«Беги, беги, милая, — со злорадством подумала она. — Спасайся в своих молитвах. Ты всегда так и делаешь. Мисс Сладенькая Конфетка! Ты что, может, боишься, как бы эта штука не была заразной, и ты, не дай Бог, не забеременела?»

Проводив глазами Клер, Роза повернулась к Марии и принялась вглядываться в лицо сестры, пытаясь понять, что творится у нее на душе. Ей уже около двадцати, все время после окончания школы она просидела за кассой в отделе косметики универмага, где однажды встретила своего Пита. Так что, учитывая место ее работы, неудивительно: хотя носки черных лакировок довольно сильно поцарапаны, а колготки чаще всего с затяжками, лицо всегда ухожено, розовая помада самых модных тонов, а брови выщипаны и подведены а-ля Одри Хэпберн. Светло-каштановые волосы взбиты в виде облачка, а специально начесанные редкие завитки падают на лоб, напоминая закрученные запятые.

Мария была в состоянии перенести и вынести все. Казалось, с ней никогда не происходит ничего плохого. Злость Нонни отскакивала от нее, как от стенки горох.

Несмотря на всю испытываемую ею муку, Роза чувствовала, как грудь буквально распирает от гордости за свою старшую сестру. Да, Мария могла быть жесткой, это уж точно, но она могла быть также великодушной и доброй. Роза вспомнила, как однажды выклянчила у нее браслет. Поносить. И надо же такому случиться — вернулась из школы и видит, что браслета нет. Она заранее представляла, как раскричится Мария, в какую ярость придет, когда узнает. И Мария, конечно, рассердилась. Поначалу. Потом, правда, как у нее обычно водилось, пожала плечами и произнесла как ни в чем не бывало: «Да кончай ты реветь, честное слово. Ведь не конец света. Ты же не нарочно? Иди высморкайся и давай немного прогуляемся. Чур, я покупаю тебе мороженое!»

— Позо-о-о-ор-р-р, — дребезжащий голос Нонни прервал поток Розиных воспоминаний.

С ужасом смотрела она на костлявый палец, тыкающий в лицо Марии.

— Ну откуда ты такая взялась? — верещала Нонни. — Я тебя кормила-поила, ко рту подносила! Как собственное дитя воспитывала. А ты вместо благодарности такое выкинула. Стыдно! В магазине работаешь, а мажешься, как какая-нибудь девка, прости Господи. Ночью норовишь удрать из дому, словно кошка бродячая. И все к своему бездельнику, дался тебе этот прохвост, испанец чертов!

Мария не выдержала:

— Никакой Пит не испанец! Наполовину пуэрториканец, по матери, и все. И нечего называть его испанцем!

— Он тебя опозорил, говори?!

— Если ты имеешь в виду, что у меня… у нас… будет ребенок, то да! Да-а-а, ребенок у меня будет. — И Мария шагнула вперед с угрожающим видом. Губы, накрашенные розовой помадой, презрительно скривились. — И вот что позвольте мне вам сказать, миледи. Мой ребенок должен жить лучше, чем мне здесь живется!

— Ха! — взвилась Нонни. — Можно подумать, что тебе тут плохо. На панели — вот где было бы твое место, если бы я не подобрала тебя, когда мой незабвенный Дом преставился, упокой Господь его душу.

Роза тупо глядела на остатки мясной запеканки у себя в тарелке. Она остыла и покрылась островками похожего на воск жира. Ее стало мутить. Только бы Мария сейчас остановилась! Роза боялась: вдруг сестра вынудит Нонни сказать или сделать что-то, о чем все они потом пожалеют.

Мария с отчаянным лицом шагнула вперед — плечи решительно приподняты, кулаки сжаты.

— Я не жалею, что влипла. А знаешь почему? Я тебе сейчас скажу. Потому что наконец-то уберусь отсюда ко всем чертям. Хватит с меня, что ты все время жужжишь, какая я плохая. Может, из-за этого я и стала такой, что ты мне накаркала. Мне только Клер жалко. И тебя тоже, Роза, — она метнула в сторону Розы сочувственный взгляд. — Если бы ты знала сама, что тебе надо, ты бы тоже убежала отсюда хоть на край света.

— Ты не достойна даже произносить вслух имя своей сестры! — выплюнула Нонни, шипя от злости. — Клер! Да она же посвятила себя Богу, не то что ты. Она будет монахиней. Разве она когда-нибудь допустила бы подобное!

— Конечно, ты ей своим Иисусом всю глотку забила. Вот она и решила, что у нее, видите ли, божественное предназначение. А Роза, ты же относишься к ней так, будто она пыль под твоими ногами. — Мария сердито посмотрела на Розу. — Как ты-то позволяешь ей так с собой обращаться, а, Роза?

— Мария, прошу тебя… пожалуйста, перестань… — Роза едва смогла выговорить, так онемели губы. Она посмотрела на сестру, взглядом умоляя ее остановиться.

Казалось, стены кухни сдвигаются, чтобы зажать ее, как в ловушке. Желтоватые выцветшие обои с гроздьями фруктов, кухонные шкафчики, когда-то синие, а теперь грустного мыльно-серого цвета, окружали Розу плотным кольцом.

— Так знай, — скривив губы в презрительной ухмылке, не сказала, а почти выплюнула Нонни, уставившись на Розу злобно сверкающими бледно-голубыми буравчиками, — она не твоя сестра!

На миг Розе почудилось, что в душный воздух кухни влетел рой злобных ос. «Это не может быть правдой! — пронеслось в голове. — Наверное, я просто не расслышала. Нонни не могла сказать такого!»

— Ты что, с ума сошла? — уставилась на бабку Мария. — О чем ты говоришь?

— А о том, что она — не дочь моего Дома! — упрямо возразила Нонни. — Незаконнорожденная она, каким будет и твой ребенок, что сидит сейчас у тебя в животе. Пусть у меня нет точных улик, но, — она с яростью ударила себя в грудь, — бывают на свете такие вещи, которые ни в каких там уликах не нуждаются! Ты только посмотри на нее! Да на ней же с первого дня лежит Божье проклятье! Как Дом ее увидел, так сразу разрыдался. А я ему говорю: «Да что ты вообще знаешь о своей вертихвостке-жене? Вырядится в шелковые чулочки, платье за пятьдесят долларов — и ходит, как принцесса. А муж на войне и следить за ней, как положено, не может. И что же, по-твоему, она будет дома сидеть?» Да уж точно было на ней Божье проклятие, на матери твоей, что она в огне-то сгорела. Наказал ее Господь, воистину наказал! — Нонни перешла на визгливый крик.

Роза зажала руками уши, чтобы не слышать этого ужаса, но бесполезно. Каждое слово жалило, как укусы.

— НЕТ! — Роза вскочила со стула, опрокинув его, и крикнула, кипя от ярости, в лицо Нонни: — Ты лжешь! Моя мать была не такая! Она была хорошая и… — Как она ни старалась, ей никак не удавалось подобрать нужного слова, чтобы выразить чувство огромной боли, что горячей волной затопило грудь.

Брайан! Во что бы то ни стало она должна его найти. Он будет знать, что делать, он поможет, он прекратит все это, и она не будет так страдать.

По ее щекам текли горячие слезы. Она быстро прошла мимо Марии и Нонни и замедлила шаг лишь в гостиной, где, как всегда, царствовал полумрак. Сперва ее глаза ничего не различали, но потом, привыкнув, она увидела серую полоску света, проникающего через плотно закрытые жалюзи, и матовый отблеск полиэтилена, прикрывающего диван.

Ей представилось, что она насекомое, таракан, за которым гоняется ее бабка и хочет уничтожить. Скорее к выходу! Но тут как назло ни за что не хотела открываться цепочка замка. Боже, как она ее ненавидела! Как ненавидела и эту комнату, и всю эту чертову квартиру!

Но вот наконец она на площадке, вырвалась из своей тюрьмы и что есть силы мчится вверх по лестнице — на последний этаж, туда, где живет Брайан. Единственное, о чем Роза молится в эту минуту, это чтобы он был дома.

В квартире Макклэнанов на нее сразу же обрушиваются непривычные гам и суета. Мать Брайана приветствует ее, держа в одной руке малыша, которого прижимает к пышному бедру, а другая прижата к ноге. Вся гостиная пропитана теплым пряным ароматом, а на полу, среди валяющихся диванных подушек и разбросанных пустых бутылочек из-под детского питания ползали ребятишки.

— Ну, Роза, ты прямо как подарок небес! Не подержишь Кэвина, пока я выну пирог из духовки? Сегодня день рождения Джеспера, и я… о-о-о… — Она швырнула Розе Кэвина в мокрых ползунках и помчалась к кухне, радостно вопя: — Брайан! Роза пришла. Если ты не вынешь Шона из корыта, он там совсем скиснет.

Роза вытерла слезы тыльной стороной ладони и опустилась на диван с выпирающими пружинами. Кэвин удобно устроился у нее на коленке.

— Ну, парень, как насчет того, чтобы сбацать ча-ча-ча? — обратилась она к малышу.

Тот расплылся в беззубой улыбке. Его самым большим удовольствием было качаться на коленке у Розы под музыку невидимого оркестрика, исполнявшего латиноамериканскую музыку. Запрокинув головку, Кэвин захихикал, и Розе сразу стало легче на душе от этого доверчивого смеха.

Царивший в большой комнате беспорядок действовал на нее странно успокаивающе. На огромной циновке, словно после кораблекрушения, раскиданы детали «конструктора» и деревянные брусочки, из которых надо было построить «Хижину Линкольна», картонные кубики с азбукой, наполовину изгрызенные малышней, чтобы не так чесались зубы, пустая коробка из-под лейкопластыря, плоские игрушечные грузовички, старые галоши, искрошенные цветные мелки и книжки сказок с оторванными обложками. На ободранном кофейном столике высилась целая гора неуклюже перевязанных ленточками подарков. А на обитом шотландкой кресле с откидывающимся верхом, где по вечерам, задрав ноги, возлежит отец семейства Макклэнанов, читая свою «Пост», сейчас восседал сам виновник торжества Джеспер, отмечавший в этот день двухлетний юбилей и занятый в данный момент тем, что растирал ногой пшеничный крекер.

— Добро пожаловать в Столицу Ада! Слышала уже? Президент Эйзенхауэр объявил это место зоной бедствия!

Роза подняла глаза и увидела ухмыляющегося Брайана — на руках у него был распаренно-розовый четырехлетний Шон, только что принявший ванну. Рукава свитера Брайана с эмблемой Бруклинского колледжа были закатаны выше локтя, а в его вьющихся темных волосах, словно снежинки, поблескивали брызги пены детского шампуня. Уже один его вид сделал Розу почти счастливой.