Галина Чередий - Саблезубый

Но не моя Катюха, не моя.

– Погоди, какой такой приют, мать же живая?

– Ой, брось, какая там мать! Алкашка конченная. Это еще Катерине этой повезло, что ее в приют наш элитный пристроили да мэр на нее повелся. С этой мамаши сталось бы начать девчонку смазливую за бухло под желающих подкладывать. Видал такое и не раз. Да что я тебе рассказываю, сам ты ж мент бывший.

Это верно, навидался я, в том числе и такого похабства.

– Да что за приют еще такой?

– О, интересное такое заведеньице у нас. Все о нем знают, но там так крышуют, что сунуться разъ*бать этот паскудный гадюшник не вариант, Андрюха. Вообще. Тамошняя директриса, сука прожженная, таскается по другим детдомам периодически, присматривает подростков посмазливее и переводит потом к себе. Мелких не берет, лет по шестнадцать минимум. Одевают их получше, чем обычных сирот, учат, питание опять же, ну прям для всех образцово-показательное заведение. Но ключевое тут, Андрюха, именно показательное. Туда постоянно типа спонсоры или комиссии из чинуш катаются и, само собой, выбирают себе свежее мясцо. Правда, ни разу никто не пикнул, чтобы с ребятами что до восемнадцати делали, но вот после почти всех их «пристраивают».

Я шумно втянул воздух, закипая моментально. Вот, значит, через что ты прошла, девочка моя. У матери-пьяницы забрали в приют, а оттуда мразодмитрию вручили, только совершеннолетняя стала.

– Не может быть того, чтобы никак не достать этих тварей, Вован. Они же людьми, считай торгуют. Детьми!

– Никак, – помрачнел приятель. – Не за что схватиться даже, никто ни разу даже с заявой не пришел. Нет потерпевших, понимаешь? Но и хер бы с ним, только сунулся у нас опер один в этот гадюшник – и больше он не опер, а просто инвалид неходячий, в кресле катается и ни черта не помнит. Ясно выражаюсь?

– Ясно. Все ясно, но для меня это нихера не довод.

– Не дури, Боев, – понизил голос Ямщиков. – Думаешь, я не просек ничего? Девка у тебя, небось? Не отвечай, знать не хочу. Просто ты поворачивай лыжи, мужик, и вали домой. Спрячь ее получше, береги, а про вот это вот наше все забудь.

– Вован, если бы твою женщину еще девчонкой невинной кто, как товар какой-то, продал, насиловал, бил, запугал насмерть, ты бы забыл? – прошипел я, наклонившись к нему через стол. – Смог бы, а?

– Если любил бы ее, то забыл. Знаешь почему? Потому что мертвый или из тюрьмы я ее не смогу защитить. Значит, выходит, брошу опять со всем дерьмом мира один на один. Ты этого хочешь, Боев? Я тебе в лоб говорю: полезешь в этот гадюшник или к Вознесенскому – и закончишь в гробу или на зоне. Кому тогда твою Сомову прикрывать? Возвращайся с богом.

– Нет, – упрямо покачал я головой. – Мужик я или чмо последнее.

– Неправильно вопрос ставишь, дурило. Мужик холодной башкой думает, он тот, за кем укрыться можно, так бережет, что его опекаемые, может, никогда и знать об этом не будут. А мальчишка придурковатый в грудь себя бьет, шум, что то ведро пустое создает. Себя палит с потрохами, и один вред от него. Тебе мальчишкой уже позорно быть, Боев. Возвращайся к ней, береги, сдохнет этот гад, не бессмертный чай, с приютом тоже разберутся без тебя, всему свое время, Андрюха.

Все верно ты поешь, дружище, но какая же песня целиком выходит гнилая. Сидят два бугая здоровых глаз в глаза и расписываются в полном бессилии.

– Я подумаю над этим.

Не лох ведь, открыто на амбразуру идти не собираюсь. С приютом гадским с наскоку не разобраться, если крышуют по-серьезному, но вот конкретно с этим мэром-ублюдком разобраться же можно. Походить за ним, выбрать момент и удавить гада. Чтобы Катька моя дышала уже свободно. Но херово, что Вован меня так легко прочитал.

– Подумай, хорошенько прикинь. Герой и мститель, оно круто, конечно. Думаешь я бы не… – Он осекся и сжал огромные кулаки. – Жить и знать, что под носом моим, считай, такое творится за положняк… но у меня жена, дочь, Боев, а времена сейчас такие… Сдохнуть геройски или сесть – много ума не надо, а их без защиты оставить? Спроси себя, ты девчонке нужен героем или живым?

Живым. Трусом. Тем, кто забьет на все, но будет рядом и прикрывать. Ладно, можно же и повременить, так? Грех на душу очередной всегда повесить успею. Отбой. Пока.

– А нет у меня никакой девчонки, – ухмыльнулся я и допил залпом. – И домой мне пора внезапно.

– Конечно нет, – подмигнул бывший сослуживец. – Рад был повидаться, Андрюха.

День в офисе поначалу тянулся как-то слишком долго. А все потому, что никто мне толком и объяснить-то не мог, что входит в мои непосредственные обязанности.

Как выяснилось, моя предшественница Соня была какой-то автономной почти волшебницей и «сама все знала», неопределенно пожал плечами Ярослав. Ну не за свежестью же печенюх и конфет следить секретарь в приемной посажен! Если бы мне еще хоть каплю опыта, а то реально начала нервничать, ощутив себя предметом интерьера, к которому относятся терпимо только из уважения к Боеву. Но потом все наладилось. Толик подсказал мне поискать в столе, где, как оказалось, хранились все шаблоны типовых договоров на охрану, и помог разобраться с офисной техникой. Правда, все время он как-то дергано оглядывался на открытую дверь приемной, словно ждал нападения сзади.

– Андрей Федорович уехал на пару дней, – шепнула я ему, и только после этого парень расслабился.

В общем, я была, можно сказать, почти во всеоружии к моменту появления первого посетителя. И даже кофе занесла в кабинет, не расплескав, и всего со второго раза сумела распечатать именно те бланки, что терпеливо попросил у меня Камнев.

Дальше внезапно случился наплыв народу. Двое представительных мужчин и какая-то очень нервная женщина средних лет появились в приемной с разницей минут в пять. Незнакомка мотнула головой на мое предложение напитков и села в уголке с прямой спиной, производя впечатление взведенной пружины. Я потихоньку подошла к мужчинам, уточняя причину визита, и попросила почти знаками пропустить даму вперед. Они были не против, но буквально через минуту, как она проследовала в кабинет Камнева, после ухода первого клиента, Яр вылетел оттуда, кривясь, и дернул головой.

– Кать… там… сделай что-нибудь, короче.

Из кабинета доносились громкие рыдания, и, проскользнув внутрь, я увидела нашу посетительницу почему-то на полу в странной позе, как будто она только что била на коленях земные поклоны. Она выглядела почти невменяемой и твердила сквозь плач «помогите-помогите, ради бога, помогите».

– Что случилось? – одними губами спросила я явно не знающего куда себя деть Камнева. Но он только отрицательно мотнул головой и прикрыл дверь, оставляя нас одних.

Какое-то время я успокаивала даму, отпаивала водой и оперативно нарытой в нижнем ящике стола валерьянкой (а я еще гадала, зачем она там), аккуратно препровождая в кресло, уговаривала объяснить все толком.

– Он у меня все хочет отобрать, все… – всхлипывая и икая, начала она.

Выяснилось, что речь о бывшем муже Людмилы, так она представилась. Мерзавец не просто бросил бедную женщину с двумя детьми, но и вознамерился отнять и жилье с бизнесом. Законными методами сделать это не вышло, вот козлина и обратился к каким-то отморозкам, что теперь запугивали и саму несчастную, и детей. Чем только не грозили. И изнасилованием, зверскими избиениями, малышей похитить и на органы продать.

– Как только земля такую мразь, как этот падла-отец, носит?! Хотя, мне ли не знать, что земля эта каких только уродов ни терпит, не разверзается под ногами.

Снабдив Людмилу еще водой, я вышла в приемную.

– Кать, прости, что подставил, но бабские слезы мне как серпом по я… Сейчас так вообще. Не могу я, короче, – объяснил мне смутившийся Ярослав, что как раз обсуждал что-то с мужчинами. – Успокоилась она хоть чуть?

– Да. – Я замялась, не зная, вправе ли озвучивать проблему посетительницы в присутствии посторонних, и Камнев, подхватив меня за локоть, вывел в коридор, где я ему все быстро и пересказала.

– Фух, а я-то уже подумал… – вздохнул с облегчением он. – Тут дело-то проще некуда, а она рыдает, будто умер уже кто.

– Женщине страшно, – позволила я себе намек на упрек в тоне.

– Да понимаю я. Поможем, мигом и бывшему козлу мозги вправим, и гопникам его.

– Так запросто? – удивилась я.

– Работа это наша, Катя. Пошли, подсобишь мне с ней. Мужики, договорим скоро, – кивнул он сидевшим в приемной. – Я суть проблемы вашей понял.

Ну вот, не такая уж я и бесполезная, выходит. Конечно, невелика заслуга успокоить кого-то, но я была собой чуточку горда. Это все же не печенюхи перекладывать, это важно. Сомова работает. По-настоящему. Впервые.

Нельзя это, папаша. – Полная санитарка средних лет потрошила пакет, принесенный Камневым на проходную роддома. – И это не примем. И это. Вот зачем яблоки красные принес?

– Моя жена зеленые не лю…

– Нельзя этого.

– Да вы ничего не даете передать! – не выдержав, рявкнул Ярослав. Выглядел он сейчас откровенно взбешенным, но женщине на важном казенном рубеже хоть бы что. Даже не дрогнула. Очевидно, ей к нервным и психующим папашам не привыкать.

– Не положено. Вон на стенке список чего можно, а чего нельзя!

– Моя жена это любит.

– Ничего, потерпит. Чай не голодают они у нас.

И с непрошибаемым лицом дама подхватила почти пустой пакет и захлопнула перед нами дверь.

– Нет, ты посмотри на эту… хорошую женщину, – прорычал Камнев.

– Ничего, скоро Роксана будет дома, – увещевала я его, пока мы обходили здание, чтобы оказаться перед окнами нужной палаты.

– Угу, – буркнул мрачный мужчина, чуточку расслабляясь.