— Почему ты оказалась в нашем доме? — вдруг спросил Геннадий. — И еще, прежде чем ты ответишь, давай двинемся с места. Мне кажется, наш разговор тогда потечет более плавно. Пойдем?

— Пойдем.

— Так почему ты оказалась в нашем доме?

— Это было желание твоего отца.

— Ты согласилась, но почему?

— Для того, чтобы ты понял, мне придется долго рассказывать о себе, — вслушиваясь в ритмичный стук своих каблуков, ответила Мара. Шаг за шагом, слово за слово — они приближаются к главному: неужели то, что с ней происходит, можно назвать обычным? Она так легко принимает самые крутые повороты судьбы, так безболезненно вписывается в любые обстоятельства. Она совсем не против постоянной помощи, которую ей оказывает то Евдокия Ивановна, то Гурин. Кто следующий? Геннадий, кажется, хочет принять участие в ее судьбе? Мара повела плечами, вздрогнула. Сейчас она не нравилась сама себе. Это чувство было ей очень знакомым, но в последнее время посещало ее редко. Она вдруг представила себя этакой хрупкой на вид лианой, которая плотно обвивает своим тонким стеблем ствол, дарящий ей жизнь. Геннадий с его вопросами внес сумятицу в мысли Мары. То, от чего она отмахивалась, возникло в виде прямого вопроса. Вопрос простой, конкретный, но как часто бывает труднее всего отвечать именно на такой. Почему она согласилась? Она, посторонний человек, вошла в дом, принимает блага. Сначала от Евдокии Ивановны в меру ее возможностей, а теперь без ограничений от Эрнеста Павловича.

Мара знала, что ее житейский опыт еще весьма ничтожен. Но и его было достаточно для того, чтобы понять: за все в этой жизни нужно платить. Чем придется заплатить ей?

— О чем ты думаешь? — прервал ее размышления Геннадий. — Я задал такой сложный вопрос? Или ты решаешь, с чего начать рассказ о себе?

— Моя жизнь не заслуживает внимания.

— И все-таки я готов выслушать.

— Зато я не собираюсь тебе ничего рассказывать. Это ничего изменит. Интересно — спроси у отца.

— Ты злишься. Почему?

— Потому, что я хочу домой. Я устала. У меня скоро первый экзамен, а ты пытаешься усложнить мою и без того нелегкую жизнь, — на одном дыхании выпалила Мара. Она действительно вышла из себя. Не нужны ей осложнения в виде Геннадия с его вдруг вспыхнувшим чувством. Избалованный мальчишка! Привык, наверное, что ему всегда отвечают взаимностью. Но не сейчас, не она. Ей нужен Гурин! Он поймет, что ее чувства — не игра воображения, ответит ей взаимностью, и тогда она сможет не думать о том, на каких правах живет в этом доме.

— Мара, ты стыдишься свого прошлого, не до конца осознаешь то, что с тобой происходит сейчас. Как же ты собираешься идти дальше? — прикуривая, поинтересовался Геннадий. В его голосе больше не было волнения. Он сумел с ним справиться.

— Это не твои заботы.

— Да, конечно. Будем считать, что я ни на что не претендую. Но только задумайся: в каком мире ты живешь? В мирке, под колпаком у Гурина, правда? Ты не знаешь жизни и никогда не узнаешь, если так будет продолжаться и дальше. Ты полностью зависишь от его благополучия. Неужели тебе не страшно? Однажды все может закончиться. И что тогда?

— Какое своеобразное признание в любви.

— Мне хочется помочь тебе.

— Слишком много желающих! — отрезала Мара. — Мне достаточно заботы Эрнеста Павловича. Он, по крайней мере, честнее многих — ничего не просит взамен.

— О да. Благородство, замешанное на больших капиталах. Это так романтично! — издевательским тоном процедил сквозь зубы Геннадий.

— Что тебе нужно? Я не люблю тебя, поэтому нужно пытаться смешивать меня с грязью? Я прошу оставить меня в покое. Забудь о моем существовании. Кажется, Эрнест Павлович дал тебе понять, что ты значишь для него. Ты ведь попросту ревнуешь? Пытаясь отобрать у отца то, что ему дорого, кроме тебя, ты подло мстишь!

— За что?

— Не знаю. Я не веду душевных разговоров, когда для этого не пришло время.

— Забота за заботу, чуткость за чуткость?

— Хватит, Гена!

— Конечно, зачем тебе Гена, когда гораздо выгоднее взвалить все свои проблемы на плечи отца. Он с ними справится скорее. Ты права. Только жаль, что он всегда умел быть хорошим для всех, кроме своих близких. Жена и сын — что за ерунда, а вот пустить пыль в глаза очередной девке, пожалуйста, — усмехнулся Геннадий. Он уже не подбирал слова, стараясь побольнее уколоть Мару. Увидев, как негодующе смотрит она на него, поднял руки вверх. — А ты думала, что выступаешь в роли первой непорочной девы, которую спасет мой всемогущий папа? Не испепеляй меня! Хотя за правду везде и всегда страдали люди.

— Какую еще правду? — Мара уже не чувствовала к нему прежней симпатии. Только раздражение и желание поскорее избавиться от его общества.

— Ты не первая, к кому он воспылал неземной страстью. Из-за одной такой интрижки мать получила разрыв сердца. Поняла ты?!

— Я хочу домой, — прошептала Мара и почувствовала, что больше не владеет собой. Она развернулась и побежала к машине. Слезы бежали по щекам. Мара понимала, что не должна так вести себя, но ничего не могла поделать. За ней ринулся один из охранников, другой тут же подошел к Геннадию. Переговариваясь на ходу, они быстро шли к машине. Геннадий спешил, словно боялся, что каждая секунда может стать роковой. Он просто впал в панику. За тонированными стеклами ничего не было видно. Открыв дверцу, Геннадий увидел Мару. Сжавшись, она сидела в самом углу на заднем сиденье. Бледное лицо с застывшими синими глазами поразило Геннадия. Он увидел в них безнадежность. Это было страшно. По собственному опыту он знал, что может следовать за таким пустым, отрешенным взглядом. Геннадий почувствовал себя виноватым.

Однажды у него была в жизни ситуация, когда будущее перестало интересовать его, когда была потеряна цель самой жизни. Это случилось, когда он был далеко от матери, родного дома, в свой первый год пребывания в Англии. Все казалось чужим, враждебным, сам — никому не нужным. Он знал, что и дома ему не будет покоя. Там он всегда выступал в роли молчаливого или громогласного свидетеля страданий матери, ее попыток найти себя рядом с мужем. Геннадий думал, что и отправила мать его подальше только для того, чтобы не травмировать больше равнодушием и показным благополучием, царившими в их семье. В конце концов, он решил, что напрасно появился на этом свете. И убедив себя, что это действительно так, Геннадий чуть было не покончил со всем раз и навсегда. Помогла Рэйчел. Она спасла его, заставив поверить в то, что жизнь прекрасна несмотря на все трудности и препятствия. Она отвела его от края бездны, в которую Геннадий вот-вот был готов шагнуть. А теперь он, до конца не разобравшись в происходящем, пытается сделать жизнь этой запутавшейся девушки невыносимой, пытается лишить ее смысла, заставив поверить в то, что она сама по себе ничего не представляет. Он выбивает почву у нее из-под ног, лишает опоры, которая, быть может, единственное спасение для нее. Он был очень убедительным, жестоким, режущим свою правду. И из-за чего? Просто потому что Мара предпочла его отцу.

Геннадий молча сел в машину Он был противен сам себе. Нельзя мужчине позволять эмоциям брать верх. Он опустился до низшего уровня, и нужно было срочно исправлять положение. Обида на Мару улетучилась, как только он окунулся в безнадежную синеву ее глаз.

— Прости меня, я наговорил глупостей, — тихо сказал Геннадий. Мара молчала. — Забудь, пожалуйста. Я понимаю, что поступил не по-мужски.

— Я не хочу больше слышать от тебя ни слова, — отвернувшись, ответила она.

— Ты права.

— Тогда давай помолчим, пожалуйста.

— Еще минуту. Я ворвался в вашу жизнь, пытаюсь навязать свои правила, обязать себя любить… Это недостойно. Но простить влюбленного человека не грех. Прости меня, Мара.

— Разве так любят?

— Значит, я не умею этого делать. Ясное дело, не умею. У меня не было достойного примера для подражания…

— Я прощаю тебя, только замолчи и скажи водителю, пусть, наконец, заводит машину. Нам пора ехать.

Когда автомобиль тронулся, Геннадий искоса взглянул на Мару. Она сидела неподвижно, уставившись в окно. Он точно знал, что она ничего не видит, глядя на пролетающий за стеклом пейзаж. Так бывает, когда человек задумался, и, только сделав какое-то резкое движение перед его глазами, можно вернуть его из мира грез. О чем она думает? А что, если в этом придуманном мире ей комфортнее? Геннадий вспомнил, как отец намекнул ему на непростую судьбу Мары:

— У нее в жизни было столько плохого, что на троих хватит. Наверное, я просто хочу, чтобы у нее началась светлая полоса, понимаешь?

Геннадий не понимал, но утвердительно кивнул. Теперь он смотрел на Мару, не представляя, что могло происходить в жизни этой юной, красивой, неглупой девушки раньше. Она приехала в город, не имея за душой ничего, и вытащила счастливый билет. Вызвать доброе расположение отца, настолько доброе, чтобы он решился взять ответственность за ее будущее — как же надо было постараться, как же надо было себя проявить?! Мара потерла ладони одна о другую, словно в эту теплую погоду ей стало холодно. Геннадий смотрел на ее тонкие пальцы — длинные, красивые с удлиненной формой ногтей, покрытых прозрачным лаком. Наверное, это чертовски приятно — ощущать ласковые прикосновения таких рук, нежные прикосновения, страстные. Геннадий заерзал, пытаясь привлечь к себе внимание, но Мара словно забыла о его существовании.

«Наверняка она думает о том, что я — урод. Она сравнивает меня и отца. Сравнение, конечно, в пользу Павловича…» — Геннадий тоже отвернулся. Он ощущал неприятное чувство досады, к которому прибавилось осознание неблагодарности, быстротечности и легковесности своего поступка. Как легко он позволил себе влюбиться! Как быстро забыл о той, которая поддерживала его в трудные минуты. Отчего так произошло? Геннадий закрыл глаза, и тут же воображение воспроизвело ему огромные синие омуты, загадочную красоту манящих, смеющихся, негодующих глаз. Есть в этом что-то колдовское, неподвластное контролю, голосу разума. Что, если и отец тоже вот так попался? Ведь нельзя пройти равнодушно мимо таких очевидных прелестей. Попался, а потом подумал, что слишком стар для новой любви. Геннадий посмотрел на ситуацию глазами мужчины, который при всем своем могуществе не может сбросить груз лет, освободиться от памяти прошлого. Много в нем непоправимого, но разве можно отказывать себе в самой жизни, пытаясь наказать себя за былые ошибки? Геннадию стало жаль отца по-человечески и по-мужски. Как же он теперь он мучается, пытаясь найти выход…