А когда обнаружилось, что тело на месте, она труханула этого откровения на двоих и той высоты, где они побывали! Но в каждой клеточке, в каждом нерве все еще звучала, становясь тише и тише, та чистая высота!

А чуть позже Кира подумала, что они не смогут об этом говорить, смущаясь таких знаний и открытий, избегая откровений словами, и поняла, что тогда они проиграют!

Нет! Видит Бог, ей более чем хватило в жизни чужих и своих проигрышей!

Этой победы она не потеряет и ему не даст потерять!

А он вдруг неожиданно поцеловал ее яростно, неистово!

«Это же Крайнов!!» — восторженно успела подумать Кира.

И он не собирался отдавать ТАКУЮ победу боязни того высокого, к чему им посчастливилось прикоснуться! И брал ее так же неистово, изгоняя мимолетную трусость из них обоих, и Кира отвечала так же неистово и кричала на излете, утверждая его смелость! И это было прекрасно! По‑другому, без непереносимых высот, но не менее прекрасно!

Благодарю тебя, господи!


— Что это с нами было? — тихо спросила Кира, когда они немного отдышались и лежали обнявшись.

— Я не знаю, — признался Крайнов.

— Есть такой термин в искусстве: «непереносимая красота». Это когда произведение столь прекрасно, что вызывает у людей чувственное сопереживание такой резонансной высоты, которая граничит со смертью. И бывали случаи, что люди умирали, не выдерживая.

Он помолчал, обдумывая, что ответить, подбирая слова, поцеловал ее в висок, в каждую веснушечку.

— Я бы хотел пережить это еще раз, — признался он полушепотом, — но не в ближайшее время. Я не знаю слов и определений, которыми можно описать, что я чувствовал. Но это пугает, когда приходишь в себя.

— Как будто мы стали одним целым, — совсем уж тихо призналась Кира.

— Да, — согласился Крайнов и посмотрел ей в глаза, — это завораживает и страшит.

— Мы смелые герои, мы не будем больше бояться, — заверила Кира.

— Мы очень смелые герои, — уточнил Крайнов, улыбнувшись, и предложил: — Давай шампанского выпьем и поедим. Заземлимся, так сказать, а то толком не поели, прерванные незапланированным стриптизом, а есть хочется зверски. После таких духовных переживаний.

— Ты самый лучший в мире, Николай Крайнов! — выказала восхищение Кира Белая.

— Ото ж! — по‑стариковски тяжело вздохнул он.

Но до шампанского и еды дело дошло не сразу, выяснилось, что огонь в камине почти погас и требовал дровишек, и одежду найти в потемках не представлялось возможным. Кира пошла в душ, оставив хозяина освежать романтический антураж.

Она быстро ополоснулась, почему‑то совсем не хотелось оставаться надолго одной, даже разнеживаться под струями воды. Облачившись в длинное трикотажное платье, которое условно считала домашним за удобство и уютность, Кира вернулась в гостиную.

Романтизм крепчал!

За это время Крайнов успел и дров положить в камин, так, что разгорелось сильное пламя, и накидать подушек на пол возле дивана, вместо столика появилась скатерть на полу, уже сервированная заново, но попроще, без изысков и свечей. Кира расчувствовалась от такой заботы и внимания.

— Шампанское в снегу заново остывает, — сказал он у нее за спиной, обнял сзади и поцеловал в шею, — теперь я в душ. Подождешь, я быстро?


Они сидели на полу, на подушках, смотрели на огонь, пили маленькими глотками холодное шампанское, болтали о чем‑то веселом, смеялись.

— Ну, так, может, объяснишь, как получилось, что ты отказала всем другим мужчинам и дождалась меня? — шутливым тоном спросил Крайнов.

У Киры из глаз исчез смех, и улыбаться она перестала, посмотрела в бокал, который держала в руке.

— Что‑то не так? — встревожился Крайнов.

— Да нет, просто это длинная и неприятная история, — вздохнула она.

— Но она уже закончилась, — негромко напомнил он, — и теперь она только история.

— Можно сказать и так.

Кира отпила шампанского, помолчала, собираясь с мыслями.

— У меня есть старший брат. Вадим.


Семья Белых была той самой «ячейкой общества», с которой можно рисовать плакат: «Идеальная семья — мама, папа, брат и я!»

Папа, Владимир Андреевич, работал ведущим инженером на высокотехнологичном экспериментальном производстве и являлся специалистом очень высокого уровня, какие во все времена на вес золота и каких на любом заводе готовы с руками оторвать.

— Я прикладник в чистом виде, — посмеивался он.

Владимир Андреевич был очень позитивным человеком, как сейчас говорят — в гармонии с собой и своей жизнью, обладал тонким прекрасным юмором, энциклопедическими знаниями и легким характером.

Мама, Марина Константиновна, работала метеорологом в Гидрометцентре. Она частенько шутила, что ее основное занятие — гадание на облачной куче. Родители настолько совпадали жизненными взглядами, характерами, юмором, что ни разу серьезно не поругались. Спорили, обсуждая что‑нибудь иногда, но если дело накалялось до претензий, то всегда заканчивали смехом — папа что‑нибудь съюморит на тему разборок, мама не удержится и рассмеется, и через пять минут хохочут уже оба до слез. Бывало, Кира или Вадим зайдут в кухню, увидят ухохатывающихся родителей и понимающе оценят ситуацию:

— А, понятно, очередная попытка скандала провалилась. — И присоединяются к хохоту, начиная выяснять, кто из родителей что сказал и в чем вообще была суть проблемы.

Они очень радостно и как‑то легко жили! Во взаимной любви, глубокой дружбе и понимании, в доверии. Кира с Вадимом уважали родителей и гордились ими.

Прекрасная пара — папа статный, высокий, привлекательный мужчина, спортивного телосложения. Мама миниатюрная, стройненькая, как девочка, и невероятно обаятельная. Очень активные, энергичные, заводные — лыжные прогулки зимой, летом дача и велосипедные кроссы по пересеченной местности, совместные поездки по стране и за рубеж…

Может, они слишком легко и радостно жили? Может, поэтому их судьба наказала? За беззаботность и отсутствие проблем? Или в этой легкости и беззаботности они были невнимательны друг к другу и до конца не знали и не пытались понять себя и родных?

Только Богу ведомо!

Ближе к выпуску из Мерзляковки тогдашний ее преподаватель Ирина Сергеевна сказала:

— Кирочка, ты очень талантлива и станешь блистательным музыкантом, но выдающейся, гениальной пианистки из тебя не выйдет. Твой божественный дар в другом: ты преподаватель музыки. Я работаю с тобой два года, но мне практически не пришлось тебя чему‑то обучать. Разве ты не заметила, как я преподаю другим ребятам и тебе? Мне не надо ничего тебе показывать, когда ты играешь, ты внутри себя этим самым божественным даром видишь и слышишь, как идеально, совершенно должно звучать произведение, где и какие акценты расставлять, какая техника необходима, как должна работать кисть, корпус, пальцы — в этом твоя гениальность. И при твоей работоспособности, усидчивости и настойчивости ты станешь преподавателем мирового уровня, уж поверь мне! Более высокого, чем я. И мне не стыдно и не обидно это признавать.

Поступив в консерваторию и перейдя в руки к Ксении Петровне, она услышала от нее тот же вердикт о своем даре:

— Да, ты прирожденный, уникальный педагог, но надо обязательно закончить класс фортепиано, пропустить через себя все произведения, проиграть их как исполнителю, а потом мы поступим тебя в аспирантуру, и там уже будешь осваивать специфику преподавательской деятельности. А пока предстоит очень много работы, чтобы отыграть как можно больше произведений. Ну, ничего, осилим!

Программа будущего прорисована красной направляющей линией, желание учиться в ней зашкаливало. Кира была настолько погружена в музыку, в занятия, что бежала утром в консерваторию к моменту ее открытия и возвращалась домой не раньше десяти вечера, а перед важными выступлениями так и вовсе оставалась ночевать у Ксении Петровны, которая жила рядом, на Большой Никитской. Девушка в тот период совсем не замечала того, что происходит в семье.

В июле, после окончания первого курса, Кира и несколько ее однокурсников поехали по стране давать шефские концерты в детских домах и интернатах.

И именно в июле все и началось.

Вадим был старше Киры на два года и учился в престижном техническом вузе, блестяще закончил третий курс. У его однокурсника и друга Максима двенадцатого июля был день рождения — двадцать лет, которые он отмечал с купеческим размахом. Родители Максима, люди весьма состоятельные, обожали сына и не пожалели ради такого события никаких средств и усилий.

Начавшись в ресторане, празднование переместилось в клуб, а из него в казино, в котором Максим широким жестом выделил трем своим близким друзьям, в том числе и Вадиму, нехилую сумму для игры.

Вадим сел за покерный стол… и перестал быть Вадимом.

Он всегда был азартен — в учебе, в экстремальных видах спорта, которыми увлекался, в любви, в жизни, в мелочах — ему до остервенения требовалось побеждать, выигрывать. Жизнь на грани фола! И он добивался своего всегда!

Но так сложилось, что прежде ему никогда еще не приходилось играть в карты или в другие азартные игры, он первый раз попал в казино. Он сел за стол для начинающих, где сначала ему объяснили наскоро правила игры.

И именно в тот день выяснилось, что он игрок!

Все оставшееся лето Вадим просидел за компьютером, играя в Интернете в покерном клубе, разумеется, на деньги, сначала виртуальные, потом и вполне реальные, и изучая все мельчайшие нюансы игры.

А в сентябре, в первые же выходные, он с тем же Максимом и друзьями отправился в казино.

Домой он пришел через три дня осунувшийся, с красными глазами, в провонявшей потом, спиртным и сигаретным дымом одежде, промычал что‑то нечленораздельное родителям и, рухнув на кровать не раздеваясь, проспал сутки.