Я сидела на полу, на корточках, обхватив коленки руками. Я давно уже не плакала. Мои мысли и чувства окаменели. И не было места слезам.

Он долго звонил в дверь. Но я не открывала. Мне некого было больше ждать. И тогда он вошел. Помню. Я даже нашла силы удивиться. Потому что помнила. Что запирала дверь на ключ. Но я ничего не спросила. Я не могла разговаривать. Комок слов застрял в горле. И я медленно подняла голову и посмотрела на Ромку. По-моему, я поначалу его не узнала.

– Санька, – тихо сказал он. – Ты извини… Там было заперто, но я умею открывать двери отмычкой. Я сделал это… Ну, в общем, я просто за тебя испугался.

Я смотрела на него бессмысленным взглядом. И молчала. И машинально пыталась вспомнить, как его зовут.

Он извиняюще улыбнулся. И протянул руку.

– Это я, Ромка. Ну, скажи, что ты меня узнаешь. Ну, пожалуйста. Ну, пожалуйста, встань, Саня. Я прошу тебя.

Я медленно, так же машинально, поднялась.

– Зачем ты здесь, – выдавила я из себя. Помню, я с трудом произносила слова. И боялась слов. Слова обязывали меня воспринимать окружающий мир. Я же хотела остаться в своем. Где уже нет слов, нет чувств и нет слез. Где можно бесконечно долго сидеть на корточках с остекленелым взглядом. И просто молчать. И ни о чем не думать. Мысли тоже приносили мне боль.

– Ну скажи, Санька. Что я могу для тебя сделать? Чем могу помочь? Ну, пожалуйста, скажи, я тебя умоляю, – не отставал Ромка. И помню, мне так понравилось, что он не выражал соболезнований. Которые в любом случае кажутся фальшивыми. Потому что их выражают те. С кем не приключилось беды. Те, которые на беду могут смотреть только со стороны. И в душе радоваться. Что они не на моем месте.

Ромка не выражал соболезнований. Не разглагольствовал о бренностях нашей жизни. И не философствовал о превратностях судьбы. По-моему, он не умел это делать. Он был проще, естественней и наивней. И понимал. Что словом беде не поможешь. И это понимание шло не от ума. А скорее от его бесхитростной, почти детской души. Поэтому я его не прогнала. Поэтому он мне не мешал. Он просто был.

– Ну, ответь, Санька, что я могу для тебя сделать?

Разве можно было что-то для меня тогда сделать? И я посмотрела на засохшую бегонию, стоящую на подоконнике. Первый раз она засохла незадолго до смерти отца. И мы думали. Что она погибла. И уже не поливали этот мертвый цветок. Но неожиданно спустя неделю она ожила. Расцвела. Окрепла. И на ней появились крупные розовые цветки с зеленой завязью. Второй раз она стала засыхать незадолго до смерти матери. Листья стали молниеносно чернеть. Стебель согнулся. И мы вновь ее решили не поливать. Но это уже не помогло. Бегония окончательно погибла. Она словно чувствовала, что в доме не осталось живой души. Следовательно и жить было незачем.

Помню. Я приблизилась к мертвому растению. Пальцем приподняла скрючившийся ствол. И внимательно посмотрела на Ромку. Не знаю почему. Но я тогда сказала.

– Принеси мне, Ромка, бегонию.

И он не удивился. Он ободряюще кивнул. И скрылся за дверью.

Через полчаса на моем подоконнике стоял горшок с цветущим растением. Пышущим здоровьем и силой. С сочными, густо развлетвленными стеблями. С бархатистыми темно-зелеными и бордовыми листьями. В которых запутались, как огоньки, красно-розовые цветки.

– Это особый вид бегонии, – торжественно произнес Ромка. – Она называется – вечноцветущая. Она теперь никогда не засохнет. И будет у тебя цвести вечно. Ты мне веришь, Саня?

Я пожала плечами. Я уже не знала, что такое вера.

А на следующий день на моем подоконнике красовалось еще одно растение. И Ромка загадочно улыбался.

– А это бегония диадема. Видишь, у нее крупные цветки, беловато-розовые. А листья… Ну, посмотри же, Санька. Они цвета оливок, а по краям серебристые. Красиво, правда?

Я пожала плечами. Я уже не понимала красивое.

Но Ромка не отчаивался. И на следующий день торжественно преподнес еще одно цветущее растение.

– Бегония королевская! Самая прекрасная бегония в мире! Знаешь почему? Потому что она похожа на тебя, Саня. Листья – изумруд. И на них – серебристые пятна. Словно королевская корона. Ты как королева, Саня. Это правда…

Я пожала плечами. Я уже не понимала, где правда.

Но Ромку я никогда не прогоняла. И мои подоконники постепенно превращались в цветущий сад из бегоний. Они были разных видов. Разных цветов. Я и не знала. Что на свете существует столько разных бегоний. Я так и запомнила те дни одиночества. Пульсирующая боль в саду цветущих бегоний.

И о жизни мне напоминал только Ромка. Он оказался удивительным парнем. Он умел все. Он меня кормил. Он убирал. Он починил плиту и магнитофон. И вновь зазвучали песни Локарева. И он, как и я. Восхищался этими песнями.

– Здорово, – выдыхал он, – вот это парень. Знаешь, Санька, даже жить не страшно. И умирать тем более. Когда есть такие классные парни.

Ромка простыми. Бесхитростными словами порой выражал самые мудрые мысли. И его простые понятия не шли ни в какое сравнение ни с какими высокопарными, грамотно выстроенными, доведенными до логического абсурда. Фразами моих бывших приятелей и подружек.

Я тогда говорила мало. Хотя умела красиво говорить. Ромка говорил много. Хотя красиво говорить не умел. Мы удачно дополняли друг друга. И ни кто иной как Ромка мне помог выжить в первое время. Он словоблудием. Словоохотливостью. Словно пытался заглушить мою боль. Перебить мое одиночество. И ему это почти удавалось. И воспринимала я только его и цветущий сад из бегоний.

– Ты представляешь, Санька. Эти бегонии обитают в самых затененных местах, в расщелинах скал, на старых деревьях и корнях. Представляешь. В мертвом царстве выживают такие цветы! По-моему, они специально там живут. Чтобы доказать всем, что смерти не бывает. Даже если все на свете умрет. Кто-нибудь обязательно выживет. И даже в самой безнадежной ситуации можно раскопать вот такую бегонию. Потому что, Санька, смерть победит не может…

– Может, – тихо, но уверенно ответила я.

– Не-а, – Ромка встряхнул своей рыжей шевелюрой. – Знаешь, я вообще никогда не знал родителей. И никогда их не видел. У меня была только старая тетка. Но… Но у меня есть фотки родичей. Я смотрю на них. И время словно оживает. И мне кажется. Я не один. Знаешь, Санька, у тебя есть гораздо большее. Если есть воспоминания…

– Не надо! – крикнула я. – Прошу тебя! Не надо!

Он съежился. Стал меньше ростом. Его взгляд потух. И мне его стало искренне жаль. Что я в сущности знала об этом парне? И разве ему легче моего? Но тогда я не в силах была принять на себя и чужую боль.

Он смотрел на меня влюбленным взглядом. Но так и не сказал о любви. Он не умел говорить красивые слова. И по-прежнему считал меня королевой. На которую можно только смотреть. Которой можно только любоваться. Но которая никогда не снизойдет до него. Потому что у него нет на это права.

– До свидания, моя Бегония. Цветущая в расщелинах скал, – вместо слов любви сказал он. Довольно красиво сказал. На сей раз это ему удалось. – Не грусти. Завтра я принесу тебе еще один цветок. Бегония желтая называется. В твоем саду еще нет такого цветка.

Я испуганно вздрогнула. Неприятное предчувствие кольнуло в моей груди.

– Нет, пожалуйста, не приноси. Не надо больше бегоний. Прошу тебя. Не надо…

Бегонию желтую он так и не принес. Потому что не пришел сам. И я вновь осталась одна. Наедине со своей болью, цветущей в саду из бегоний.

Мне пришлось продать многое из вещей. Чтобы просто жить. И я легко освобождалась от них. Мне они мешали. Но с бегониями я так и не рассталась. Хотя часто забывала про них. Мало ухаживала и редко поливала. Но они вопреки всему жили в моем доме. Вопреки всему сад из бегоний пышно цвел в мертвом. Сильно затемненном царстве. В расщелинах скал…

И сегодня я вновь услышала это, до боли родное, уже почти позабытое:

– Бегония, ты что ли? Почему ты молчишь? Твой сад еще жив? – кричал он в телефонную трубку.

– Жив, Ромка, почему-то еще жив.

– Я же тебе говорил. Что-нибудь да обязательно выживет.

Он прав. Что-нибудь обязательно выживет. И даже если бы я незадолго до телефонного звонка решилась на единственный выстрел. Сад из бегоний вопреки всему продолжал бы цвести. И Ромка застал бы этот цветущий сад…

– Где ты пропадал, Ромка? Мне тебя так не хватало…

– Это правда, Саня?

– Это правда.

– Значит, я не совершил ошибки. Я оставил тебе эти цветы. Они напоминали обо мне.

– Но это не значит, что они тебя заменили. Лучше было бы, если бы ты взял меня с собой. Где ты был, Ромка?

– В затененном месте, в расщелинах скал. Там даже не растут бегонии. Но там все равно можно выжить. Я не мог тебя с собой взять. Эти места не для королевы Бегонии.

– О, Боже! – выдохнула я. – О, Боже! Как я сразу не догадалась! Ромка, тебя посадили! Но… Но за что?! Ответь мне. За что?!

Впрочем. я могла и не спрашивать. Я все поняла.

– Это бегонии, Ромка?

– Не надо об этом, прошу тебя, не надо…

– Но почему ты мне ничего не сказал! Я бы… Я бы могла помочь тебе! Я бы дала показания… Я бы…

– Не говори ерунды, Саша. Сад из бегоний для одной Королевы стоит свободы. Нет. Он стоит гораздо большего…

– Ох, Ромка, что ты делаешь со своей жизнью…

– Нет, Саша, что ты делаешь со своею жизнью. Ответь, что? Я же продолжаю любить жизнь. Верить людям. Даже там… Даже там я умудрился найти друзей. Мне нравиться жить, Саша. Потому что сейчас лето. Потому что я опять свободен. Даже более, чем свободен. Я в отличие от других уже знаю, что такое свобода. И тем она прекрасней. Я счастлив. Что на свете живет самая красивая девушка в мире. Похожая на королеву. Которую я совсем скоро увижу. Я рад. Что на свете существуют бегонии. Которые умудряются жить в мертвом царстве. Я рад. Что у меня есть фотки родителей. Которых я никогда не видел. Но знаю. Что они были и любили меня. И это уже не мало. Но ты… Ты. Саша. Что ты делаешь со своей жизнью? И об этом я хочу с тобой поскорее поговорить.