— Кажется, это панельный потолок, — заметил он вслух, обращаясь к одному из своих людей. — Посмотрим, сумеешь ли ты сдвинуть одну из панелей.

Телохранитель встал на край ванны и принялся выстукивать по потолку костяшками пальцев.

— Тут есть полость, — подтвердил он, сдвинул панель и засунул руку внутрь. — Тут что-то лежит.

Он вытащил картонную коробку и протянул ее Петеру. Открыв ее, Петер увидел те самые катушки с магнитофонными пленками, о которых говорила Мария.

Вечер он провел в гостинице, прослушивая записи, сделанные Мореттой. Теперь ему было известно гораздо больше, чем Мария могла бы вообразить. Узнал он и имена сообщников Антонино Катании. Но это были всего лишь имена. Он не знал, где их искать.

На руках у него была информация, наводившая на него ужас. От нее надо было избавиться как можно скорее. Когда, ближе к рассвету, Петер уснул, последней его сознательной мыслью была мысль о Марии. Он обещал ей достать эти записи, чтобы она сама могла отнести их в полицию, сдержав таким образом обещание, данное подруге. Но он не хотел, чтобы она вновь оказалась замешанной в эту историю. Так, впервые в жизни, Петер решил солгать ей.

12

Вилла, выстроенная в неоклассическом стиле, стояла на склоне невысокого холма над Бонье. Портал из туфового камня венчал вход в трехэтажное здание, возвышавшееся над бескрайними виноградниками. Здесь, под щедрым солнцем Прованса, созревали лучшие местные сорта винограда, предназначенные для тонких вин, умножавших славу семейства Онфлер.

Мистраль никогда раньше не бывал в доме, подобном этому, обставленном великолепной старинной мебелью и увешанном драгоценными полотнами.

Шанталь пригласила его на выходные.

— Теперь мои родные смогут наконец познакомиться с тобой и убедиться воочию, что ты нормальный человек. А то они склонны считать всех, кто не принадлежит к их кругу, инопланетянами.

Зачарованным взглядом Мистраль разглядывал утварь, ковры, серебро, терракотовые скульптуры и хрустальные люстры необыкновенной красоты.

— Этот дом похож на сказку! — воскликнул он.

— Это наш загородный особняк. Ты еще не видел наш дом в Париже, — небрежно бросила она.

Мистраль отдал свой саквояж одному из слуг и последовал за Шанталь во внутренний дворик, чтобы полюбоваться садом, террасами спускающимся вниз по холму и освещенным последними лучами вечерней зари.

— Ведь здесь ты выросла, верно? — спросил он, стараясь вообразить, как проходило детство Шанталь в этом прекрасном доме.

— Я росла в разных местах, — ответила она, — но, конечно, и здесь тоже. Но только не зимой, когда дует мистраль. Зимой здесь очень страшно.

— Я знаю. Силу этого ветра я несу в своем имени. И в сердце, — признался он и перевел разговор: — А где же ты жила зимой?

— В Париже, разумеется. В августе мы ездили на море. В декабре — в горы. Ну а кроме того, я много лет провела в коллеже, в Пиренеях. Жуткая дыра. Но настоящий наш дом, конечно же, здесь. Папа унаследовал его от своего отца, а дедушка от своего, и так далее.

— Понятно, — улыбнулся он, окидывая взглядом долину, представлявшую собой один сплошной виноградник.

Тут и там посреди зеленого моря возвышались островки крестьянских усадеб. В одной из них, должно быть, жили Плувены, родственники его матери. Он все еще помнил слова Адели, сказанные ему в детстве: «Когда-нибудь я отвезу тебя в Прованс познакомиться с твоими дядями и тетками». Но они так и не собрались съездить во Францию. Возможно, Адель не захотела вновь увидеть семью, позабывшую о ее существовании с тех самых пор, как она вышла замуж за рыбака из Чезенатико. Эти крестьяне из Прованса были суровыми, непреклонными людьми. Кто знает, может быть, и аристократы, такие, как Шанталь, были на них похожи?

— Тебе так понравился этот вид? — удивилась девушка, увидев его в глубокой задумчивости.

— Это ведь и моя земля, — неожиданно объявил Мистраль. — Моя мать родилась здесь.

— Ты что, шутишь?

— Я говорю совершенно серьезно.

— И поэтому тебя зовут Мистралем?

— Верно. Мою мать зовут Адель Плувен.

— В этих местах живет много Плувенов. Некоторых я знаю. Они у нас арендуют землю уже лет сто, а может, даже и больше.

— Это мои родственники, — улыбаясь, подтвердил Мистраль.

— Тебе это кажется забавным? — спросила Шанталь.

— Конечно. Вот бы удивились братья моей матери, если бы узнали, что их племянник в хозяйском доме ведет разговор с глазу на глаз с графиней Онфлер.

— И ты никогда здесь раньше не был?

— У меня эти места не вызывали особого интереса. По крайней мере, пока ты не появилась на моем горизонте, — признался он, обнимая ее за плечи.

— А что сказала бы твоя мать, если бы сейчас увидела тебя здесь? — прищурилась она лукаво.

— Моя мать обладает редкостным даром никогда и ничему не удивляться, — сухо ответил Мистраль.

Ему не хотелось говорить об Адели: любовное чувство к матери было так дорого его сердцу, что им невозможно было поделиться ни с кем.

— Значит, ты вырос двуязычным, — заметила Шанталь. — Теперь я понимаю, откуда у тебя этот деревенский акцент, когда ты говоришь по-французски. — Разговор ее явно забавлял.

— А я-то думал, что мой французский безупречен. — Он притворился обиженным.

— Ну, скажем, он почти безупречен, — снисходительно признала она.

— Увы, я не посещал аристократических коллежей, подобных тем, в которых ты провела свою юность.

— У меня о них сохранились самые мрачные воспоминания, — внезапно нахмурилась Шанталь.

— Ладно, будем считать, что мы поведали друг другу истории наших жизней, — подвел черту Мистраль.

— Прошлое мало что значит, меня больше волнует настоящее, — сказала она. — Пойдем, я провожу тебя в твою комнату.

Шанталь взяла его под руку и повела на второй этаж виллы, где были расположены комнаты для гостей. В комнате Мистраля были две застекленные до полу двустворчатые балконные двери с видом на бассейн, над которым с криками носились ласточки, иногда пикируя и касаясь крыльями воды, а затем вновь взмывая в небо, чтобы продолжить свой хаотичный полет до наступления темноты.

Мистраль прикрыл ставни, заслоняясь от последних лучей солнца, всегда вызывавших у него смутное ощущение беспокойства. Особенно не любил он осенние вечера, когда красота и смерть словно идут рука об руку. В Чезенатико, когда он был ребенком, Мистраль на закате уходил на берег моря, чтобы следить за полетом чаек. Вечернее небо так действовало на него, что он начинал плакать, свернувшись калачиком на песке и закрыв лицо руками.

Все началось в тот день, когда после ожесточенной и неравной (двое на одного) драки с мальчишками старше его годами он вынужден был спасаться бегством и убежал на пляж. Тут Мистраль как бы новыми глазами увидел море, поглотившее его отца Талемико, когда он был еще совсем маленьким. «Они пользуются тем, что у меня нет отца, он бы не дал меня в обиду», — думал он, утирая слезы. Ему отвечал лишь однообразный шум волн. В последних лучах заката они медленно катились к берегу и разбивались о прибрежный песок.

Шанталь подошла к нему и принялась нежно гладить его волосы и плечи.

— Ты что, играешь в «замри-умри-воскресни»? — спросила она, заметив его задумчивый вид.

— Я вспоминал далекие годы, — ответил Мистраль, обнимая ее.

— Давай попробуем, удобна ли эта кровать? — многозначительно предложила она.

— А мы не опоздаем к ужину? — У него не было настроения заниматься любовью.

— У нас еще есть несколько минут. И за этот краткий миг может случиться очень многое, — улыбнулась Шанталь и принялась расстегивать ему рубашку.

За столом Мистраль увидел и старую графиню Онфлер, grand-maman[41], как все ее называли. Она была не так уж стара, но почти совершенно глуха и обвиняла окружающих в том, что они шепчутся, чтобы не дать ей услышать, о чем разговор.

Мистраль чувствовал, что его терпят как чужеродное, хотя и безвредное на данный момент существо. Он был человеком без корней, без традиций, просто очередным капризом Шанталь. Ведя праздный светский разговор, члены семьи Онфлер пытались найти хоть какое-то оправдание присутствию среди них этого красивого парня без прошлого.

— Стало быть, вы участвуете в автомобильных гонках, — сказала grand-maman. Она очень мало ела, зато частенько прикладывалась к бокалу, которому зоркий официант не позволял пустеть. — В молодые годы я была знакома с одним итальянцем, он участвовал в «Милле Милья»[42]. Очаровательный молодой человек из очень знатной семьи. Граф Джованнино Лурани. Он ехал в паре с Джиджи Виллорези. Я даже припоминаю, что они ехали на «Мазерати», а впрочем, может быть, это была «Альфа-Ромео». Ее, кажется, сконструировал Марио Ревелли. Прошло столько лет, память иногда меня подводит. — На запястьях у старой графини звенели тяжелые золотые браслеты с подвесками. — А вы, э-э-э, как, вы говорите, ваша фамилия?

— Вернати, мадам. Мистраль Вернати, — ответил он, стараясь говорить громче.

— Что-то не припомню ни одного Вернати среди моих итальянских друзей, — скорбно вздохнула старая дама.

— Его мать француженка, — вмешалась ее невестка.

Шанталь заблаговременно снабдила мать нужными сведениями, но графиня дрожала при мысли, что рано или поздно ее свекровь вылезет с каким-нибудь бестактным вопросом.

— О, я нахожу это очаровательным, синьор Вернати. Откуда же родом ваши предки по материнской линии? — не унималась старуха.

Шанталь решила, что наступило время ретироваться.

— Мама, объясни ей сама, — сказала она, поспешно поднимаясь из-за стола. — Прошу нас извинить, бабушка. Мы и так уже припозднились, а нас еще ждут друзья в Бонье.