Галина Чередий - Саблезубый

– Тихо, девочка, так и шею свернешь, – услышала над собой, только смогла снова глотнуть воздуха. – Теперь для меня, Катька. Держись, я совсем дурной сейчас.

Я и штаны совсем снимать не стал. Уже так в башке бомбило, что последние крохи самообладания уходили на усилия хоть самую малость обуздывать зверскую необходимость вогнать себя в Катьку с налету. Сразу, по самые яйца. Еще бы и задрать ей колени к подбородку, чтобы забуриться до предела, но нельзя прижимать пока. Меня прижало засадить ей еще у самой двери. Встретила меня в одной простынке, соски тут же проступили из-за принесенной мною на себе прохлады. Все такая же растрепанная, взгляд тревожный, ищущий. Губы эти ангельско-простибожемоюдушугрешную-бл*дские приоткрыты, выпрашивают сотворить с ними такие непотребства, что мигом аж огненная река вдоль хребта, пар из ушей и яйца как камни. Что же ты за тайна такая ходячая, как дурь какая-то, ей-богу. Аж разрывает от противоречия. Кажется, сильнее пальцем ткни – и навредишь безвозвратно, будто фигурка ты эфемерная, из сахарных ломких нитей сотканная, и при этом крутит люто от жажды мять, лизать, кусать, захватывать, кончать на эту кожу, губы, щеки, соски, живот подрагивающий. Пачкать свидетельствами своей похоти, размазывать, покрывая повсюду, и любоваться этим порочным блеском смеси нашего общего пота и спермы. Плечи, ключицы острые, мордой тереться – изрежешься, шейка тонкая, изящная. Пальцы скрючило наложить их на это трепетное горло, удерживая на месте, пока буду долбиться в нее. Нах*й сейчас всякую осторожность и нежность, мне из башки стереть нужно увиденное за последние два часа. Хочу, кончить так, чтобы мозг, как выстрелом, на время вышибло и из него ушло все это… Кровища эта. Вроде херня, да, мне ли ее шугаться. Но хрен там! Одно дело, когда тебя метелят, ею умываешься или ты кого *башишь в кашу, а совсем, в миллион раз другое, когда у тебя на глазах этой самой кровью начинает истекать баба. Беременная баба. Баба твоего лучшего друга, у которой внутри ребенок этого друга. Дети, бл*дь, как оказалось! И мало того, что у тебя от самого этого факта будто кто кишки углями красными набил и кочергой помешивает. Чтобы не остывало, ага. Но куда как больше, до усрачки пугает то понимание, что если ничего не сделаешь и дашь случиться худшему дерьму – и, считай, своими лапами кривыми убьешь друга. Возьмешь и нож в сердце воткнешь. Камневу такого не пережить. Он, конечно, у нас скала, но эта гребаная погремушка для него что тот динамит. Случись с ней что – и все, останется от нашего Камня одна пыль и осколки.

*баная «Скорая», бл*дская погода, х*ев шопинг еще мой – все до кучи, западня прямо для меня. Еще и Камнев про*бавший телефон в самый «подходящий» момент. Я понял: карма не сука, она – сраный, злобный, сто лет не *баный педрила! Никакая баба-сука тебя так не подставит! Камнев же реально мне названивал каждые десять-пятнадцать минут, пока Роксана носилась по торговому центру, а я таскался за ней, покупая, что советовала. Нахер нагребался – и сам не понял, но как представлял каждую тряпку: от кружевных трусов до какой-то дебильной пушистой пижамы – на моей загадке, и каждый раз член подпрыгивал. Одобрял, гад. Глаз один, но зрение будь здоров. Он одобрял, а я скалился дурнем и греб.

Моя бэха застряла-таки в сугробе в двух кварталах от больницы. Вытянул стонущую в беспамятстве Роксану и бегом попер ее на руках. Снег лупил в морду, ветер нам навстречу, ноги вязли, прохожие-долбо*бы все время на пути попадались, как кто проклял меня, что ли.

– Пошли все на х*й с дороги! – ревел я до боли в глотке.

– Быстро! Она рожает! – заорал, ввалившись в приемный покой.

– У нас нет родильного отделения, – вякнул какой-то прыщавый дрыщ в зеленоватой форме. – Вам не сю…

– Меня *бет, чего у вас нет?! Каталку нам, и спасайте ее, или пере*башу всех тут нах*й!

Их счастье и моя удача, что остальные медики были не такими тормозами, как этот. А то реально закончилось бы все очень плохо. И не только для Камневых, но и для меня. Убил бы кого и сел. Меня что-то там пытали про сроки, группу крови Роксаны, еще всякую неведомую херь, но единственное, что я смог вспомнить в своей панике, – ее бабский доктор как раз жена Насонова. И все, дальше понеслась суета мимо меня, а минут через тридцать в приемный покой вломился и сам Яр с дикими глазами.

Я уже готов был поймать по роже и оправдываться, но он промчался мимо, допрашивал долго персонал, а потом бухнулся на взвизгнувшую под нашими тушами кушетку и привалился ко мне плечом. Уставился перед собой в стену, и так мы и сидели, две затаившиеся в засаде истерички, пока к нам не вышла доктор и не поздравила с рождением двойни. Вот после этого я окончательно уже перестал соображать. Поднялся, похлопал по плечу Яра, которому еще вещали про ход операции и своевременную доставку, и поплелся на выход. Тут уж он сам как-нибудь. С меня хорош.

Мотнув гудящей башкой, я вернул себя в сейчас, к Катьке, еще всхлипывающей и подрагивающей в отходняке от оргазма. Вылизать ее, заставить кончить, чтобы хоть чуть стала готова к тому безумию, в котором я немедленно нуждался, – максимум на что был в этом состоянии способен. Сука, почти подвиг, учитывая, что в своей башке я ее еще в прихожей нагнул и отодрал, забив на готовность. Резинку по стволу раскатывал, жмуря глаза до искр за веками, каждое даже собственное касание как дразнящее поглаживание курка: малость сжать – и уже обкончаюсь.

Закинул ноги Катьки себе на плечи и ткнулся головкой, без капли деликатности между только что тщательно вылизанных губок. Пялился на то, как вхожу, за три толчка. Туда, обратно и снова внутрь, глубже с каждым разом.

Как только вперся под самый корень – остановился, шипя сквозь зубы от ее тесноты. Аж глаза на лоб лезли, кайф оглушительный, но тут же и подозрение вспышкой. Что если соврала? А если все же…

Выдернул член, уставился в поисках следов снесенной девственности. Нет ничего. Ну и гори оно все тогда. Вогнал разом без церемоний уже. Хорош, больше сил моих нет. Катька взвилась над постелью, выгибаясь и сжимая меня еще слаще. Запустил обе лапы под ее ягодицы и задолбил, натягивая на свой хрен, как перчатку, заодно и удерживая от того, чтобы при каждом жестком толчке не таранила макушкой изголовье кровати. Кончу, вот сейчас кончу, – подошло позорно прям чуть не с десяти толчков.

Выдернул член, не в состоянии сдержать похотливое недовольное ворчание, что так и перло, перевернул Катьку на живот. Тормозя уже почти вырвавшийся оргазм, прошелся укусами-поцелуями от острых плеч вдоль выпирающих позвонков до задницы, одновременно ритмично вгоняя в только пригубленную горячую тесноту два пальца. Сжал зубами ягодицу, поймал спазмы внутренних мышц, нагло забурился между упругими полушариями, проталкивая язык в анус.

– Не… на… – Катька дернулась поджаться, соскочить с моего языка и пальцев, но хрен я дал, заработав интенсивно и там, и тут.

Завсхлипывала, затряслась, насаживаясь в ответ. Как только уловил это предельное напряжение, выпрямился и опять засадил на полную.

Долбил-долбил-долбил под ее вскрики, скулеж и свои финальные хрипы. Да, вот оно то самое, сука, желанное так, полное временное уничтожение мозга взрывом. Когда приходишь в себя обвисшим, как тряпка, навалившимся на девичье хрупкое тело и, похоже, с ручьем потекшей от полной, прямо-таки тотальной расслабухи, слюны. Вот почему трахаться в такие моменты лучше сзади. Ну ни хера ты не брутальный мачо и не *барь-террорист, когда тебя настолько вставило, что обратно частей себя сразу и не соберешь. Когда меня так молнией разбивало? Да хер знает.. .с Юлькой по первости, может. Уже и не помню. В любом случае дело тут не в бабе, а в том что от предыдущих обстоятельств так вштырило, естественно. Я-то себя знаю.

– Боев, сползи, а? – прохрипела моя загадка, брыкнувшись подо мной.

Зараза, ребра же ее!

– У-ум-м… угумс, – проворчал я недовольно из-за того, что от ее ерзанья обмякший член выпал из уютненького тепла.

– Боев, нам бы поговорить надо.

Вот, бл*дь, замечательно! Мне сейчас прямо самое то, разговоры эти.

Вот почему я в большой степени и предпочитаю отношения «я тебе бабки, ты мне молча сосешь». Все эти «нам надо поговорить» п*здец как портят мою прекрасную картину мира.

– Угу, надо, – не открывая глаз, согласился я.

Настал тот самый звездный час для заготовленной давно речи. «Я не создан для верности, и либо бери, что есть, либо досвидос».

Ага, еще и не забыть упомянуть, что вообще-то для всех до нее просто «досвидос» без всяких либо.

– Слушай, я ужасно благодарна и за заботу, и вещи все эти… Как только обналичусь, все верну до копейки... А секс… Это ты не представляешь, что для меня открыл… Но я не останусь, ты же понимаешь?

Что, бля?

Мои ощущения просто не поддавались пока объяснению. Боев буквально на части меня разнес, растрахал в мелкие осколки, лишив на время способности соображать, не позволив хоть что-то контролировать. Не оставил мне и шанса как-то воспротивиться всей той мощи удовольствия, что обрушил на меня, практически раздавливая, выжимая до капли меня прежнюю, вообще меня. Та, что извивалась, билась, кричала до хрипа, принимала его чуть не разрывающего пополам и кайфующая от этого, будто и не я была. И все было хорошо до такой степени, что я только и могла поначалу лежать и ловить жаркий, пропахший нашим сексом воздух, бездумно пялясь в потолок спальни. Какая запредельная степень этого «хорошо» мне прежде неизвестная. О таком даже не фантазируешь, потому что и знать не знаешь, что такое возможно в принципе.

Хотелось почему-то плакать, полезть к нему обниматься, поцеловать его… И вот как раз этот импульс живо отрезвил. Давно, еще когда только начался мой ад с Вознесенским, я дала себе слово, что сама поцелую только своего настоящего любимого. Время спустя, пройдя через все, когда Дмитрий не оставил в моем теле ни единого уголка, который бы не обгадил своим присутствием, это стало казаться таким наивным и глупым. Но оставалось при этом такой лазейкой для моего сознания. Последней опорой. Сказочным оберегом осколков живого во мне. Чем-то, до чего он так и не добрался, не растоптал.