Задувая свечи, я загадываю желание: всегда любить Питера так, как люблю сейчас.

Глава 23

БАССЕЙН В НАШЕМ РАЙОНЕ ВСЕГДА ОТКРЫВАЕТСЯ в выходные перед Днем поминовения. В детстве мы с Марго считали дни. Мама упаковывала с собой сэндвичи с сыром и ветчиной в вощеной бумаге, морковные палочки, большой кувшин яблочной воды (сильно разведенный яблочный сок без сахара). Я выпрашивала газировку из автомата или фруктовый пунш, но не получала их. Мама обмазывала нас кремом от солнца, как индейку маслом. Китти всегда кричала и сопротивлялась. Терпением она никогда не отличалась. Удивительно, как много остается в нас с младенчества, когда мы вырастаем. Если бы не Китти, я бы этого не знала. Она до сих пор корчит такие же гримасы.

В этом году Китти не участвует в команде по плаванию. Она говорит, что с тех пор, как ее друзья перестали ходить, ей уже неинтересно. Но я замечаю, как грустно она смотрит на расписание занятий. Наверное, это тоже часть взросления: ты прощаешься с тем, что любил.

Все газоны недавно подстрижены, и воздух пахнет клевером и зеленью. Стрекочут первые летние сверчки. Под эту музыку проходит каждое мое лето.

Мы с Питером занимаем шезлонги подальше от детского бассейна, потому что там тише. Я готовлюсь к экзамену по французскому, во всяком случае, пытаюсь.

– Подойди поближе, я намажу тебе плечи, – зову я Китти, которая болтает у бассейна со своей подругой Бриэль.

– Ты же знаешь, я не сгораю, – отвечает она, и это правда. Ее плечи уже золотистые, как запеченные булочки. К концу лета они будут темными, как корочка на зерновом хлебе. Волосы у нее зачесаны назад, на плечах полотенце. У нее фигура подростка: одни ноги да руки.

– Просто подойди сюда, – говорю я.

Китти шлепает сланцами по полу, направляясь к нам с Питером. Я поливаю ее кремом от солнца и втираю в плечи.

– Сгораешь ты или нет – неважно. Нужно защищать кожу, чтобы не выглядеть как старая сумка. – Это говорила мне Сторми. Китти хихикает над сравнением.

– Как миссис Летти. У нее кожа цвета хот-дога. – Миссис Летти наша соседка, и кожа у нее как поверхность тонкого блинчика.

– Я не имела в виду кого-то конкретного. Но да. Ей стоило пользоваться кремом от солнца в молодости. Пусть это будет тебе уроком, сестра моя.

Питер надевает солнцезащитные очки.

– Вы злые, девочки.

– Это говорит парень, который однажды забросал ее газон туалетной бумагой!

Китти хихикает и отпивает колу из моей бутылки.

– Это был ты?

– Ложь и пропаганда! – невозмутимо отвечает Питер.

Становится жарче, и Питер уговаривает меня отложить учебник французского и прыгнуть вместе с ним в бассейн. Там плещутся только дети, нет никого старше нас. У Стива Бледела есть бассейн дома, но я хотела прийти сюда в память о былых днях.

– Даже не думай меня топить, – предупреждаю я. Питер начинает кружить, как акула, подплывая все ближе. – Я серьезно!

Он ныряет и обхватывает меня за талию, но не топит, а целует. Кожа у него прохладная и гладкая и губы – тоже.

Я отодвигаю его и шепчу:

– Не целуйся, вокруг дети!

– И что?

– Никто не хочет видеть, как подростки целуются в том же бассейне, в котором играют дети. Так не делают.

Я понимаю, что это ханжество, но мне не все равно. Когда я была маленькой, мне было неловко заходить в бассейн, пока там плескались подростки, потому что казалось, что бассейн принадлежит им.

– Смешная ты, Кави, – хохочет Питер.

Отплыв в сторону, он повторяет: «Так не делают!» – и снова заходится хохотом.

Спасатель дует в свисток, сообщая, что настала очередь взрослых, и дети выбираются на берег, включая меня и Питера. Мы возвращаемся на шезлонги, Питер сдвигает их поближе.

Я поворачиваюсь на бок, щурясь от солнца, и спрашиваю:

– Как думаешь, сколько должно быть лет, чтобы было разрешено плавать со взрослыми: восемнадцать или двадцать один?

– Не знаю. Двадцать один? – Он читает что-то с телефона.

– Может, восемнадцать. Нужно спросить. – Я надеваю очки и начинаю петь «Шестнадцать, скоро семнадцать» из «Звуков музыки». – Тебе нужен кто-то старше и мудрее, чтобы говорил, как жить. – Я щелкаю Питера пальцем по носу.

– Эй, я старше тебя, – возмущается он. Я глажу его по щеке и пою дальше:

– Мне семнадцать, скоро восемнадцать, за тобой я присмотрю.

– Обещаешь?

– Спой для меня, всего разочек, – прошу я. Питер отвечает выразительным взглядом. – Пожалуйста! Мне нравится, как ты поешь. У тебя такой чистый голос.

Он не может не улыбнуться. Питер не может устоять перед комплиментами.

– Я не знаю слов, – отговаривается он.

– Знаешь! – Я изображаю, что машу над ним волшебной палочкой. – Империо! Постой, ты помнишь, что это значит?

– Это… непростительное заклинание?

– Да, очень хорошо, Питер К. И что оно делает?

– Заставляет делать то, чего ты делать не хочешь.

– Превосходно, юный волшебник. Еще не все потеряно. А теперь пойте!

– Маленькая ведьма. – Он осматривается, проверяя, не слушает ли кто-нибудь, а потом тихо поет: – Мне нужен кто-то старше и мудрее, чтобы говорил, как жить… Тебе семнадцать, скоро восемнадцать, можешь меня научить.

Я восторженно хлопаю в ладоши. Что может быть приятнее, чем заставить мальчика подчиниться твоей воле? Я придвигаюсь к нему ближе и обвиваю его шею руками.

– Теперь ты ко мне пристаешь на публике! – говорит он.

– У тебя правда очень красивый голос, Питер. Не стоило тебе бросать хор.

– Я ходил в хор только потому, что туда ходили все девчонки.

– Тогда и не думай вступать в хор в университете. И никаких групп а капелла. – Я шучу, но Питер напрягается. – Шутка! Вступай в хоры и а капелла сколько хочешь! Хотя «Хуллабаху», хор а капелла в университете Вирджинии, все равно мужской.

– Я не хочу петь а капелла. И не собираюсь смотреть на других девчонок.

Ох.

– Конечно, ты будешь на них смотреть. У тебя же есть глаза. Честное слово, это такая же глупость, как когда говорят, что не замечают цвет кожи, хотя все это видят.

– Но я не об этом!

– Знаю, знаю. – Я сажусь и снова достаю учебник французского. – Ты правда не собираешься готовиться к экзамену по истории?

– На этом этапе мне достаточно получить зачет, – напоминает он.

– Должно быть славно, должно быть славно… – пою я.

– Можно подумать, из Уильяма и Мэри тебя выгонят, если ты получишь тройку по французскому, – говорит Питер.

– Французский меня не волнует. А вот экзамен по алгебре в пятницу…

– Ну и что? За тройку по алгебре тебя тоже не выгонят.

– Может, и нет, но я все равно хочу окончить с хорошими оценками, – говорю я.

Май почти закончился, и начался финальный отсчет. Последняя неделя школы. Я вытягиваю руки и ноги, щурюсь от солнца и счастливо вздыхаю.

– Давай в следующие выходные ходить сюда каждый день?

– Не могу. Я еду в тренировочный лагерь, помнишь?

– Уже?

– Да. Так странно, что сезон закончился и я больше не буду играть с командой.

Команда нашей школы по лакроссу не прошла в чемпионат штата. Ребята знали, что шансов мало. Как любит говорить Питер, «я в команде один». Ха! В следующие выходные он поедет в тренировочный лагерь со своей новой командой от университета Вирджинии.

– Предвкушаешь встречу с новой командой? – спрашиваю я.

– Некоторых я уже знаю, но да. Должно быть круто. – Он принимается заплетать прядку моих волос. – Кажется, у меня стало лучше получаться.

– У тебя все лето практики впереди, – говорю я, наклоняясь, чтобы ему было удобнее. Он ничего не отвечает.

Глава 24

В КОНЦЕ УЧЕБНОГО ГОДА ВСЕГДА ВОЗНИКАЕТ ОСОБЕННОЕ ОЩУЩЕНИЕ, но в этом году оно сильнее, потому что следующего не будет. Атмосфера завершения. Учителя приходят на уроки в шортах и футболках и вместо занятий показывают нам фильмы, пока разбирают свои письменные столы. Ни у кого больше нет энергии на учебу. Мы просто считаем дни до окончания. Все знают, куда пойдут дальше, и школа уже как будто осталась позади. Жизнь движется и быстро, и медленно, и ты вроде бы находишься одновременно в двух местах.

Выпускные экзамены проходят хорошо, даже алгебра дается легко. И все – для меня школа подходит к концу. Питер уезжает в тренировочный лагерь. Проходит всего один день, а я уже по нему тоскую, как по Рождеству в июле. Питер – мой горячий шоколад, мои красные митенки, мое рождественское утро.

Он сказал, что позвонит, как только вернется с тренировки, поэтому я держу телефон под рукой с включенным звуком. Утром он звонил, пока я была в душе, а когда я увидела звонок, уже было поздно. Это ждет нас в будущем? Все будет иначе, когда у меня будет свое расписание и занятия, но сейчас я как будто стою на вершине маяка и жду, когда вернется корабль моего возлюбленного. Для романтической натуры это чувство приятное, по крайней мере, пока. Будет не так приятно, когда новизна развеется и я привыкну к тому, что не могу видеть Питера каждый день, но пока в тоске есть свое извращенное удовольствие.

Вечером я спускаюсь вниз в длинной белой ночной рубашке, в которой, по словам Марго, похожа на героиню «Маленького домика в прерии», а по словам Китти – на привидение. Сев за стол, я открываю банку с персиками и ем их вилкой прямо из банки. Когда прокусываешь пропитанный сиропом персик, это доставляет необычайное удовольствие.

Я вздыхаю, и Китти поднимает глаза от компьютера и спрашивает:

– О чем ты так громко вздыхаешь?

– Скучаю… по Рождеству. – Я опять откусываю персик. Она вскидывает голову:

– Я тоже! Этой зимой нужно будет поставить во дворе оленей. Не дешевых, а красивых, проволочных, с фонариками.

Я снова вздыхаю и отставляю банку.

– Конечно.

От сиропа становится тяжело в желудке.

– Хватит вздыхать!

– Почему вздыхать так приятно? – размышляю я. Китти тоже вздыхает, но тяжело.