Дженни Хан - С любовью, Лара Джин

«Не будь одной из тех, кто выбирает колледж ради парня» – так говорила моя мама, так считает и Марго.

КРИСТЕН РЕШИЛА, ЧТО ТЕМОЙ ДЕВИЧНИКА будут девяностые, потому что Трина их обожает. Так что все одеты в стиле тех лет. Честно говоря, мне кажется, что Кристен выбрала эту тему, чтобы надеть укороченный топик и продемонстрировать накачанный живот. Она приходит к нам домой в синей футболке с надписью SKATER GURL и мешковатых джинсах. Волосы разделены на прямой пробор, помада темно-коричневая и совершенно матовая. Первым делом она включает радио с музыкой девяностых на весь дом.

Девочки встречаются у нас в доме, а мальчики (и Китти) – в стейк-хаусе. Я рада, потому что до сих пор не знаю, что сказать Питеру.

Мы долго собираемся. Я выбрала платье в стиле «бэби-долл» в цветочек, которое нашла на «Этси»[46], кремовые гольфы и черные туфли на платформе. Я завязываю волосы в два хвостика, когда Кристен приходит на инспекцию, вооруженная бокалом для мартини, на котором розовым написано «Подружка невесты».

– О-о-о, как мило ты выглядишь, Лара Джин, – говорит она, попивая коктейль.

Я подтягиваю хвостики.

– Спасибо, Кристен.

Я рада, что мой наряд удался. Голова у меня забита другим, но не хотелось бы испортить Трине вечер.

Китти и Марго сидят на полу, и Китти красит ногти Марго черным лаком. Марго выбрала стиль гранж: длинная фланелевая рубашка, джинсы и «мартинсы», которые я одолжила у Крис.

– Что вы пьете? – спрашивает Китти у Кристен.

– «Космополитен». Внизу в бутылке из-под «спрайта» есть еще. Но не для тебя.

Китти закатывает глаза.

– Где Три?

– В душе, – сообщаю я.

Кристен склоняет голову набок и щурится.

– Тебе чего-то не хватает. – Она отставляет бокал и выуживает из сумочки помаду. – Вот, накрась губы.

– О… это тот же цвет, что и у вас? – спрашиваю я.

– Да! Называется «Тост за Нью-Йорк». Он был хитом сезона!

– Э-э-э… – Я не уверена. Губы Кристен словно вымазаны шоколадом «хершис», который потом засох.

– Верь мне, – говорит она.

– Я собиралась накраситься этим, – я откладываю щетку для волос и демонстрирую блестящий розовый блеск для губ. – «Спайс Герлз» такой наносили, кажется. Они же из девяностых?

– Скорее всего, поздние девяностые – ранние двухтысячные, – хмурится Кристен. – Но да, это подойдет. – Она протягивает помаду Марго. – А тебе вот это понадобится. В твоем образе недостаточно девяностых.

Она наблюдает, как Китти наносит последние штрихи на ногти Марго.

– Мне приходилось использовать черный маркер. Не представляете, девочки, как вам везет. Такое разнообразие. Мы обходились подручными материалами. Черный – маркером, белый – «штрихом».

– Что такое «штрих»? – спрашивает Китти.

– Господи, вы, дети, даже не знаете, что такое «штрих»!

Как только Кристен поворачивается взять свой коктейль, Китти скалится на нее и беззвучно шипит.

– Я это видела, – говорит Кристен.

– Я так и планировала, – огрызается Китти. Кристен смеривает ее взглядом.

– Заканчивай ногти сестры поскорее, накрасишь еще и мне.

– Почти закончила, – говорит Китти.

Через минуту раздается звонок в дверь, и все трое отправляются вниз. Кристен кричит:

– Откройте дверь, я принесу напитки!

Моник, которая была в одном сестринстве с Триной, одета в платье-комбинацию с рисунком из огромных подсолнухов поверх белой футболки и черные туфли на платформе совершенно космического вида. На ее подруге по «Соул-сайкл» Кендре комбинезон с розовой майкой и розовая резинка в тон в волосах. Многое из того, что на нас надето, носят и ребята в моей школе. Мода циклична.

Тема девяностых была правильным решением: Трина в полном восторге.

– Какое милое платье! – говорит мне Кендра.

– Спасибо! – отвечаю я. – Оно винтажное.

Она отшатывается в глубоком ужасе.

– Господи, девяностые уже считаются винтажем?

– Да, подруга, – говорит Трина, передергиваясь.

– Какой кошмар. Мы старые?

– Нам пора в дом престарелых, – жизнерадостно кивает Трина.

В машине по пути в караоке-бар я получаю сообщение от Питера – фотографию его отца с моим отцом, в костюмах и с широкими улыбками. У меня сжимается сердце. Как отпустить такого парня?

В баре мы занимаем приватную комнату. Марго заказывает гранатовую «Маргариту». Трина замечает, но ничего не говорит. Да и что она может сказать? Марго через месяц двадцать.

– Вкусно? – спрашиваю я.

– Очень сладко, – отвечает Марго. – Хочешь глоточек?

Очень хочу. Питер написал из стейк-хауса два раза, спрашивая, как идет мой вечер, и у меня все тяжелее на душе. Я осторожно кошусь на Трину, которая поет дуэтом с Кристен. Марго она ничего не сказала, но у меня есть чувство, что мне скажет.

– В Шотландии можно пить с восемнадцати, – говорит Марго. Я отпиваю глоток. Коктейль вкусный, терпкий и ледяной.

Тем временем все листают песенники, выбирая, какую песню поставить. Правило вечера – только музыка девяностых. Гости разогреваются не сразу, но потом напитки начинают литься рекой, и люди выкрикивают номера песен для очереди.

Следующей идет Мишель, подруга Трины. Она мурлычет:

– Были времена, когда у меня было разбито сердце…

– Мне нравится эта песня, – говорю я. – Кто ее поет?

Кристен снисходительно гладит меня по голове.

– Aerosmith, малышка. Aerosmith.

Spice Girls они поют все вместе.

Мы с Марго поем «Wonderwall» группы Oasis. Сев на место, я с трудом перевожу дыхание.

Кендра двигается в такт песни, покачивая бокалом для мартини в воздухе. Напиток в нем кислотно-зеленого цвета.

– Что ты пьешь, Кендра? – спрашиваю я.

– Яблочный мартини.

– Звучит аппетитно. Можно попробовать?

– Да, сделай глоток! Он такой фруктовый, что алкоголь не чувствуешь.

Я делаю маленький глоточек, как колибри. Сладко. На вкус как «Джолли Ранчер»[47].

Закончив свой номер, Кристен и Трина падают на диван рядом со мной, а Кендра выскакивает петь Бритни Спирс. Кристен тянет:

– Я просто хочу, чтобы мы оставались близкими подругами, понимаешь? Не становись скучной. Не становись вдруг мамашей, ладно? То есть я понимаю, что ты должна быть мамой, но не будь мамашей.

– Я не стану мамашей, – успокаивает ее Трина. – Я никогда не смогу стать мамашей.

– Ты должна пообещать, что будешь все равно приходить на винно-расслабительные четверги.

– Обещаю.

Кристен всхлипывает.

– Я так тебя люблю, подруга.

У Трины тоже слезы на глазах.

– И я тебя люблю.

Мартини Кендры стоит на столе один-одинешенек. Пока никто не видит, я делаю еще глоток, потому что он такой вкусный. А потом еще один. К тому времени, когда меня замечает Трина, я опустошила бокал. Она приподнимает брови.

– По-моему, кто-то чересчур повеселился на Пляжной неделе.

– Там я почти ни глоточка не выпила, Трина! – протестую я.

Трина выглядит тревожной.

– Марго, твоя сестра пьяна?

Я вскидываю руки.

– Нет, нет, я совсем не пьяная!

Марго садится рядом и заглядывает мне в глаза.

– Она пьяна.

Я в жизни не была пьяной. А теперь пьяная? Я очень расслаблена. Вот как ощущается опьянение – словно у тебя все конечности свободные и мягкие?

– Твой папа меня убьет, – стонет Трина. – Они только что отвезли Китти домой и вот-вот приедут сюда. Лара Джин, выпей много воды. Весь стакан. Я принесу еще кувшин.

Она возвращается через несколько минут с мальчишником в полном составе. Мне достается предупреждающий взгляд. «Не выдавай себя», – говорит она одними губами. Я показываю ей два поднятых вверх пальца, а потом вскакиваю и обнимаю Питера.

– Питер! – я перекрикиваю музыку. Он так симпатично выглядит в рубашке и галстуке. Такой милый, просто до слез. Я зарываюсь лицом ему в шею, как белка. – Я так по тебе скучала.

Питер всматривается мне в лицо.

– Ты пьяная?

– Нет, я выпила всего пару глоточков. Пару бокалов.

– Трина тебе разрешила?

– Нет, – хихикаю я. – Я отпивала у других.

– Лучше увести тебя отсюда, пока папа не увидел. – Питер оглядывается по сторонам. Папа листает песенник вместе с Марго, которая взглядом приказывает: «Соберись».

– То, чего он не знает, никому не повредит.

– Пойдем выйдем на парковку, ты подышишь воздухом, – говорит Питер, приобнимая меня и выводя за дверь. Я слегка пошатываюсь. Питер пытается не улыбаться.

– Ты пьяная.

– Наверное, я легко пью.

– Легко пьянеешь. – Он щиплет меня за щеку.

– Да, легко пью, то есть пьянею.

Почему это так смешно? Я не могу перестать смеяться. Но потом замечаю, с какой нежностью он на меня смотрит, и перестаю. Смеяться больше не хочется. Хочется плакать. Он организовал мальчишник для моего папы. Он так меня любит. Я должна любить его так же сильно в ответ. До сих пор я не знала, что сделаю, но теперь знаю.

– Я хочу тебе кое-что сказать. – Я внезапно выпрямляюсь и нечаянно стукаю его в ключицу, так что он закашливается. – Извини. Вот что я хочу сказать. Я хочу, чтобы ты делал то, что должен, и хочу сама делать то, что должна.

У него на губах полуулыбка. Покачивая головой, он спрашивает:

– О чем ты, Кави?

– Я о том, что… я думаю, что нам нельзя быть в отношениях на расстоянии.

Его улыбка тает.

– Что?

– Я думаю, что тебе нужно учиться в Вирджинии, играть в лакросс, а мне надо заниматься своими делами в Северной Каролине, и если мы попытаемся остаться вместе, то все развалится. Так что нам нельзя. Просто нельзя.

Он моргает, и его лицо становится совсем неподвижным.

– Ты не хочешь оставаться вместе?

Я мотаю головой. От выражения боли на его лице я трезвею.

– Я хочу, чтобы ты занимался тем, чем должен, а не делал что-то ради меня. Ты много работал ради того, чтобы попасть в университет Вирджинии, Питер. Там ты и должен быть. А не в Северной Каролине.