Да, желание плоти вскружило ему голову, но не оно подтолкнуло к тому, чтобы сделать ей предложение: толчком послужило внезапное озарение. Хоксторн понял, что влюбился, причем в самую первую встречу. Ему все в ней нравилось: нравилось сидеть за одним столом в Маммот-Хаусе, нравилось спорить по каждому поводу.

Нет, не одно лишь влечение плоти он чувствовал к ней, а еще и уважение: за стойкость, за умение держать оборону, справляться с проблемами и в случае необходимости приспосабливаться к новым условиям. Она не боялась бороться за то, во что верила, умела прощать и прощала – даже тех, кто этого прощения не заслуживал; она пожалела и окружила теплом и добротой уличного мальчишку. Именно такую мать Хоксторн хотел бы для своих детей.

Он не был извергом и понимал ее озабоченность по поводу возможной беременности. Опасения ее были вполне оправданны: ничто, кроме воздержания, не могло дать стопроцентной гарантии. Вот и еще один повод восхищаться ею: наглядное свидетельство ее стойкости.

В Лондоне было полно незаконнорожденных детей, но ни сам Хоксторн, ни Лоретта не хотели бы, чтобы их ребенок имел пожизненное клеймо без вины виноватого. Также он понимал и ее нежелание доставлять неприятности дяде, который до сих пор не простил ей обиду трехлетней давности, и благородство Лоретты не могло не восхищать. Единственное, чего он никак не мог понять, так это ее отказ от замужества. Он не понимал, насколько серьезно она отнеслась к данному предложению, а следовало бы. Вот уже три года она жила фактически в заточении из-за принесенного обета, и он никак не мог донести до нее простую мысль: обеты, в том числе и те, что даются в церкви перед викарием, нарушаются сплошь и рядом. Но Лоретта считала данное ею слово нерушимым. Почему она не такая, как все?

Солан заставил себя сделать еще глоток отвратительного напитка, лишь бы оправдать свое нежелание не думать о Лоретте: о том, как она нужна ему – и в качестве спутницы жизни, и как хозяйки дома, их общего дома. От того, что ее не было рядом, потребность делиться с ней своими мыслями, наблюдениями никуда не исчезла. Ему хотелось смеяться вместе с ней, спорить и даже ссориться. Словесные пикировки с ней пробуждали в нем боевой азарт и превращали беседу в увлекательную игру с непредсказуемым финалом. Хоксторн вдруг живо припомнил, как она прижималась к нему всем своим мягким теплым телом, и почувствовал напряжение в паху.

Да, если уж начистоту, усмехнулся про себя Солан, то больше всего ему не хватало именно этого – ее тела. Он безумно ее хотел: хотел любить ее всю ночь напролет, а проснувшись утром, увидеть ее, спящую, рядом с собой; хотел, чтобы и следующая ночь была такой же бурной, и та, что последует за ней… Нет, решил наконец Солан, опускать руки он не намерен. Проигрывать он не любит, а это значит, надо побеждать. Может, ей это и невдомек, но битва за нее вовсе не окончена – скорее наоборот: в самом разгаре. Он готов бороться за нее сколько понадобится, но победа будет за ним.

Ее отказ не приговор: просто придется приложить больше усилий, чтобы заставить ее сказать «да». Не беда, так даже интереснее – ему ведь всегда нравилось сражаться с достойным соперником.

Хоксторн устроился поудобнее: хорошо, что есть над чем поразмыслить – а размышлять предпочтительнее в комфортных условиях. Продумывая план наступления, нельзя сбрасывать со счетов Фарли: бросать его на произвол судьбы он не собирался.

– Ваша светлость, – услышал Хоксторн голос дворецкого, – к вам с визитом джентльмен. Я сказал, что вы так рано не принимаете, но он настаивает, что вы сделаете исключение, если я сообщу, что вас хочет видеть мистер Пакстон Квик.

Хоксторн поставил чашку с мерзким напитком на приставной стол и поднялся с кресла.

– Джентльмен прав: я его приму. Пригласи его сюда.

Квик вошел, поклонился и, остановившись у двери, сказал:

– Ваша светлость, спасибо, что согласились меня принять.

По его тону герцог понял: что-то произошло. Квик не улыбался, более того, явно нервничал, казалось, даже испуган.

– Насколько я помню, мы договорились, что вы оповестите меня, когда приедете в город, и мы встретимся.

– Да-да, такая договоренность была, – закивал Квик. – Но… как бы это сказать… дело, из-за которого я пришел, не терпит отлагательств.

Герцог пригляделся к гостю: ему показалось или голос Квика действительно дрогнул? Неужели это тот самый молодой человек, чья неиссякаемая энергия так его раздражала? Хоксторн встревожился не на шутку.

– Что стряслось?

Квик испустил такой глубокий вздох, что, казалось, он длился целую вечность, и выпалил:

– Из-за вас моя сестра постоянно плачет.

Если бы получил от Квика удар под дых, Хоксторн едва удивился бы сильнее. Что он несет? При чем здесь он, если речь шла о Фарли?

– Она так и сказала? – нахмурившись, поинтересовался Хоксторн.

– Нет, в этом не было необходимости.

Теперь Хоксторн вполне отчетливо услышал дрожь в голосе своего визави. Квик то стискивал руки, то поспешно убирал за спину.

– Я видел, как вы с Лореттой смотрели друг на друга, когда мы гостили у вас в имении, а что между вами что-то есть, заметил еще раньше – в Маммот-Хаусе. Утром перед отъездом из поместья вы поссорились, и в карете она плакала.

Хоксторн почувствовал, как сдавило грудь. Да, он видел ее полные слез глаза. Ему хотелось обнять ее и утешить, но она бы не позволила. Тогда она расстроилась из-за того, что ее вера, будто Фарли меняется к лучшему, потерпела крах. Маленький негодяй украл щенка, и Лоретте пришлось посмотреть правде в глаза. А правда была, мягко говоря, неутешительной: все ее труды по перевоспитанию беспризорника со всей очевидностью пошли прахом. Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

– Что между вами происходит? – жестко спросил Квик.

Да, похоже, братец Лоретты умнее, чем хочет показаться.

– Мои отношения с вашей сестрой никого не касаются.

– Ошибаетесь, ваша светлость: касаются меня, причем напрямую. – Голос его звучал ровнее и увереннее, но волнение выдавали глаза: мистер Квик часто моргал. – Я намерен решительно пресекать любые действия, которые причиняют боль моей сестре, со стороны кого бы то ни было.

– Рад это слышать.

– Включая вас, – жестко добавил Квик.

Солан понял, что благодушию джентльмена пришел конец, и виной тому – слезы сестры.

– Разумеется. – Хоксторн вынужден был признать, что напор молодого человека его впечатлил: похоже храбрости ему не занимать. – Несмотря на то что я не обязан перед вами отчитываться, все же скажу: ссора наша связана с Фарли, который совершил неблаговидный поступок. Так что не стоит искать причину ее слез во мне.

– Она мне так и сказала.

– Но вы ей не верите?

– Ваша репутация и явный интерес к моей сестре дает мне повод опасаться за ее невинность. – Пакстон замолчал и судорожно сглотнул. – Лоретта не раз просила дядю позволить ей поехать в Лондон: или навестить приятельницу, или чтобы присутствовать на свадебной церемонии своей лучшей подруги, а потом на крестинах ее первенца, – но он был неумолим и не позволял ей выезжать даже в Гримсфилд на ярмарку. Граф твердо решил лишить Лоретту всех источников радости, и она, выслушивая отказ за отказом, ни разу не заплакала.

Пакстон подступил к герцогу вплотную, и Солан заметил, что теперь его взгляд тверд и полон решимости, как и голос, когда он сказал:

– Если вы еще раз сделаете ей больно, я вызову вас на дуэль.

– Иного я от вас и не ожидал, – спокойно ответил Хоксторн, с трудом сдерживая улыбку: теперь в нем созрела уверенность, что завоевать Лоретту удастся.

– Итак, я вас предупредил.

Пакстон буквально буравил его глазами, но Хоксторн не собирался пускаться в пространные объяснения перед этим сопляком, хотя и признавал за ним право защищать сестру: Квик поступил достойно, как настоящий мужчина.

– Я понимаю, что теперь не могу претендовать на руку вашей сестры, – продолжил Квик, отступив на шаг, – но хочу, чтобы вы знали: будь леди Адель моей женой, а вы довели бы ее до слез, я бы и вам высказал свой протест. Всех, кто мне дорог, я намерен окружать заботой, а также защищать.

– Я вам верю.

Квик кивнул и, одернув полы сюртука, заявил:

– Что ж, тогда разговор закончен, позвольте откланяться.

– А как же брачный контракт? Мы ведь собирались его обсудить.

– Что? – в недоумении уставился на герцога Пакстон.

– После вашего отъезда мы с Адель имели долгий разговор. Она не против выйти за вас, и, насколько я понял, вы тоже хотите на ней жениться.

Ему показалось, или Квик действительно покачнулся, судорожно сглотнув? Пожалуй, ему лучше присесть, а то еще, чего доброго, грохнется в обморок.

– Вы хотите сказать, что она… вы все еще не против, чтобы я на ней женился? После всего?..

– Я не думаю, что у вас есть повод для радости, Квик: с моей сестрицей вы еще хлебнете лиха, – но поскольку вы оба желаете этого брака, мои поверенные составят контракт и через две недели предоставят вашим представителям для ознакомления и внесения поправок.

– Не знаю, что и сказать… Что ж, я оповещу дядю, а через две недели вновь приеду в Лондон, чтобы ознакомиться с документом.

– Насколько мне известно, граф предпочел бы вести переговоры со мной лично, но я хочу иметь дело исключительно с вами.

– Граф, так же как и вы, ваша светлость, намного влиятельнее меня во всех смыслах, наделен большими полномочиями и, конечно, куда лучше разбирается во всякого рода юридических тонкостях, чем я. Несмотря на то что граф Свитчингем был и остается весьма строгим опекуном, который много лет заботился обо мне и Лоретте, я не могу не уважать его волю.

Хоксторн согласно кивнул, хотя и понимал, что держать себя в рамках, общаясь с графом, будет непросто. Может, брат и сестра и уважают этого негодяя, про себя Солан такого сказать не мог.

– Что же, будь по-вашему, Пакстон, – медленно проговорил герцог, впервые назвав Квика по имени, а когда тот направился было к двери, добавил: