— Да, да, дорогой, что можем, то и имеем.

Внезапно она подскочила к столу, схватила уже налитую Рыжим стопку.

— Знаешь, я хочу выпить за тебя, клёвого художника. За твоё мужество. Вон ведь сколько жмуриков делаешь и не боишься, что потом живые, тобою сде­ланные, помирать начнут, ты же знаешь это поверье?! — полуутвердительно­полувопросительно произнесла она.

— Да отцепись ты со жмуриками, не делаю уже, понятно? — недовольно от­ветил Рыжий.

— Всё, всё, не буду. Просто я другим художника и не представляю. Ты и пьёшь как настоящий художник, и работаешь, и гуляешь, — с ехидной улыбочкой сказа­ла Маринка последнюю фразу.

Они выпили всю бутылку. Рыжий много говорил. Маринка, как кошка, устро­ившись у него на коленях, покорно слушала, поглаживая его по голове, и иногда прерывала: «Какой ты хороший, с тобой так интересно». Но Рыжего не волнова­ли ее слова, ему нужно было высказаться, и не просто так, а чтобы кто-нибудь внимательно слушал. Выговариваясь, он чувствовал, что что-то уходит от него. Вот и Маринка уже не вызывает у него интереса. Она не более чем подружка- собутыльница. Конечно, она права, что ему уже с ней не интересно, а ей интерес­но почти с каждым. Она из каждого пытается извлечь то, что ей нужно, и знает много способов для этого. В дверь постучали, Рыжий вскочил. Он уже ожидал чего угодно. Быстро спросил: «Ну, кто там?» За дверями раздался шутливый го­лос: «А там кто?» Рыжий открыл дверь. На пороге стоял Пётр с приятелем.

— Ба, какие люди, Марина, ты всегда в форме, — Пётр подошёл и поцеловал ручку. — Знакомьтесь, Анатолий, известный график. — Анатолий, слегка подвы­пивший, лохматый и какой-то расхристанный, криво улыбнулся.

— Ну, что, — обратился ко всем Пётр, — есть предложение сделать прорезочку.

— Да мы уже сделали в прошлый раз, — недовольно сказал Рыжий и взглянул на пустую бутылку.

— Так то в прошлый раз, — и Пётр поставил на стол бутылку, развернул бу­терброды, принесенные с собой.

— Твои любимые, с селёдочкой, — он скривился в улыбке.

Рыжий тяжело вздохнул:

— Наливай!

Маринка уже залипла на графика. Задавала ему наивные вопросы, стреляла глазами и постоянно перебрасывала ногу за ногу, якобы поправляя страшно ко­роткую юбку. Хмельной Анатолий, видно, уже строил на неё планы, но боялся недовольств со стороны хозяина.

— Итак, — сказал Пётр, — первый тост за нашего корифана, знаменитого маэстро.

— Да ладно болтать, поехали, — и Рыжий, сморщившись, выпил залпом.

Сигаретный дым, полутьма, несмолкаемый голос Маринки, громкие разгла­гольствования Петра, наливание стакан за стаканом окончательно сломали Ры­жего, и он повалился на диван. Сквозь пьяный угар он, плохо соображая, слышал голос Маринки: «Да у него деньги есть, сама разменивала, попроси, он даст, он добрый». Пётр что-то спрашивал, тормошил за плечо: «Старичок, очнись, слы­шишь». Рыжий, ничего не соображая и устав от притязаний, пробормотал: «Хо­рошо», — и повернулся на другой бок. Лишь бы его не трогали.

Утром проснулся как всегда рано. Повернул голову к столу и чуть не свалился с дивана. Солнце сквозь щели освещало мастерскую. В свете солнечных лучей летала моль. «Надо вытравить», — первое, что пришло ему в голову. Он встал и как обычно направился к столу. Стол был аккуратно прибран. Пачка «Астры», хлеб в целлофановом пакете и записка: «Солнышко, мы не стали тебя беспокоить. Оставили тебе сто граммов похмелиться. Отыщи. Целую. Маринка и другие».

— Вот дура, блин, — отыщи, — Рыжий всё же заинтересованно начал осма­тривать мастерскую. Хотя знал, что деньги есть. Он делал это из любопытства. Пройдя мимо полок, увидел большую фотографию Маринки в обнажённом виде, сделанную им в начале знакомства.

— Чего это она выставила, — Рыжий схватил ее и чуть не опрокинул стоящий за ней стакан с водкой, прикрытый куском чёрного хлеба.

— Блин, это Петины штучки, вот придурок, — проворчал Рыжий и, выпив вод­ку, закурил. Так, надо отойти к обеду и к вечеру быть в форме. Рыжий полез в карман и... Что такое, должно было остаться много больше? Не понял. Они, что ли, взяли? Рыжий рванул на улицу. Подошёл к автомату.

— Алло, мне Петра Николаевича.

— Его нет дома, — ответил резкий голос жены.

— Лиля, перестаньте, я по делу.

— Знаю я ваши дела, под утро в дымину заявился, да ещё с каким-то алкашом.

— Да мне два слова сказать, — умолял ее Рыжий.

— Алло, — заспанный, ещё не протрезвевший голос Петра послышался в трубке.

— Козлы, вы зачем бабки взяли?

— Кто взял? Ты сам дал. Маринка с Толяном подтвердят. Да и не все взяли.

— Пошёл ты, — и Рыжий ударил трубкой об автомат с такой силой, что, по­жалуй, никто больше ею воспользоваться не сможет.

«Так, что делать, у кого взять?» — рассуждал он, перелистывая блокнот. От­метив несколько номеров, двинулся к автомату. Получив несколько отказов, вер­нулся, взял с полки пару хороших изданий по искусству, поехал в «Букинисти­ческую книгу».

— Такие дорогие книги сдаёте? — удивилась старая приёмщица.

— Здоровье дороже, — улыбаясь, ответил довольный Рыжий. С деньгами в кармане он чувствовал прилив сил. «Зайду-ка в баньку, попарюсь, пивка дерну, оденусь хорошо и позвоню. Эх, хороша ты, жизнь, жизнь, ты прекрасна!»

ГЛАВА 4

В бане была длиннющая очередь. Рыжий, предвидя это, захватил с собой пару свежих газетёнок, скорее бульварного, чем политического толка. Отстояв около часа в проёме, он наконец приблизился к заветной двери. И тут до него донеслось откуда-то спереди: «Ты куда, дед, прёшься, в очередь становись. Все помыться хо­тят». Рыжий привстал на носки и увидел, как молодчик с бритым затылком и яв­ным отсутствием интеллекта на физиономии, ухватив за плечо старика, который хотел пройти без очереди, нагло подталкивал его в конец очереди. «Да я, ребята, не выстою, я участник войны», — не требовал, а просил старик. «Те, кто воевал, там остались, так что не зли людей», — не унимался молодчик. Кто-то спросил: «А может, он инвалид? Пусть корки покажет».

«Да нет, не инвалид я, но стоять тяжело, пустили бы», — совсем тихо просил седой старик.

«Не инвалид, так я тебя инвалидом сделаю, если не свалишь», — продолжал нагличать «бычок». Рыжий поразился тупой наглости молодчика и равнодушию очереди, состоящей из здоровых мужиков. Нервы его не выдержали, и он рванул вперёд.

— Ты чего старика обижаешь, парень? — сдержанно произнёс Рыжий.

— Пусть старик идёт, — поддержал кто-то из очереди.

— Пусть попарится! Жалко, что ли? — донеслось ещё несколько голосов.

— Ты, урод, — скривив физиономию, выдавил пацан. — Я тя тоже в катего­рию льготных поставлю.

Рыжий, чувствуя поддержку, произнёс:

— А ну, сопляк, извинись...

Но не успел он докончить, как сильный удар свалил его. И ещё по бокам про­шла серия ударов ногами. Кто-то закричал «милиция», кто-то помог спустить­ся Рыжему вниз. Доволокли до парикмахерской. Там он немного пришёл в себя. Глаз заплыл, бок болел, из левого уха текла кровь.

Парикмахерша, женщина средних лет, сочувственно охая, помогла ему обра­ботать раны свинцовыми примочками и йодом.

— И куда ты дёрнулся, парень? — заговорил мужик из тех, что помогли ему спуститься вниз. — Там же их человек шесть бугаёв было. Вот народ и помалки­вал. А ты — смелый такой... хорошо ещё не убили.

— Да, вы правы, зря я полез, извините, спасибо.

Рыжий встал, его качнуло, он мельком посмотрел в зеркало. «Ни фига себе влепил, гад». Из зеркала на него смотрело нечто напоминающее синюю поду­шку. Здравствуй, Маргарита, и прощай. Недели две как пить дать показываться на люди нельзя.

После такого удара никак не мог прийти в нормальное состояние. Голова гуде­ла, бок болел, а ухо даже стало слышать хуже. Кое-как, постанывая, добрался до мастерской. С грустью поглядел на чёрный костюм, приготовленный к выходу. Огромная красная роза на длинной ножке одиноко стояла на столике в стеклян­ной тонкой вазе. Завянет, жаль.

Рыжий рухнул на диван.

«От блин, а как всё красиво начиналось», — сожалея, рассуждал он, глядя в потолок с облупившейся штукатуркой. В дверь постучали. «Пошли они все в за­дницу, не открою». Стук повторился. «А-а, твою мать», — с трудом поднявшись и медленно подойдя к двери, прикрыл ладонью оплывший глаз и тихонько спро­сил:

— Кто?

— Я, Лена.

«Ещё этого не хватало», — узнал Рыжий голос своей второй жены. Он отворил дверь. Лена вошла и с испугом посмотрела на него.

— Что с тобой, тебя избили? — наигранно сложив руки на груди, она сделала страшные глаза.

— Да, я плохо себя чувствую. А что ты хотела?

— Да, в общем-то, я по делу, — вероятно, посчитав, что достаточно позабо­тилась о нем, перешла на деловой тон, — ты знаешь, нашему мальчику пришло время служить в армии.

— Ну, пусть служит, кто мешает, что ли?

— Да, тебе действительно наплевать, что творится с твоими детьми. Ты всегда думал только о себе. Сейчас у мальчика решается судьба.

— Я ничего не понимаю, Лена, — держась за больной глаз и кривясь от боли в боку, удивлённо спросил Рыжий. — Его что, забраковали, он же нормальный парень, разве что зрение плохое, так в армии не только стрелки нужны. Ну, вот связисты там или...

— Или, — оборвала бывшая жена, — с тобой никогда нельзя было нормально поговорить. Ты всегда был глупым человеком. Ты хоть понимаешь, что сейчас творится в армии?

— А ты-то откуда знаешь? — удивился опять Рыжий.

— Да его там могут убить, изуродовать. Ты понимаешь, с его характером туда нельзя.

— А-а-а, — протянул Рыжий. — Вон ты куда клонишь. Так что, мне помочь ему теперь под дурачка закосить, а может, палец ему отрежем?

— Ты ещё иронизируешь!? Это же твой сын. Или у тебя нет сына? Ты своих детей на шлюх променял, — сказала Лена, и в ее глазах появились слёзы. Она достала платочек и аккуратно, чтобы не размазать краску, промокнула их.