— Ты прекрасно знаешь, во что нам это встанет, — ответил Джордано, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. — Но невозможно подсчитать, во что эта, как ты говоришь, «милая шутка» обойдется Мистралю.

— Вот именно, — кивнул Джанни Штраус, несколько сбавив тон. — Однако мы знаем, кого нам за это благодарить, — прошипел он, переводя взгляд на молодого аргентинца.

— Ценю твой лаконичный стиль, — насмешливо заметил Ромеро. — Кому, как не тебе, бросать первый камень, ты ведь у нас праведник безгрешный, — добавил он с вызовом.

В гостиной воцарилось молчание, Джордано и Андреа не сводили глаз с хозяина и пилота. Рауль, казалось, не испытывал ни малейшего трепета перед могущественным магнатом.

— Кому, как не тебе, — повторил он, нанося новый удар по шляпке уже забитого гвоздя, — возносить хвалу достойным и наказывать грешников.

Штраус презрительно усмехнулся:

— Ну разве ты можешь устоять, когда представляется случай разыграть сцену из пошлого латиноамериканского телесериала?

Джордано Сачердоте понял, что пора вмешаться. Происшествие на автодроме в Монце потрясло его до глубины души, однако то, что происходило сейчас, нравилось ему не больше. Он мог только догадываться, на что намекает Штраус, но предпочитал оставаться в неведении.

Его лучший пилот едва не погиб, они потеряли кучу денег, надо было оградить репутацию «Блю скай» и с честью дойти до конца спортивного сезона. Он был спортивным директором, и теперь ему предстояло спасти то, что еще можно было сохранить.

— Во всем виноват я, — сказал он, поворачиваясь к Джанни. — Я не сумел удержать этого парня в узде. С другой стороны, — и я это говорю не для собственного оправдания, — породистых лошадей не так-то легко объездить. Возможно, я старею, теряю хватку. Ясно одно: несчастный случай произошел в результате моего попустительства. Поэтому я считаю, что нам с тобой надо кое-что обсудить. Другим лучше при этом не присутствовать.

Джанни взглянул на него с досадой.

— Я собираюсь вообще прикрыть эту лавочку, — ответил он. — Даже продав все по самой мизерной цене, я выручил бы не меньше сорока миллиардов. Неплохой глоток кислорода по нынешним временам.

Ледяной ужас, сковавший остальных, был именно той реакцией, на которую он рассчитывал, и Джанни злорадно усмехнулся. Инженер Сориа почувствовал приступ жгучей боли в желудке и стал лихорадочно вспоминать, где он оставил порошки «Маалокс», помогавшие ему контролировать хронический гастрит, мучивший его много лет и просыпавшийся в минуты нервного напряжения. Этот подлый недоносок готов пустить с молотка всю «конюшню», ставшую для него, Андреа Сориа, гордостью и смыслом всей его жизни. Кому он собирается продать? С кем ведет переговоры? И что теперь будет с командой? А его труды? Новаторские изменения, которые он вносил в двигатель?

Молчание прервал Рауль. Никто не ожидал от него таких слов, никто даже не подозревал о неожиданно проявившейся стороне его натуры.

— Нет никакого сомнения в том, что именно я несу ответственность за случившееся, — спокойно сказал он, обращаясь к Джанни, — как, впрочем, и в том, что ты — ненормальный ублюдок.

Штраус не отреагировал на оскорбление.

— Продолжаешь ломать комедию? — заметил он бесстрастно.

— Вероятно, во мне взыграло чувство собственного достоинства, которого я раньше за собой не замечал. Как бы то ни было, я собираюсь выложить тебе все. — Рауль смотрел на него, не мигая. — Ты явился сюда и устроил всем нам допрос третьей степени. А теперь еще и угрожаешь. Но за все это время ты не удосужился задать один-единственный, действительно важный вопрос: как дела у Мистраля? Он по всему миру рекламировал твои джинсы, он покрыл твое имя славой, завоевал для тебя кучу наград. Можешь продать «Блю скай», если надумал, или оставить ее себе, лично мне на это наплевать. Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего.

В нескольких словах Рауль сумел взять реванш за себя самого, за Мистраля и за всю команду. Этот юный циник, обуреваемый амбициями, дал бой за всех. Он вступился за чемпиона, чья жизнь висела на волоске, за Джордано Сачердоте, за Андреа Сориа, за инженеров и механиков, составлявших гордость команды, за блистательное созвездие талантов, за их дерзания и свершения, питавшие славу человека, лишенного человеческих чувств.

Раулем двигали прежде всего уважение и привязанность к Мистралю, чувство вины за аварию, из-за которой жизнь чемпиона теперь зависела от медицинской аппаратуры. Одушевленный собственным порывом, он даже не почувствовал обрушившейся на него пощечины и едва услышал сопровождавшие ее слова.

— Заткнись, пидер, — прошипел Джанни, вложив в оскорбление весь яд, скопившийся у него внутри. — Прикуси свой поганый язык или вылетишь вон из команды.

6

Флоретта Руссель была единственной дочерью прославленного и всеми почитаемого парижского специалиста по уголовному праву, в доме которого собирались сливки международной политики, журналистики и финансов. Девочка не выказала особой склонности к учебе, зато доказала, что обладает врожденной элегантностью и настоящим парижским шиком. Когда до адвоката Русселя дошло, что его дочери суждено оставаться вечной второгодницей на юридическом факультете, он согласился с ее переходом в редакцию журнала «Вог».

Флоретта с головой окунулась в работу, ловко уклоняясь от товарищеских подножек коллег, искусно лавируя между причудами великих модельеров и капризами королей фоторепортажа. Благодаря своим поразительным, врожденным организаторским способностям она сумела завоевать расположение главного редактора. Но вскоре весь этот мишурный мир ей наскучил, и в тот самый день, когда ее назначили редактором отдела, она подала заявление об уходе.

В это же время Флоретта поняла, что беременна. Поделившись новостью с виновником торжества, человеком честолюбивым и не слишком обремененным совестью, она услышала в ответ, что семья и дети в данный момент не входят в его планы, а потому прощай, дорогая.

В тех кругах, где вращалась блистательная Флоретта, даже в семидесятые годы, несмотря на несомненные завоевания сексуальной революции, на детей, рожденных вне брака, смотрели косо. Тем не менее она решила сохранить ребенка. Когда малышу исполнилось пять лет, Флоретта устроила грандиозный прием в своем парижском доме на авеню Маршала Нея. Среди гостей была Шанталь Онфлер с мужем, итальянским гонщиком по имени Мистраль Вернати, участником «Формулы-1». После первой, случайной встречи Мистралю и Флоретте представился случай познакомиться поближе, и между ними возникло взаимопонимание, вскоре перешедшее в задушевную и крепкую дружбу. Столь несхожие по социальному происхождению, культурным традициям и образу жизни, они питали друг к другу искреннее уважение и привязанность. Мистраль предложил Флоретте на постоянной основе управлять его стремительной карьерой, и она с энтузиазмом приняла предложение, захваченная его рассказами о мире автомобильного спорта.

Флоретта ворвалась в жизнь Мистраля стремительно, как ветер, и тут же, со свойственной ей деловитостью и энергией, развернула бурную деятельность. Став посредницей между чемпионом и прессой, она принялась целенаправленно создавать его общественный облик, привлекательный для публики, организуя интервью, фоторепортажи, участие в телепрограммах. Ее статьи о нем публиковались как в ежедневных газетах, так и в специализированных изданиях. Когда речь зашла об оплате ее услуг, она попросила процент с доходов Мистраля. В последнее время работа стала приносить ей по полмиллиона долларов в год: внушительная цифра даже для Флоретты, никогда не нуждавшейся в деньгах.

Флоретта стала для Мистраля ангелом-хранителем. Когда чемпиона после аварии доставили в госпиталь, она распорядилась перевезти свои личные вещи и багаж Марии в один из номеров миланского отеля «Плаза», позаботившись также и о том, чтобы новость не просочилась в прессу.

Этот отель она выбрала из-за близости к госпиталю, и, когда Мария вышла из отделения интенсивной терапии с доктором Спадой, Флоретта была уже на месте, готовая проводить ее в гостиницу. Заодно она успела разместить там Мануэля и Фьямму, прибывших в Милан под присмотром Рашели, своей постоянной няньки, заботливой, как мать, и свирепой, как прусский фельдфебель.

Когда Адель Плувен чуть ли не силой вывели из реанимационного отделения, она тоже перебралась в гостиницу, где нашла Рашель и внуков, уже ожидавших ее появления. Вид у нее был совершенно разбитый, глаза покраснели и опухли от слез, она хромала больше обычного.

Мануэль с разбегу бросился ей на шею и спросил с обескураживающей детской прямотой:

— Это правда, что папа умирает?

Фьямма тем временем улыбалась простодушной и трогательной улыбкой, свойственной слабоумным, терпеливо дожидаясь разрешения Адели подойти и сесть рядом.

— Твой отец скоро выздоровеет, вернется домой и задаст тебе перцу, — через силу пошутила бабушка.

Потом она взглянула на Фьямму, и ее сердце болезненно сжалось. Адель обожала эту девочку и смотрела на нее как на родную дочь Мистраля. Она высвободилась из объятий Мануэля и наклонилась к Фьямме.

— А ну-ка иди сюда, поцелуй меня, — ласково проговорила старуха.

Фьямма с восторгом обняла бабушку.

— Ты ела виноград? — спросила она.

Адель удивилась вопросу:

— Почему ты так решила?

— От тебя так вкусно пахнет американским виноградом. Мне нравится американский виноград, — пояснила девочка. Ей очень хотелось спросить о здоровье Мистраля, но она не решалась.

Адель направилась в большую, ярко освещенную гостиную, с трудом пробираясь по толстому ковру к обитому парчой креслу. Ноги ее больше не держали, и Фьямма взяла ее под руку, чтобы помочь.

— Флоретта говорит, что тебе надо отдохнуть, бабушка, а вон там для тебя приготовлена комната, — сказала девочка.