнадцать лет, и заветная его мечта — купить автомобиль. Летом, в каникулы, он каждый день с утра до вечера работал на цементном заводе в Нью-Джерси, стоял у конвейера, где цемент развешивался в бумажные мешки. Домой он являлся весь запорошенный седой пылью, с покрасневшими глазами и ртом, до такой степени забитым цементом, что не помогала никакая чистка зубов, после которой у него всякий раз кровоточили десны. И вот сентябрь — у него в кармане целых четыре сотни долларов. О, эта клевая машина, предел его мечтаний! Ядовито-зеленый «Олдсмобиль-88» выпуска 1941 года. Изъеденный ржавчиной, еле-еле скрепленный с помощью каких-то старых железяк, но, черт возьми, он ездил! Мать, правда, чуть не расплакалась, увидев однажды утром припаркованную возле дома развалину. Но Максу казалось, что его авто — лучшее в мире, пусть его и нельзя было выставлять даже в гонке старых машин. «Олдсмобиль» пожирал неимоверное количество бензина, но все равно Макс считал его совершенством. Ни одну из своих последующих машин он не любил так, как эту: ни новенькую «тендерберд», купленную после окончания юридической школы, ни другие модели, которых было не так уж мало. Теперь ему казалось, что он понимает, в чем тут дело.

Причина в том, что он не просто купил ту машину, — она была воплощением его мечты! Сном наяву, как это бывает только в сказках про Али-Бабу: его «олдсмобиль» явился из облака цементной пыли как концентрация его желаний. Именно тогда Макс понял одну весьма важную вещь. Она заключалась в том, что если ты чего-то страстно желаешь и неотступно к этому стремишься, все становится возможным. Эта истина пришла к нему за потрескавшимся рулем его «олдса».

…Сейчас Макс словно увидел Розу впервые: сеть тоненьких голубых жилок на висках, завитки блестящих черных волос, светлые огоньки в черных глазах…

Он поднес ладони к лицу Розы — не коснулся, а именно приблизился к нему открытыми ладонями, ощущая исходящее от него тепло. Роза сама нырнула лицом в его ладони. Глаза ее были закрыты. Руки Макса почувствовали шелковистость кожи, обтягивающей ее скулы: его ладони как бы скользили по свежескошенной траве. У него перехватило дыхание, закружилась голова, остановилось сердце.

«Это не мираж! — сказал он себе. — Она, как и я, усталый путник, который наконец-то пришел домой».

— Хорошо, — заключил он хриплым от волнения голосом. — Но при одном условии.

— Говори — каком! — потребовала она.

— Если ты выйдешь за меня замуж.

Розины глаза распахнулись еще больше. По лицу ее стала расползаться медленная улыбка:

— Я выхожу. То есть я хочу сказать, что выйду. Да! Мой ответ тебя удовлетворяет или надо еще что-то объяснять?

— Удовлетворяет. Но все равно, давай говори. Так чертовски приятно тебя слушать.

Она откинула голову и со счастливым смехом подняла руки над головой, словно хотела дотянуться до потолка. Макс увидел выгнувшуюся шею; копна блестящих черных волос рассыпалась по плечам, открыв уши.

И тут Макс заметил — сережки. Две маленькие рубиновые слезки, сверкающие в ее ушах.

Эпилог

Сильвия поудобнее устроилась в глубоком кресле возле камина, наслаждаясь отдыхом и комфортом. Она сбросила туфли и откинула голову на обитую бархатом спинку. Через резное стекло раздвижных дверей гостиной можно было видеть мелькающие тени — прислуга убирала стаканы, пепельницы и тарелки.

Она чувствовала себя усталой, но это была приятная усталость. Какая бывает после целого утра работы в саду, когда приходится пропалывать разросшиеся сорняки, несмотря на припекающее солнце. Но зато какое блаженство ставить потом срезанные розы в любимую фарфоровую вазу.

«Они были в восторге. Все, — с удовлетворением думала Сильвия. — В восторге от того, что сделал Никос с этой старой развалиной. И что сделала я. Чудо, так все говорили».

Снизу до нее доносились слабые переливы женского смеха, глубокий раскатистый голос Никоса, провожающего последних гостей. Из кухни, расположенной прямо под гостиной, слышалась монотонная ямайская речь, звук льющейся воды и позвякивание посуды.

Сильвия положила ноги на скамеечку. Ей было немного неловко при мысли о том, как это она могла позволять гостям расточать комплименты в свой адрес, да еще сидела весь вечер словно увенчанный лавровым венком победитель.

Впрочем, решила она, почему бы нет? Разве эти комплименты не заслужены?

Сильвия оглядела гостиную, окутанную мягким розоватым светом догорающего камина, и словно впервые увидела всю ее восхитительную завершенность — ничто больше не напоминало ей о треснутых стенах, провисших потолках, строительном мусоре и ведрах с краской. Она почувствовала невольную гордость и пьянящую окрыленность.

«Великолепие и вместе с тем интимность. Здесь объединено лучшее, что есть и в том, и в другом», — не могла не заключить она.