Даша мгновенно набрала секретный номер, ведь его сдали тотчас, как только Влад попросил своих помощников не делать этого.

Она не помнила, что говорила, только чувствовала, что Влад испугался. Но теперь ей не было никакого дела до его эмоций, она бросила трубку и не поднимала ее всю ночь, хотя аппарат, казалось, раскалился от звонков. Пытаясь избавить себя от его пронзительно-негодующих трелей, она прятала голову под подушку, рыдала, как безумная, и только под утро догадалась рвануть шнур из розетки…

И все-таки в ее душе продолжала теплиться крошечная надежда, что Макарова оговорили намеренно, ведь это милиция, там могут состряпать любой компромат, придумать все, что угодно… Но ей немедленно подкинули доказательства. Бывший заместитель Макарова показал ей Влада, выходящего утром из московской квартиры на пару с ее соперницей. Даша не видела лица девушки, но разглядела счастливое лицо мужчины, которого так безоглядно любила, и все поняла. После целый год медленно умирала, снова принялась курить, мало писала и таяла, таяла… И только Ржавый Рыцарь сумел спасти ее от депрессии. Да еще Оляля!

— Дарья Витальевна, такси у подъезда, — сообщила администратор. Сегодня дежурила другая, весьма любезная дама. И на Дашу она смотрела с искренним сочувствием.

— Да-да, — отозвалась торопливо Даша и глянула на часы. Вместо обещанных десяти минут такси пришло через двадцать, но она не слишком огорчилась.

Церемония прощания начиналась в одиннадцать, наверняка весь местный бомонд толпится сейчас у черного входа в музей. Об этом ей сообщил Манька, который позвонил ей в номер через час после того, как она прогнала Влада. В Михаиле Гусеве, которого еще в университете прозвали Манькой, чрезмерная мягкость характера и смешливость поразительно сочетались с поистине уникальной способностью приспосабливаться к любым обстоятельствам. Всю ответственность за принятие важных решений он переложил на плечи супруги Татьяны, то бишь Таньки, с которой Даша прожила три года в одной комнате университетского общежития.

Вдобавок к тому, что он слыл одним из самых удачливых бизнесменов в городе, Миша успевал выдавать за год один-два неплохих боевика. Последние были несомненной заслугой Таньки, потому что именно она силой заставляла Михаила садиться за компьютер. Бывало даже, закрывала на замок в кабинете, но не позволяла мужу забывать, что он прежде всего писатель, а после уже владелец антикварного магазина и лучшей в городе картинной галереи. Постепенно стараниями той же Таньки Гусевы прибрали к рукам мелкое издательство и жили бы теперь припеваючи, если бы не Мишины пристрастия к тому, что отличало, по его стойкому убеждению, настоящего мужчину От подкаблучника: сауне, юным шлюшкам, бильярду и охоте.

По голосу Даша не поняла, знает ли Мишка о том, что произошло в ее номере. Но то обстоятельство, что он позвонил после ухода Влада и не поинтересовался, виделись ли они, позволило предположить, что Манька в курсе инцидента и наверняка попытается сгладить его печальные последствия.

— Чего у нас не остановилась? — спросил он подчеркнуто сердито. — Второй день в городе, не звонишь, не появляешься. Загордилась, матушка?

— Миша, я никого не хочу обременять, — сказала она устало. — Я знаю ваше гостеприимство, мне у вас хорошо, но пойми, сейчас не время выяснять отношения. Честное слово, хотелось побыть одной.

— Ну, прости, — Миша, похоже, обиделся, — с Оля-лей повидалась, а нам даже не соизволила позвонить. Так бы и не узнали, что ты в городе, если б Гришка не проболтался.

Даша не стала оправдываться и объяснять, что хотела позвонить попозже, но долго провалялась в ванне, а потом едва доползла до постели. И сейчас она сидела, закутавшись в одеяло, и клевала носом, желая одного: чтобы Манька наконец оставил ее в покое.

Но тот преследовал явно другие цели.

— Влада видела? — наконец спросил он сварливо.

— Видела, — вздохнула в ответ его собеседница.

— Где он?

— Понятия не имею. — Даша взглянула на часы и взмолилась: — Миша, одиннадцатый час, я умираю просто, спать хочу.

— Не сдохнешь! — цыкнул на нее Миша неожиданно сердито. — Что ты там опять натворила?

— Ничего новенького, — рассердилась она, — за что боролись со своим генералом, на то и напоролись. И будь добр, больше чтобы я не слышала ни этого имени, ни этого звания. Оставьте меня в покое!

Она с размаху опустила трубку на рычаги. И по давней привычке нырнула головой под подушку, отключившись до утра, пока в ее номер не постучала горничная. Она принесла газеты, которые Даша заказала с вечера.

С первых страниц всех местных изданий смотрело на неё такое знакомое и родное лицо, но в черной траурной рамке. Вновь ею овладели отчаяние и страх одновременно. Она должна обязательно появиться в музее, иначе ее не поймут и истолкуют ее поведение по-своему. И никому нельзя объяснить, как она боится увидеть мертвым человека, который был ей дороже, чем отец, ближе, чем самые близкие друзья…

Как всегда некстати, она вспомнила мужа. Он постоянно ревновал ее к Арефьеву, хотя был умным человеком и понимал, что между ними почти сорок лет разницы в возрасте. Даша скорее годилась Арефьеву во внучки, чем в любовницы. И все же каждая ее встреча с Дмитрием Олеговичем выливалась в дикий семейный скандал, с оскорблениями, угрозами и едкими замечаниями типа: «Свежанинки захотелось старичку, а ты, б… такая, крутишь перед ним задницей!»

Все это было гадко, несправедливо и крайне обидно. Поначалу Даша пыталась оправдываться, убеждать Богатырева в обратном, но он от этого приходил и вовсе в неописуемую ярость, а несколько раз даже бросался на нее с кулаками. Причем известие о ее романе с Макаровым принял гораздо спокойнее, обозвал дурой бабой, польстившейся на генеральские лампасы, а вот дружбы с Арефьевым не простил до самой смерти.

И она догадывалась почему. Богатырев был умным, но от природы ленивым и склонным плыть по течению человеком. Он очень осторожно относился к любым ее удачам, злорадствовал по поводу неудач, а успех первой книги переживал втайне как личное оскорбление. А к Арефьеву ревновал по той причине, что ничего не мог поделать против того родства душ, которое существовало между его женой и старым писателем. И хотя постоянно давал волю древним инстинктам, иногда на пьяную голову признавал, что внутренняя культура и искренность помыслов Дмитрия Олеговича оказались сильнее не только фашистских лагерей и сталинских застенков, но и брежневской цензуры, и гоп-стопа девяностых годов прошлого уже столетия.

Воспоминания о муже окончательно выбили ее из колеи. Нельзя думать о мертвых плохо, но, как Даша ни старалась, в памяти всплывали только прошлые обиды и ни одного счастливого момента. И Даша вдруг поняла, что никогда в ее жизни не было мужчины, с которым она испытала бы восторг взаимного влечения. Влад не в счет. Слишком долго он обманывал ее, чтобы она могла поверить в его ответные чувства. И сейчас только хотела понять, зачем понадобилась ему снова…

* * *

За квартал до музея уже стояло милицейское оцепление. Машины пропускали по специальным пропускам, но не ближе площади перед мостом. Словно отара баранов, автомобили грудились на специально отведенной площадке: «Волги» и «Нивы» с номерами городской и краевой администрации, а также несколько новеньких иномарок и крутых внедорожников, один из которых, несомненно, принадлежал Паше Лайнеру. Даша отметила это по цифрам номера. Они были одни и те же на всех его машинах, отличаясь лишь серией. Что ж, Паша мог себе позволить поразвлечься подобным образом…

У Даши пропуска не было, поэтому оставшееся до музея расстояние она преодолела пешком, сгибаясь под ударами ветра и прикрывая лицо шарфом. Несмотря на пронзительный холод и обжигающий хиус, возле музея бурлила многотысячная толпа. Усталые милиционеры пытались направить ее в нужное русло, им это удавалось, но с трудом. Лишь ближе к высокому крыльцу музея толпа сбивалась в плотную ленту, которая змеилась от самого моста, исчезала во входных дверях и вытекала на улицу с противоположного конца здания.

Даже речи не было, чтобы пробиться сквозь эту массу народа к вожделенному крыльцу рядом с черным ходом, которое защищали металлические перильца и четыре бравых омоновца при полной боевой выкладке. Скорее всего, там тоже требовали пропуск, поэтому не стоило даже пытаться.

Ей стало противно до омерзения. Узнай Дмитрий Олегович, что его смерть превратили в сборище «чистых» и «нечистых», непременно бы восстал из гроба… Но не в Дашиных силах было что-то изменить, к тому же в числе тех, кто шел в общей очереди проститься с ее Ржавым Рыцарем, она заметила всем знакомые лица знаменитых москвичей и питерцев: актеров и режиссеров, художников и писателей. Мелькнуло лицо Паши Лайнера. Угрюмый, в надвинутой на глаза кожаной кепке, он продвигался следом за известным кинорежиссером, ныне депутатом Госдумы, и нетерпеливо подпихивал его в спину, если тот замедлял шаг.

Даша отвернулась. Сейчас ей ни с кем не хотелось встречаться, ни с кем разговаривать. И все же ее взгляд мгновенно выхватил из толпы небольшую группу людей. С четырех сторон, как Ростральные колонны, возвышались фигуры телохранителей в длинных кожаных пальто, а за их спинами маячил Вадик Марьяш. Одетый во все черное, новоявленный олигарх смотрел скорбно в объективы телекамер и что-то вещал, явно объяснял причину, по которой он покинул важный экономический форум в Альпах.

Даша могла бы проникнуться уважением к подобному поступку, не догадывайся она о тайных помыслах Хенде Хоха, который просматривал перспективу на добрые десять лет вперед. И поэтому заранее заботился о своем имидже. Ведь когда-нибудь этот подвиг обязательно всплывет и напомнит россиянам об истинных пристрастиях Вадима Марьяша, ставящего человеческие ценности выше материальных.

От этого на душе стало еще противнее. Ведь если Марьяш братается с народом, значит, где-то в толпе находятся Макаров и его люди, не хватало только столкнуться с Владом лоб в лоб.