— Мне жаль, но… — мягко ответила молодая женщина, покачав головой, и попросила: — Пожалуйста, не пытайтесь пока садиться. Лучше, если вы будете лежать. Может быть, вам чего-нибудь принести?

Брайану сделалось сперва грустно, но потом его охватила злость. Значит, ему так и не удалось спасти Транга. Стоило ли тогда вообще стараться? Да и сейчас тоже. Все эти смерти вокруг него, вся эта война — для чего они?

Непроизвольно Брайан перекрестился: «Бедняга Транг. И не только он один. Сколько еще парней погибло. И почему именно я остался в живых? Почему не погиб вместе с другими?»

Впрочем, он тут же потерял всякий интерес к выяснению этого вопроса. Страшная усталость тяжело навалилась на него. Мозг снова начал отключаться.

Облизав губы, он ощутил соленый привкус. Кровь. Губы были потрескавшиеся, шершавые, как наждак.

— Воды, — прошептал Брайан. — Вы сестра?

— Врач, — ответила молодая женщина и улыбнулась. — Но, пожалуйста… Зовите меня просто Рэйчел. За это время мы, мне кажется, стали старыми друзьями.

Она налила в бумажный стаканчик воды из графина, стоящего на маленькой металлической тумбочке возле кровати, поднесла воду к губам Брайана и поддержала свободной рукой его голову. Несмотря на маленький рост, врачиха показалась ему на редкость сильной. Длинный «конский» хвост задел его щеку — прикосновение было мягким, как поцелуй. От нее исходил приятный запах лимона.

Дуновение это вызвало к жизни еще одно отрывочное воспоминание. Ему вспомнилось даже не само событие, а сон, возможно, основанный на каком-нибудь реальном событии. Он был где-то в темном месте, похожем на туннель, и двигался по направлению к источнику света в самом его конце. Свет был резким — у него слезились от боли глаза. Так бывает, если смотреть на солнце. Но свет притягивал его подобно магниту, и он не мог оторвать взгляд от этого сияния. Чем ближе он подходил, тем радостнее становилось у него на душе. Идти было все легче и легче, словно с каждым шагом ослабевало земное притяжение. Он уже не шел, а почти летел.

Но вот тоннель неожиданно наполнился резким пьянящим ароматом. В нем смешивались запахи цветущего лимона, летней травы и свежевыглаженной одежды, которая висела обычно в шкафу у матери. И еще он вспомнил какой-то голос. Голос женщины. Ему не слышно было, что она говорит, но, казалось, женщина звала его. И не вперед, к свету, а назад — от него. Сперва Брайан сопротивлялся, но теперь голос притягивал его все больше, и в конце концов он сдался…

«Да это же была она! — подумал он, отпивая из стаканчика тепловатую воду и вдыхая запах лимона. — Молодая маленькая хрупкая женщина по имени Рэйчел. Она смогла оттащить меня от края… смерти? Господи Иисусе, неужели я и правда стоял на краю?»

Что ж, теперь, продолжал он спрашивать себя, ему надо быть благодарным ей за это? Возможно. Но это все потом. Сейчас он чересчур устал. Ему хочется лишь хорошенько выспаться…

Закончив пить, Брайан, поддерживаемый заботливыми руками Рэйчел, откинул голову на подушку.

— Вот, — произнесла она, — возьмите. Это было на вас, когда вы к нам поступили. — И она положила ему на ладонь что-то холодное, металлическое. Медаль Святого Кристофера. Ее дала ему Роза, когда он уезжал во Вьетнам. Он надел ее тогда же — и забыл. — Я сняла ее и сохранила. Думала, что вам она… понадобится.

— Спасибо, — поблагодарил Брайан, сжимая медаль в руке.

Он попытался представить Розино лицо, но не смог. Единственное, что ему вспомнилось, так это снимок, который он постоянно таскал в своем портмоне. Брайан сделал его прошлой зимой на Кони-Айленде. Погода тогда стояла чудесная. Они весь день провели вместе. У «Натана» поглощали сосиски и жареные креветки; бродили по безлюдному деревянному настилу, по которому, кроме них, гулял только ветер. Им казалось, что они одни в целом свете. В конце прогулки они даже умудрились обморозить пальцы — перчатки не спасали от холода. Тогда он и сфотографировал Розу: она стояла на фоне какого-то заколоченного на зиму аттракциона — немного скованная, с развевающимися на ветру черными волосами, то и дело норовившими попасть ей в глаза, раскрасневшаяся, с улыбкой, такой неуверенной, словно она не вполне осознавала реальность своего счастья и боялась, что оно вот-вот куда-то улетит.

«Роза, дорогая! Ты что, не знаешь: со мной тебе ничего не грозит? Неужели тебе это не ясно?» — хотелось ему мысленно спросить ее.

— А сейчас засыпайте, — произнес голос Рэйчел. — Я вернусь, когда вы как следует отдохнете. Пока что я не жду никакого чуда. Вам столько пришлось пережить.

Неожиданно он почувствовал, что не хочет, чтобы она уходила.

— Пожалуйста, — прошептал Брайан, — посидите со мной, пока я не засну. Ну еще несколько минут?

Улыбнувшись, она присела на край кровати и легко коснулась пальцами его запястья. Его рука была вся забинтована, а там, где торчала игла для внутривенного вливания, еще к тому же и обмотана клейким скотчем — как раз над костяшками пальцев. Но ему было все равно приятно ощутить ее прикосновение.

— Я останусь здесь столько, сколько вы хотите, — отозвалась она.


Через неделю Брайан уже мог сидеть на койке. Подушка на коленях выполняла роль откидного столика, на который он клал свой видавший виды перекидной блокнот. Рука у него дрожала с непривычки: прошло уже столько времени с тех пор, как пальцы Брайана в последний раз держали перо. Да и сидеть все эти последние недели ему приходилось разве что на судне. Но как только он принялся писать в блокноте, слова полились сами собой.

«Сегодня первый день июня. У Бобби Чилдресса два дня назад вынули трубку из трахеи. Утром его отослали в военно-морской госпиталь на Окинаве. Часа два назад в палату принесли еще одного парня — из груди у него торчит трубка, нет одной руки. Кто-то рассказал, что он провел время с вьетнамской проституткой в Кванг Три, и перед уходом она оставила ему маленький презент… Дик Форрестер выразил наше общее мнение, заявив: «Лучше бы уж это был триппер». Вот как меняются здесь все наши оценки. Речь не идет о том, что хорошо, а что плохо, — важны только оттенки. Что такое «плохое», когда ты лежишь здесь рядом с человеком, у которого вместо ног две гниющие культи? Или с мальчишкой, у которого половина лица снесена осколком снаряда?

Когда я пишу эти строки, напротив меня ребята, собравшись на одной койке, играют в покер. Это Большой Джон, Скитер Лукас и Кой Мэйхью. Скитер сдает карты, но вместо Большого Джона карты берет кто-то другой, потому что у Большого Джона, собиравшегося перед ранением возвращаться домой, где его ждал университет и карьера футболиста, оторвало все пальцы, кроме двух на левой руке. Парень, который держит карты за Мэйхью, подтрунивает над ним, намекая на его «слепую удачу». Дело в том, что в лицо Мэйхью угодил заряд шрапнели, повредивший зрительный нерв. В результате он никогда больше не сможет видеть, но все-таки считает, что ему чрезвычайно повезло, поскольку обошлось без лоботомии.

Самое невероятное: если сложить вместе то, что у этих парней осталось, то получился бы один нормальный человек. Даже больше, чем нормальный. Ведь у него была бы та душевная щедрость… не знаю, как это можно объяснить… сам я, во всяком случае, ничего подобного не видел, даже в бою. Пожалуй, все дело здесь, как говорил старина Вилли Шекспир, в степени милосердия. Вчера я имел возможность убедиться в этом, когда один парень, у которого после ранения парализовало ноги, выбравшись из своей койки, начал кормить с ложки друга, который не мог самостоятельно есть.

Плачут они только ночью. К их плачу привыкаешь, как к ветру, шумящему в кронах деревьев. А ведь это плачут, уткнувшись лицом в подушки, взрослые мужчины. Все мы хотим вернуться домой, но многие и боятся этого. Мир-то остался таким, как был, но мы стали другими. Некоторые внешне, но все — внутренне. Поэтому нам боязно. Как там все будет? Как сможем мы вернуться обратно и по крохам сложить свою жизнь, если из крох этих больше уже ничего не сложишь?

Сейчас я думаю о Розе. Как она выглядела, что я чувствовал рядом с ней. Мне приходится напрягать свою память, заставлять работать воображение. Это меня ужасает. Ведь я же люблю ее, как прежде, но чем напряженнее мои попытки, тем все больше и больше она от меня ускользает. Думает ли она обо мне? Захочет ли она, чтобы я вернулся? Но даже если так, я не уверен, что именно она получит. Во всяком случае это уже не будет тот парень, который всегда о ней заботился, присматривал за ней еще тогда, когда она была ребенком. А сейчас? Сейчас я даже не уверен, что в состоянии позаботиться о самом себе. Иногда ночью на меня нападает страх. Я думаю о Транге, Грубере, Матинском — и плачу. Как сопливый мальчишка. И от этого пугаюсь еще больше. Разве все это не будет пугать и Розу тоже?

Послушай, Роза, если ты сидишь где-то там у себя и настроилась на мою волну, тогда, ради Бога, напиши мне. Скажи, что любишь. И будешь любить, в каком бы виде я ни предстал перед тобой. Скажи…»


— Что, письмо домой? — услышал он обращенный к нему вопрос.

Брайан поднял голову и увидел склонившуюся над ним Рэйчел. Лицо ее было странно задумчивым. Интересно, сколько времени она тут простояла?

— Можно сказать и так, — ответил он.

Положив ручку на заполненную убористым почерком страницу, он почувствовал, как мышечное напряжение постепенно спадает. Так приятно было ее видеть.

«Признайся, дружок, тебе ведь хотелось ее увидеть, а?» — спросил он себя. Да, сомнений нет, именно так. Он привык, что в этот вечерний час она рядом. В последние дни в госпитале наступило затишье — и Рэйчел могла навещать его каждый вечер. Но до сего момента он не отдавал себе отчета, как много значит для него ее приход. Как успокаивающе действует на него само присутствие этой женщины. Если честно, то ему было стыдно признаться в этом — даже себе.