Когда начинает играть «Колыбельная» «Дикси Чикс», мы с Марго занимаем места. Папа становится на место жениха, и мы все смотрим на дом, откуда к нам идет Трина. Она восхитительна. Во время обетов мы плачем, даже Марго, которая не плачет никогда.

Они остановились на традиционных обетах, и когда преподобный Чои, пастор из бабушкиной церкви, говорит: «Можете поцеловать невесту», папа отчаянно краснеет, но целует Трину от души. Все хлопают, Китти улюлюкает, Джейми Фокс-Пикл лает.


Танец отца и дочери – идея Трины. Она сказала, что уже это делала, не видит смысла повторять и гораздо интереснее будет танцевать нам, девочкам. На неделе мы репетировали в танцзале, который арендовал папа.

Мы решили, что первой будет Марго, ее сменю я, а потом – Китти. Папа выбрал «Isn’t She Lovely», песню, которую Стиви Уандер написал для своей новорожденной дочери.

Мы с Китти стоим в стороне, хлопая в такт. Я знаю, что она уже предвкушает танец.

Перед тем как отпустить Марго, папа притягивает ее поближе и шепчет что-то на ухо, и у нее на глазах выступают слезы. Я не буду спрашивать, что он сказал. Этот момент – только для них двоих.

Мы с папой отработали несколько движений. Зрителям особенно нравится, как мы идем в танце бок о бок и синхронно делаем шимми[49].

– Я так тобой горжусь, – говорит он, – моя средненькая.

Теперь слезы выступают у меня. Я целую его в щеку и передаю Китти. Папа кружит ее, когда начинает играть гармоника.

Уходя с танцпола, я вижу Питера в костюме, который стоит в стороне, под кизилом. Он невыносимо красив. Я пересекаю двор, и он не сводит с меня глаз. У меня отчаянно колотится сердце. Он здесь ради меня? Или пришел только потому, что обещал моему отцу?

Оказавшись прямо перед ним, я говорю:

– Ты пришел.

Питер отводит глаза.

– Конечно, я пришел.

Я тихо говорю:

– Я бы хотела взять обратно все, что наговорила тем вечером. Я даже не все помню.

Глядя себе под ноги, он отвечает:

– Но ты говорила искренне, разве не так? Так что хорошо, что ты это сказала, потому что кто-то должен был, и ты права.

– В чем? – шепчу я.

– По поводу Северной Каролины. Мне не нужно туда переводиться. – Он поднимает голову, и глаза у него полны боли. – Но надо было сказать, что мама с тобой говорила.

Я прерывисто вздыхаю.

– А тебе надо было сказать, что думаешь о переводе! Сказать, что ты чувствуешь. После вручения аттестатов ты закрылся и не подпускал меня к себе. Только говорил, что все будет хорошо.

– Потому что я боялся! – взрывается он и оглядывается, чтобы проверить, не услышал ли кто-нибудь. Но музыка играет громко, все танцуют. Никто на нас не смотрит, мы как будто одни.

– Чего ты так боялся? – шепчу я.

Он сжимает кулаки, а когда наконец заговаривает, голос его звучит хрипло.

– Я боялся, что ты уедешь в Северную Каролину, поймешь, что я того не стою, и бросишь меня.

Я подхожу на шаг ближе, кладу ладонь ему на руку. Он не отстраняется.

– Если не считать семьи, ты для меня самый важный человек на свете. И хотя кое-что из сказанного той ночью было правдой, но не то, что я хотела потерять с тобой девственность, чтобы перевернуть эту страницу. Я хотела сделать это с тобой, потому что люблю тебя.

Питер притягивает меня одной рукой за талию и, глядя сверху вниз, говорит:

– Ни ты, ни я не хотим расставаться. Так зачем это делать? Из-за того, что наговорила моя мама? Из-за того, что так поступила твоя сестра? Ты не такая, как твоя сестра, Лара Джин. Мы не такие, как Марго и Сандерсон или другие люди. Мы – это ты и я. И да, будет трудно. Но, Лара Джин, я никогда ни к кому не испытывал таких чувств. – Он говорит это со всей уверенностью, на какую способен только мальчик-подросток. Я никогда не любила его сильнее, чем в этот момент.

Играет Lovin’ in My Baby’s Eyes, и Питер берет меня за руку и ведет на танцплощадку.

Мы никогда не танцевали под такую музыку. Это песня, под которую покачиваются вместе, смотрят в глаза друг другу и улыбаются. Ощущения от нее другие, словно мы уже старше.

На другой стороне площадки Трина, Китти и Марго танцуют кружком, а в середине – бабушка. Хэйвен танцует с моим папой. Она ловит мой взгляд и одними губами говорит: «Он такой симпатичный». Питер, а не мой папа. Он правда очень, очень симпатичный.

Я никогда не забуду этот день до конца жизни. Однажды, если мне повезет, я расскажу какой-нибудь девочке свои истории, как Сторми рассказывала мне, и смогу снова их пережить.

Когда я буду старой и седой, то оглянусь на этот вечер и вспомню, каким он был.

Какой он сейчас.

Мы все еще здесь. Будущее пока не наступило.


Ночью, после того как гости ушли, стулья сложены, а остатки еды убраны в холодильник, я поднимаюсь в комнату снять платье. На кровати лежит мой выпускной альбом. Я открываю заднюю обложку, и вот она – запись Питера.

Только это не запись, а контракт.


Исправленный контракт Питера и Лары Джин

1. Питер будет писать письмо Ларе Джин раз в неделю. Настоящее, от руки, не имейл.

2. Лара Джин будет звонить Питеру раз в день, желательно вечером, перед тем как лечь спать.

3. Лара Джин повесит на стену фотографию, выбранную Питером.

4. Питер будет держать фотоальбом на столе, чтобы все заинтересованные лица видели, что у него есть девушка.

5. Питер и Лара Джин всегда будут говорить друг другу правду, даже когда это трудно.

6. Питер будет любить Лару Джин всем сердцем, всегда.

Глава 41

ВЕЧЕРОМ ПЕРЕД МОИМ ОТЪЕЗДОМ В КОЛЛЕДЖ прогноз обещает метеоритный дождь. Мы с Питером едем на озеро наблюдать его. Китти не говорит этого вслух, но она тоже ужасно хочет поехать. В любой другой момент я бы согласилась.

Когда я прощаюсь, ее губы разочарованно поджимаются всего на секунду, но она хорошо это скрывает. Как трудно иногда быть самой младшей, которую оставляют позади.

В машине я страдаю от чувства вины за то, что так жадно оберегаю время, которое провожу с Питером. Но его остается так мало… Я ужасная сестра. Марго взяла бы Китти с собой.

– О чем ты думаешь? – спрашивает Питер.

– О, ни о чем, – отвечаю я. Мне стыдно признаться, что нужно было пригласить Китти.

Когда я вернусь на осенних каникулах, мы что-нибудь организуем для нас втроем. Возьмем ее с собой в уличный кинотеатр на ночной показ. Она будет в пижаме, и я постелю на заднем сиденье одеяло, чтобы она могла там заснуть. Но сегодня я хочу побыть наедине с Питером. Нет смысла погружаться в чувство вины и портить этим вечер. И если быть до конца честной, я бы не поступила иначе. Так сильно я дорожу каждым мгновением, которое остается нам с Питером. Я хочу, чтобы он смотрел только на меня. Хочу говорить только с ним, быть только с ним. Однажды Китти поймет: когда влюбится и захочет быть только с этим человеком и ни с кем не делить его внимание.

– Нужно было взять Китти с собой, – говорю я внезапно.

– Знаю, – отвечает Питер. – Мне тоже стыдно. Думаешь, она сердится?

– Скорее всего, грустит.

Но никто не вернется за ней. Мы молчим, а потом оба смеемся с облегчением. Питер уверенно говорит:

– В следующий раз мы возьмем ее с собой.

– В следующий раз, – соглашаюсь я и беру его за руку, переплетая пальцы. Он сжимает их в ответ, и меня успокаивает знание, что сегодня он чувствует то же, что и я, и между нами нет расстояния.

Мы расстилаем одеяло и ложимся рядышком. Луна в синей ночи выглядит ледяной. Пока я не вижу ничего необычного, просто ночное небо.

– Может, нужно было поехать в горы? – спрашивает Питер, повернувшись ко мне.

– Нет, это идеальное место, – отвечаю я. – И я читала, что наблюдение за звездами всегда требует терпения, где бы ты ни был.

– У нас вся ночь впереди, – говорит он, притягивая меня ближе.

Иногда я хотела бы, чтобы мы встретились в двадцать семь лет. Двадцать семь – это хороший возраст, чтобы встретить человека, с которым проведешь всю жизнь. В двадцать семь ты еще молод, но, надо надеяться, уже на пути к тому, кем хочешь быть.

Но потом я думаю, что нет, я ни за что никому не отдам свои двенадцать, тринадцать, шестнадцать, семнадцать лет с Питером. Первый поцелуй, первый ненастоящий роман, первый настоящий роман. Первый мальчик, который купил мне украшение. Сторми сказала бы, что это самый грандиозный момент. Она говорила, что так мальчик дает понять, что ты принадлежишь ему. У нас было наоборот. Так я поняла, что он принадлежит мне.

Я не хочу ничего этого забывать. То, как он смотрит на меня прямо сейчас. Как до сих пор от его поцелуев у меня каждый раз бегут мурашки по спине.

– Первое собрание в шестом классе.

Я поднимаю на него глаза.

– М-м?

– Тогда я впервые тебя увидел. Ты сидела передо мной. Я подумал, что ты симпатичная.

– Хорошая попытка, – смеюсь я.

Как мило и типично для Питера – пытаться что-то выдумать для романтичности момента. Но он продолжает:

– У тебя были очень длинные волосы и ободок с бантиком. Мне всегда нравились твои волосы.

– Ладно, Питер. – Я глажу его по щеке. Он не обращает внимания на мои слова.

– У тебя на рюкзаке было написано твое имя блестками. Мне никогда не встречалось имя «Лара Джин».

Я раскрываю рот. Я сама приклеивала блестки на рюкзак! У меня ушла целая вечность на то, чтобы сделать это ровно. Я совсем об этом забыла, хотя обожала тот рюкзак.

– Директор стал вызывать всех в случайном порядке, чтобы выходили на сцену и соревновались за призы. Все поднимали руки, но у тебя волосы зацепились за стул, и ты пыталась их распутать, так что тебя не вызвали. Я помню, как думал, что, может, надо тебе помочь, но потом решил, что это будет странно.

– Как вышло, что ты все это помнишь? – изумленно спрашиваю я. Он с улыбкой пожимает плечами.