— Это я и без тебя знаю! — Галина опять вздохнула. — Я письмо его старшему брату передала еще до ареста и родителям. Ни ответа, ни привета, а ведь мы с Радиком почти двенадцать лет вместе прожили… — Она посмотрела на Дашу. — А ты чем занимаешься?

— Я? — Даша помедлила мгновение, не зная, как определить свой род занятий. Слово «писатель» в этих стенах было чужеродным и напыщенным, «литератор» — и вовсе из другого мира. Но к ней на помощь пришла Наталья Сергеевна.

— Вы, кажется, книги пишете? Дарья, по-моему, Княгичева? Я даже кое-что читала!

— Ой! Княгичева! — захлопала в ладоши Эля. — А я как раз все читала. Наши девчонки ваши книги до дыр затрепали.

— Я тоже читала! — удивилась Галина. — И портрет ваш на обложке помню. Только вы на него абсолютно не похожи, хотя, — она махнула с досадой рукой, — в этой морилке сами себя через пару дней не узнаем.

— А вы в романах про свою жизнь пишете или выдумываете? Очень уж у вас про любовь убедительно получается. — Эля подсела к Даше, обняла ее за плечи и, заглянув в глаза, просительно улыбнулась: — Расскажите что-нибудь про любовь, а? Новый роман, который еще никто-никто не читал.

Даша обвела взглядом своих новоявленных подружек. Они молча смотрели на нее, и столько тоски и вместе с тем ожидания было в их глазах. И у Эльки, и у Галины, и у воспитанной на классике Натальи Сергеевны… Даже Ульяна подползла к ним поближе и, подняв вверх одутловатое лицо, открыла корявый рот, приготовившись слушать.

И Даша принялась рассказывать. О Пистолетове и об Оляле, о Паше и о Мире Львовне. И, конечно же, о своем Ржавом Рыцаре. Она не называла имен, но слезы текли по ее щекам не переставая, и вместе с ней рыдали все четыре ее сокамерницы. Рыдали над горькой судьбой неизвестной им женщины, ведь Даша не призналась, что этот роман пишется совсем другим романистом и никому не известно, какие строчки выйдут из-под его пера сегодня, завтра или послезавтра. И сколь долго будет длиться это нелегкое повествование, и как скоро прервется его почти кружевная вязь?

Женщины плакали, не стыдясь своих слез, каждая по-своему: Наталья Сергеевна молча, Галина всхлипывала в кулак, Элька слегка подскуливала, как обиженный щенок, а закоренелая рецидивистка Чапайка сморкалась, терла глаза и глухо материлась…

Даша подозревала, что каждая из них плачет не только над судьбой неизвестной им женщины, но и над своей собственной. У всех четверых — свой повод, чтобы залиться слезами. И, видно, было в ее рассказе нечто особенное, что породило этот повод. Возможно, похожие обстоятельства, какие-то слова, настроение — все то, что изначально привлекало внимание ее читателей, и то, что заставляло их перечитывать Дашины книги снова и снова…

Камера рыдала, охваченная общим порывом сострадания, тоски и отчаяния. Женщины не слышали даже, как лязгнула, открываясь, дверь и на пороге возник прапорщик-конвойный.

— Богатырева! Выходи! — выкрикнул он строго. — Ничего в камере не оставлять!

Женщины поднялись на ноги, а прапорщик, узрев их зареванные лица, неподдельно изумился:

— Что за вой, гражданки? Прекращ-щай! А то нужник отправлю драить!

И дверь снова захлопнулась за Дашиной спиной, возвращая ее в нормальный мир из того, потустороннего, пропахшего страшными «трюмными» запахами.

Глава 20

— Проходите, Дарья Витальевна, проходите! — Генерал вышел из-за стола и направился к ней, радушно улыбаясь и протягивая руку для пожатия. — Сколько лет сколько зим?

Даша тоже протянула руку, но генерал неожиданно обнял ее и расцеловал в обе щеки.

— Рад, очень рад, — полное круглощекое лицо начальника краевого УВД прямо лучилось счастьем, и у Даши почти не было повода обвинить его в лицемерии. В прежние времена у них были добрые, почти дружеские отношения. Но тогда между ними не стояли три часа, проведенных ею в камере изолятора, и пара статей Уголовного кодекса. И все же он был молодцом, новый начальник краевой милиции Василий Иванович Полевой, потому что не стал тянуть кота за хвост, а сразу же перешел к делу.

— Присаживайтесь, Дарья Витальевна, — показал он на большое кожаное кресло в углу кабинета. И, дождавшись, когда Даша опустилась в него, сел в соседнее.

Их разделял только низкий журнальный столик. Генерал некоторое время разглядывал Дашу почти в упор. Она точно так же молчала, но не отводила глаз.

— Чай? Кофе? — спросил генерал.

— Кофе, — кивнула она головой. — Только покрепче, я умираю спать хочу.

— Да, да, понимаю, — кивнул головой Полевой, — сейчас подадут. — И извиняющимся тоном добавил: — Я задержу вас ненадолго, а потом вас отвезут в гостиницу.

— В гостиницу? — изумилась Даша. — Вы не оговорились?

— Нет, конечно, — улыбнулся Василий Иванович, — не оговорился. — И пододвинул ей бумаги. — Это постановление прокурора об отказе в возбуждении уголовного дела. Он ознакомился с материалами предварительного расследования и посчитал, что в ваших действиях не было состава преступления. Вот, прочитайте и подпишите.

Даша взяла в руки лист бумаги. «Посмотрим! Итак… Прокурор… классный чин… фамилия… инициалы… рассмотрел постановление о возбуждении уголовного дела… номер такой-то… по признакам преступления, предусмотренного… Та-ак! Перечень статей… Мне они мало чего говорят… в отношении Богатыревой Дарьи Витальевны, такого-то года рождения, проживающей там-то… а также материалы, послужившие поводом и основанием для возбуждения уголовного дела… Ничего себе, сколько они откопали за шестнадцать, — она посмотрела на часы, — нет, за семнадцать часов с момента взрыва!»

Даша перевела взгляд на хозяина кабинета. Мурлыкая себе под нос что-то из «Любэ», Полевой поливал цветы на подоконнике из детской лейки. И она снова принялась за бумаги, благо читать осталось совсем немного: «…на основании вышеизложенного и руководствуясь пунктом 4 части второй ст. 37 и частью четвертой статьи 146 УПК РФ, постановил: отказать в возбуждении уголовного дела… и так далее… и так далее…»

Генерал вернулся в свое кресло, Даша подняла на него глаза.

— Получается, я свободна?

— Да, получается, — улыбнулся Полевой, — подписывайте, и с плеч долой!

Даша поставила подпись и подала постановление Полевому. Он положил его в кожаную папку и отодвинул на край стола. Секретарь принес кофе в чайных чашках, коробку конфет и печенье. В этом кабинете царили спартанские нравы, поэтому салфеток не предлагали. Даша знала об этом еще из прежних визитов, равно как и о том, что в здешних стенах чаше пьют коньяк или просто водку, чем кофе. Но не осмелилась попросить выпить, хотя прежде это не составляло для нее особого труда. Однако теперь их с Полевым разделяло еще и это постановление. И хотя генерал смотрел на нее, дружелюбно улыбаясь, просил не стесняться, Даша по-прежнему чувствовала себя не в своей тарелке.

Возможно, что-то недосказанное продолжало витать в воздухе. Она просто кожей чувствовала, что постановление — это не причина, чтобы везти ее к генералу. Его вполне можно было подписать и в другом, менее важном кабинете. Полевой явно решил поговорить с ней один на один. Правда, Саша Ворохов, который привез ее в управление, остался в приемной и, вернее всего, томился сейчас на казенном стуле в ожидании результатов их беседы.

Значит, существуют какие-то обстоятельства, которые тревожат оперативников, и они надеются, что она сумеет внести какую-то ясность. Но какую? Ведь она тоже хотела бы знать кое о чем, и как можно скорее.

А пока они молча пили кофе. Генерал явно обдумывал, с чего начать разговор, Даша же пыталась предугадать его вопросы и, чтобы не попасть впросак, заранее прокручивала в голове варианты ответов. Нет, она никого не хотела вводить в заблуждение. И все же ей было важно знать, в каком ключе пойдет беседа, выбросит ли генерал козыри или оставит их при себе. От этого зависело, насколько искренней и откровенной ей предстояло быть. И еще она хотела понять, в чьи ворота намерен генерал забивать голы. Это тоже решало судьбу кассеты и Дашиного настроя давать или не давать показания против Макарова именно в его кабинете. Она так и не определилась в своих подозрениях, но в одном была уверена: Влад оказался возле банка неслучайно.

— Дарья Витальевна, — Полевой отставил в сторону пустую чашку, — ваши действия признаны оправданными в подобной ситуации. Редко какой мужчина не растеряется, когда все вокруг взрывается, горит, на асфальте кровь, раненые, убитые! Я не знаю таких случаев в нашей отечественной практике, по крайней мере за последние десять лет, чтобы женщина, никогда не имевшая дела с оружием, действовала столь умело при задержании особо опасного преступника. От лица сотрудников милиции и от себя лично приношу вам величайшую благодарность. Думаю, там, наверху, еще оценят ваш поступок по достоинству.

— Простите, Василий Иванович, — Даша прервала поток официального славословия, — но я не собиралась его задерживать, я хотела его пристрелить. Будь у меня в руках граната, я бы, не раздумывая, запузырила ему вслед. У меня в голове было абсолютно пусто, я ничего не видела и не слышала и ни о чем и ни о ком, кроме того, что Павла Аркадьевича убили, не думала.

Я тоже ничего не слышал из того, что вы мне только что сообщили, — улыбнулся Полевой. — Вас еще будут допрашивать в качестве свидетеля, поэтому, пожалуйста, никакой самодеятельности, только факты, одни факты, без этих душераздирающих подробностей и самоедства.

— Какие факты вы хотите узнать? — спросила Даша тихо. Кофе она выпила, но продолжала вертеть чашку в руках. Так ей было легче скрыть дрожь пальцев. — Кажется, я ничего не утаила при беседе с Вороховым и Корнеевым.

— Мне доложили, — сказал Полевой и посмотрел ей в глаза: — Насколько вы мне доверяете, Дарья Витальевна?

— Я не знаю, в чьи ворота вы играете, — Даша опустила взгляд. — Поверьте, я никому не хочу зла, но я должна вернуться домой живой и здоровой. У меня на руках мама и два сына. Я не представляю, на что они будут жить, если со мной что-то случится.