Автомобиль они оставили за воротами кладбища. Оно было старинным, как и казачьи семьи, заселявшие бывшую станицу. Ни страшные испытания: войны, репрессии, стройки пятилетки, — ни всеобщий раздрай и нелепица реформ не смогли поколебать жизненный уклад сафьяновцев, чьи прадеды без малого триста лет назад всего за две недели августа поставили в этих местах первый русский острог. Именно здесь, в Сафьяновской, крошечном оплоте российского самодержавия, двадцать местных князьков чуть позже подписали договор о присоединении своих земель к Российской империи.

Высокие сосны, словно латами, прикрывали своими широкими лапами старинные и уже современные надгробия. За те три дня, что миновали с похорон, буранов в Сафьяновской не случилось, но, видно, прошел обильный снегопад. Землю возле могилы Дмитрия Олеговича, плотно утоптанную во время похорон сотнями ног, снова завалило мягкими сугробами.

Пушистые шапки снега лежали на могильных памятниках, тяжелыми хлопьями висели на ветках высаженных безутешными родственниками сосен, берез и пихт. День был по-прежнему ясным и безоблачным, и снег игольчато поблескивал на открытых пространствах, деревья же казались обсыпанными звездной пылью, крохотными бриллиантами вспыхивали льдинки. В ветвях по-весеннему весело пересвистывались синицы, сновали поползни, а на кустах сирени устроилась стайка снегирей.

На кладбище было безлюдно, тихо и чисто. К могиле Арефьева кто-то протоптал свежую тропинку. Живые цветы уже убрали, остались только искусственные венки. Черные ленты на них были аккуратно расправлены, чтобы легко читалось, от кого они. У портрета Дмитрия Олеговича стояло не заметенное снегом блюдце с наполовину оплывшей свечой. Паша снял кепку, перекрестился на деревянный крест и после этого щелкнул зажигалкой.

Слабенький огонек метался под порывами внезапно налетевшего, не сильного пока ветерка. Даша положила цветы рядом с портретом и некоторое время, не замечая, что плачет, вглядывалась в дорогое лицо. Смерть, вероятно, изменяет не только лицо, но и портреты покойного. Все было на этой фотографии чужим для нее — и взгляд, и поворот головы, и сжатые в полоску губы. Арефьев смотрел на нее сурово и вместе с тем испытующе, словно спрашивал, зачем пожаловала, голуба, какие мысли привели тебя к моей последней обители?

Даша совсем озябла и с облегчением выпила стопку на помин души своего Ржавого Рыцаря, хотя теперь он ей уже не принадлежал. Он был вне чьих-то интересов, вне забот и волнений. Все это он оставил в наследство, кому только? И готовы ли наследники принять столь нелегкий груз?

Алкогольное тепло разбежалось по телу. Паша налил еще по одной, потом по третьей. И все Даша выпила, закусывая одной-единственной конфеткой, которая отыскалась в кармане Пашиной дубленки. Тоска отступила, и Даша уже более заинтересованно огляделась вокруг и представила, как ходит сюда Мира Львовна. В старенькой, вытертой на боках и обшлагах каракулевой шубке она стоит над могилой неподвижно, спрятав руки в муфточку. Сурово поджав губы, она смотрит на холмик, на венки, на покрытый изморозью портрет Дмитрия Олеговича…

— Поехали, Даша, — Паша взял ее под руку, — закоченела, смотрю, в своей курточке. Почему шубу не надела?

— Паша, — покачала она укоризненно головой, — как бы я выглядела в Сафьяновской в твоей шубе? В Краснокаменске и то на меня пялились. Здесь надо одеваться попроще!

— Но ты в ней смотрелась обалденно, — вздохнул Паша, — я и сам загляделся! Непременно еще раз сходим в ресторан, пусть у этих м… уши кренделем завернутся.

— Тебе нужны пересуды? — справилась Даша. — Непременно примутся орать, что я тебе за шубу продалась. — Она виновато заглянула ему в глаза. — Зря ты все это затеял! Я не привыкла быть шикарной женщиной. Я рабочая лошадь, которая пашет по двенадцать часов в сутки.

— Ну, если ты лошадь, — засмеялся Паша и поцеловал ее в лоб, — то, честно сказать, весьма породистая и красивая. Не зря призы берешь, Дарья Витальевна. — И, склонившись к ее уху, коварно прошептал: — А выезжать тебя и вовсе сплошное удовольствие.

— Пашка, — она толкнула его в грудь, — опять ты…

— Что опять? — Он улыбнулся, как опытный змей-искуситель, и привлек ее к себе. — Что опять?

— Паша, — взмолилась она. — Не начинай… На кладбище… Дмитрий Олегович…

А что Дмитрий Олегович? — изумился Паша. — Смотрит он на нас и радуется. Он мудрым был человеком и понимал, что когда-нибудь у нас все равно сладится. И когда я ему пожаловался, что ты меня обозвала и из квартиры выставила, засмеялся и сказал, что это от любви, а не от ненависти. Признайся, ты ведь давно в меня влюблена?

— Я? — поразилась Даша. — Давно? Нет, Паша, тогда все по-другому было. Я скучала, ждала твоих звонков, волновалась, если что-то у тебя не выходило… Но вряд ли это была любовь…

Она на мгновение замерла. Ветер шумел в верхушках деревьев, и ей вдруг почудился далекий-далекий голос. Неясный, тихий совсем, она не разобрала ни единого слова. Но это был голос ее Ржавого Рыцаря.

— Паша, — она испуганно посмотрела на Лайнера, — он здесь, я слышу его голос.

— Чей? — Паша весь подобрался. — Олеговича, что ли? — Он прижал ее к себе и быстро поцеловал. — Все! Хватит! Поехали!

В машине Павел был не по обычаю последних дней сосредоточен. Когда «Форд» выбрался из снежных заносов на сельскую улицу, он бросил быстрый взгляд на Дашу и проворчал:

— Что ты душу рвешь? Гляди, побелела вся! То, что было, не вернешь. Надо привыкать жить без Арефьева. Ты ни в чем не виновата, не терзай себя! Я ведь рядом, и Олегович был бы рад, узнай, что у нас любовь состоялась.

Даша молча прижалась к его плечу, и так, не проронив более ни слова, они доехали до дома Арефьева.

Врезанная в ворота калитка была открыта настежь, и мрачный, неопределенного возраста мужик расчищал двор от снега огромной деревянной лопатой. Даша никогда его раньше не видела, но Паша, оказывается, был с ним знаком.

— Здорово, Петр! — Они обменялись рукопожатиями. — Машину можно загнать во двор? Мы пару часов погостим у Миры Львовны. Что, дома она?

— А куда ей деваться? — пожал мужик плечами. — Пенсию ждет. Должны сегодня принести.

Он бросился открывать ворота, и Паша завел свой «Форд» во двор. Даша заметила в окне Каштанскую, но встречать их Мирка не вышла. Наверняка подумала, не велики баре, сами в дом дорогу найдут.

По какой-то одной ей известной причине она недолюбливала не только Дашу, но и Павла. Даша не подозревала ее в зависти, нет, жизнь Миры Львовны была подчинена более высоким материям, и все же было что-то, вызывавшее у нее чуть ли ни зубовный скрежет, когда Даша встречалась с Дмитрием Олеговичем. Ведь все происходило на ее глазах, потому что более тридцати лет Мира была тенью Арефьева, его бессменным и верным секретарем. Возможно, она его тайно и безответно любила, потому что была еще молодой, цветущей женщиной, когда впервые переступила порог его кабинета, а Арефьеву тогда не исполнилось и пятидесяти. Но что-то у них не сладилось, почему-то не получилось. Арефьев после гибели жены в автомобильной катастрофе так никогда не женился, а Мира и вовсе ни разу не была замужем.

Они переступили порог прихожей. Мира Львовна встретила их вежливым кивком головы и вопросом:

— Чего пожаловали? Не терпится домом завладеть?

— Домом? — растерялась Даша и беспомощно посмотрела на Павла. — Зачем нам дом?

Каштанская окинула их недружелюбным взглядом.

— Проходите в кабинет.

И первой стала подниматься по лестнице, молча и ни разу не повернув головы. Мира Львовна знала: эти двое все равно никуда не денутся.

Глава 16

Не проронив ни слова, они прошли в кабинет Арефьева. Даша потерянно оглядывалась по сторонам, узнавая и не узнавая старый дом. После перестройки она ни разу здесь не бывала. Кабинет Дмитрия Олеговича располагался теперь на втором этаже. Это была небольшая комната с камином и с двумя большими окнами, выходящими на юг и восток. Сейчас окна были закрыты тяжелыми шторами. Паша, не обращая внимания на Миру, подошел и по-хозяйски раздвинул их. В окна хлынул поток ослепительно ярких солнечных лучей. Они высветили все, даже самые скрытые уголки кабинета. И книги в старинных массивных шкафах, и фарфоровую пастушку на каминной полке, и малахитовый письменный прибор, который Ржавому Рыцарю подарили на семидесятилетие. И висевший на стене портрет хозяина дома с черной ленточкой по уголку тоже словно ожил и, кажется, даже подмигнул Даше. Ничего, мол, не тушуйся! Что мы, не знаем Миру Львовну?

Паша опять же по-хозяйски опустился в глубокое кресло и потянул Дашу к себе на колени. Конечно, ему нравилось выводить Мирку из себя, но не до такой же степени? Даша весьма ловко освободилась из его рук и села в соседнее кресло. Мира Львовна продолжала стоять. Никто и никогда не давал ей ее шестьдесят с хвостиком лет, но за тот год, что они не виделись с Дашей, Каштанская сильно сдала. Обвисла кожа на щеках и на шее, а глаза смотрели тускло и уже не метали искры, как это бывало прежде, если Даша и Павел нарушали заведенный ею порядок, ломали протокол встречи с Арефьевым, превращая ее в бесшабашно-разгульное действо. Сама она ничего, кроме минеральной воды, не пила, и потому их дружеские посиделки немедленно переводила в разряд оргий и беспрестанно корила их за разнузданность нравов и падение морали.

Только Пистолетов умел находить с ней общий язык. Пистолетов, который никогда не витал в эмпиреях, мог по часу о чем-то с ней задушевно беседовать.

— Итак, дорогая Мира Львовна, — Паша вальяжно раскинулся в кресле и положил ногу на ногу, — извольте присесть и изложить причины вашего недовольства нашим поведением.

Каштанская поджала губы, прошла и села за стол Дмитрия Олеговича. На нем грудами лежали пыльные папки с бумагами. Она и впрямь разбирала архив Арефьева.

— Дело в том, Дарья, — сказала она высокомерно, но в глаза ей не смотрела и к тому же принялась выбивать пальцами дробь на столе, — я обнаружила копию завещания Дмитрия Олеговича, а его адвокат подтвердил, что у него имеется подлинник… — Она нервно сглотнула и перевела дыхание. — Да… подлинник. Согласно завещанию этот дом и все, что в нем находится, все переходит в твои руки… — Она опять сглотнула и наконец подняла на Дашу глаза. На мгновение той показалось, что они отсвечивают красным. Мирка смотрела на нее с откровенной ненавистью и тоской одновременно. — Мне же он оставил свои сбережения. Пятнадцать тысяч. — Голос ее дрогнул, и она быстро передала Даше пакет с бумагами. — Смотрите, мне чужого не надо. — Голос ее совсем сел. — Там фотография и… письмо. Он велел передать тебе в день похорон, но ты даже не появилась.