руках томик Байрона, тот самый, что он подарил ей в лабиринте.

– Мне сладких обманов романа не надо, – процитировал он, шагнув ей

навстречу. – Прочь вымысел! Тщетно души не волнуй! О, дайте мне луч

упоенного взгляда и первый стыдливый любви поцелуй!

Воспоминание о том дне в лабиринте принесло с собой волну новой боли,

взорвавшейся в груди.

– Прекрати! – воскликнула Дейзи. – Не нужно цитировать мне стихи о любви и

поцелуях! Я думала, что ясно дала понять, что больше никаких поцелуев не

будет. А ты ясно дал понять, что между нами не будет любви!

Себастьян протянул ей маленький томик стихов.

– Книга по-прежнему твоя.

Прикусив губу, Дейзи уставилась на экземпляр стихов Байрона в протянутой

руке. Она оставила его намеренно, вместе с «Крэнделлом». И по той же

причине.

– Я не могу принять ее, – сухо ответила она. – А теперь, лорд Эвермор, я должна

вернуться к работе. Хорошего вам дня.

– Я твоя работа, цветочек. По крайней мере, на ближайший час. Я заплатил

учреждению миссис Хотон за час твоего времени и рассчитываю его получить.

– На ее гневное восклицание он ответил извиняющимся взглядом. – Боюсь, если

ты уйдешь раньше положенного времени, то можешь потерять работу.

– Это нелепо! – воскликнула Дейзи, поборов желание выбежать за дверь. –

Зачем ты это делаешь?

Коль скоро она отказалась принять стихи, Себастьян положил томик на стол

возле софы, и тогда Дейзи заметила, что там уже лежит перетянутая бечевой

стопка страниц. Он взял ее в руки.

– Я закончил книгу. Только этим утром.

– Поздравляю, – не впечатлившись, пробормотала Дейзи. – Но ко мне это не

имеет никакого отношения.

– Совсем наоборот. Уверен, миссис Хотон будет просто счастлива позволить

мисс Меррик отредактировать, напечатать и выверить последний роман

Себастьяна Гранта, прежде чем он отправится в «Марлоу Паблишинг».

Дейзи уставилась на него, чувствуя всевозрастающий страх с оттенком паники.

– Тебе ведь не нужно печатать рукопись, – возразила она. – Ты печатаешь сам.

– Поскольку мой редактор покинул меня более двухсот страниц назад, по

крайней мере треть книги нуждается в проверке на предмет содержания. А

после ее нужно выправить и перепечатать. Я бы хотел, чтобы ты занялась этим,

любовь моя. Пока ты не одобришь роман, я никому и близко не позволю к нему

подойти. Даже Гарри.

Паника Дейзи переросла в чистый ужас.

– Я больше не работаю в «Марлоу Паблишинг», и я не твой редактор. Как,

впрочем, не корректор, не помощник, не секретарь, не соавтор и не твоя любовь.

Тебе я вообще никто и… – К глубокому ее унижению, голос сорвался, так что

ей не удалось закончить уже готовую сорваться с губ ложь. Она не смогла

сказать, что и он ей никто. – Я для тебя ничего не значу, – повторила она, дабы

подкрепить свои слова.

Дейзи вновь направилась к двери, но на сей раз она не намерена была позволить

ему остановить ее, что бы он ни говорил.

– Я сидел на кокаине.

Дейзи застыла. Медленно повернув голову, она взглянула на него через плечо и

потрясенно прошептала:

– Что?

Себастьян положил рукопись обратно на столик.

– Все началось в Париже. Не знаю почему, – пожав плечами, добавил он. –

Наверное, от скуки. Я считал, в этом нет ничего особенного, просто получу

новые ощущения, нечто, о чем можно будет написать. А затем, в Италии, я

открыл для себя, каково писать под действием наркотика, это было словно

манна небесная. Понимаешь, писательство всегда давалось мне с трудом, и

пусть мне хотелось творить, я чувствовал в себе призвание да вдобавок

заработал на том немало денег, я всегда мечтал найти способ облегчить этот

процесс.

Стиснув зубы, Дейзи сложила руки на груди.

– Каким образом меня это должно касаться?

Если он и заметил суровость в ее голосе, то не подал вида.

– Отец ненавидел меня за то, что я стал писателем, он никогда не понимал,

почему меня это заботит больше Эвермора. К тому времени, как я отправился в

Италию, я уже зарабатывал достаточно, чтобы содержать фамильное поместье.

Возможность выделять отцу квартальное содержание оказалась сладка, но, как я

уже говорил, мне всегда было нелегко писать… до тех пор, пока я не открыл для

себя кокаин. Я узнал, что если принимать наркотик, можно без малейших

усилий написать кучу книг. Не очень хороших, как ты понимаешь, зато много.

Впервые в жизни писать стало легко. Это оказалось весело. Я мог писать весь

день напролет, а потом всю ночь кутить. Я думал, что достиг нирваны. –

Себастьян замолчал, казалось, минула вечность, прежде чем он заговорил вновь.

– Эта нирвана длилась года три-четыре. А затем моя жизнь начала рушиться.

Теперь Дейзи поняла, о чем он говорил в тот день в летнем домике – кокаин был

его слабостью. Такой же, как для ее отца – бренди. Воспоминания о ранимой

тринадцатилетней девочке, которую постигло горькое разочарование, оказалось

достаточно, чтобы не дать ей разжалобиться, так что Дейзи повернулась к нему

спиной. Она направилась к выходу, но успела лишь взяться за ручку двери.

– Не уходи. – Голос Себастьяна раздался прямо у нее за спиной, он прижал

дверь ладонью, не давая открыть ее. – Пожалуйста, Дейзи, не уходи сейчас.

Просто позволь мне досказать то, что я должен.

Но она не хотела позволять. Закусив губу, Дейзи глядела на выкрашенные бело-

золотой краской дверные панели. Она не желала слушать, не желала знать об

этих вещах, не желала понимать или прощать. Она хотела уйти, и все же, когда

Себастьян отнял ладонь от двери, оказалось, что она не в силах заставить себя

открыть ее и выйти.

Дейзи стояла так в нерешительности, взявшись за дверную ручку, и слушала

продолжение его истории.

– Кокаин стал для меня важнее всего, – продолжил из-за ее спины Себастьян. –

Меня перестало волновать качество моих творений, критики принялись рвать

меня на куски, но мне было все равно. Я жил расточительно, но доходы стали

стремительно падать. И я влез в долги.

Слова сыпались из него, словно он знал, что она вот-вот сбежит, и хотел прежде

успеть объясниться.

– Дейзи, однажды ты спросила, почему люди ломают себе жизнь ради таких

вещей, но, несмотря на то что это случилось и со мной, я не могу дать тебе

ответа. Полагаю, просто наркотики притупляют нравственность. Это

единственное объяснение, которое я могу дать.

– Значит, в скандальных газетенках писали правду. – Она повернула к нему

лицо, желая использовать сие обстоятельство против него, уязвить Себастьяна

его прошлым, но не смогла.

Несмотря ни на что, она все еще любила его и не могла произнести жестокие

слова, чтобы его ранить.

– Да, – ответил он. – Безумные гулянки, выпивка, азартные игры – не было

порока, которого бы я не вкусил. Почти все, что ты слышала или читала обо

мне, – правда. Но кокаин… это было тайной. Об этом не знает никто. Никто,

кроме моего друга Сент-Сайреса, английского доктора, живущего в Италии, и

нескольких швейцарских монахов.

– Доктора? Так ты пытался вылечиться? – Дейзи еще только задавала этот

вопрос, а ей уже захотелось стукнуть себя по голове. Он зависим. Подобно

алкоголикам. Он никогда не вылечится.

– Мне пришлось, – признался Себастьян. – Однажды, я принял слишком много,

и это едва не убило меня. Когда я очнулся, доктор, за которым посылали, сказал, что если я продолжу принимать кокаин, он погубит меня, и только что будучи

на волосок от гибели, я понял, что должен остановиться. Для отвыкания доктор

порекомендовал подыскать уединенное местечко в швейцарских Альпах…

монастырь, на худой конец. – Себастьян попытался выдавить улыбку. – Я, и в

монастыре. Можешь себе представить?

Дейзи чуть было не улыбнулась в ответ, но вовремя одернула себя.

– Продолжай, – закрыв глаза, жестко отрезала она. – Закончи рассказ, чтобы я

могла уйти.

– Три года я провел, преодолевая свою зависимость. Я никому никогда об этом

не рассказывал, даже Матильде, но твой отец пил, и я подумал, ты имеешь

право знать, что и у меня есть подобная слабость.

Усилием воли Дейзи заставила себя взглянуть ему в глаза. И когда сделала это,

нежность, что она увидела в них повергла ее в смятение. В душе начала

подниматься надежда… глупая, глупая надежда. Она ощутила, как к ней

возвращается прежний оптимизм, круша недавно и с таким трудом возведенные

барьеры.

– Ты все еще принимаешь наркотики?

– Нет, Дейзи. Я не принимал их три года. Но будет честно признаться, что эта

жажда навсегда останется со мной. Когда нечто подобное случается с тобой,

обратного пути уже нет. Это как потерять невинность, – тихо проговорил он,

легонько проводя кончиками пальцев по ее щеке.

Дейзи напряглась и отпрянула от его прикосновения. Себастьян опустил руку.

– Единожды сделав этот шаг, – продолжил он, – ты меняешься навсегда. Но я

клянусь тебе, что никогда больше не прикоснусь к кокаину.

– Не уверена. – Вспомнив об отце, она попыталась погасить в себе надежду,

задавить ее прежде, чем она возьмет верх.

– У тебя есть полное право не доверять мне, Дейзи, но я уверен, как ни в чем

другом, что больше никогда не стану принимать кокаин. Понимаешь, в тот день

в Италии, когда я переборщил с дозой, я понял, что умираю… я чувствовал, как

это происходит со мной. – Поежившись, он прижал руку к груди. – Такое

чувство, словно две противоборствующие силы тянут меня в разные стороны,