Таррин Фишер - Рыжая (ЛП)

— Я не знала, — говорю я, признавая себя побежденной. Неужели я действительно отсутствовала так долго?

Я чувствую прилив праведного гнева. Неужели я виновата в том, что в отличие от него не испытываю блаженства от того, что стала родителем? Я уже открываю рот, чтобы сказать ему это, но он меня прерывает.

— Нет, Лия, — предупреждает он. — Этому нет оправдания. Если у меня осталась хоть капля разума, я сейчас заберу ее и уеду, — он поворачивается и идет к лестнице.

Мысли разбегаются в стороны и гнев вырывается наружу.

— Она моя!

Калеб останавливается. Он делает это так резко, словно мои слова превратили его ноги в лед.

Когда он разворачивается ко мне, его лицо красно от гнева.

— Еще одна такая выходка и будешь кричать об этом в суде.

Мне становится трудно дышать, будто его угроза сгустилась вокруг меня, как морозный воздух. Он это всерьез. Калеб еще ни разу не разговаривал со мной так холодно. Он никогда не угрожал мне. Это из-за ребенка. Она изменила его, настроила против меня. Он останавливается прямо перед ступеньками лестницы.

— Я найму няню.

Я так жаждала услышать эти слова, но сейчас не чувствую себя победительницей. Калеб уступил мне и решил нанять няню, потому что не доверяет мне — своей жене. Внезапно я понимаю, что не хочу няню.

— Не надо, — прошу я. — Я в состоянии позаботиться о ней сама. Мне не нужна помощь.

Он не обращает на меня внимания и продолжает шагать по лестнице через две ступеньки. Я плетусь позади, пытаясь решить для себя, умолять его или вести себя агрессивно.

— Это случилось в первый и последний раз, это больше никогда не повторится, — клянусь я, умоляя его. — И ты не можешь принять такое решение в одиночку, она и моя дочь тоже, — крупица агрессии для равного счета.

Догоняю Калеба уже в спальне, он роется в тумбочке и вытаскивает оттуда «маленькую черную книжку», которую я часто в тайне просматриваю. Я следую за ним в кабинет, где он отключает свой сотовый от зарядки.

— Кому ты собрался звонить? — хочу я знать.

Он кивает на дверь, тем самым веля мне выйти, но я не двигаюсь с места; стою, обхватив себя руками, а в животе все стянуло в узел от тревоги.

— Привет, — здоровается он в трубку. Его голос звучит очень интимно, вкрадчиво. Очевидно, что он в теплых отношениях с человеком на другом конце линии. По спине пробегает озноб. Только один человек способен так смягчить его голос, но зачем ему ей звонить? Он смеется над чем-то, что ему сказали, и откидывается на спинку кресла.

О — Господи — о — Господи. Мне становится нехорошо.

— Да, я согласен, — говорит он дружелюбно. — Ты можешь это устроить? — он замолкает, пока слушает. — Я доверю ее любому, кого ты пришлешь. Нет… нет… у меня нет с этим проблем. Хорошо, тогда завтра? Да, я перешлю тебе адрес… о, ты помнишь? — он криво улыбается. — Тогда и поговорим.

Я начинаю действовать, как только он вешает трубку.

— Кто это был? Она?

Он прекращает раскладывать документы и насмешливо на меня смотрит.

— Она?

— Ты знаешь, кого я имею в виду.

Мы ни разу не разговаривали об этом — о ней. Мышцы на его челюсти напрягаются. У меня возникает желание залезть под стол и спрятать голову между коленями.

ЗАЧЕМ

Я

СПРОСИЛА

ЕГО

ОБ

ЭТОМ?

— Нет, — говорит он. — Это был старый друг из Бока, который владеет агентством по найму нянь. Завтра на собеседование ко мне придет какая-нибудь няня.

У меня отвисает челюсть. Еще одна секретная часть его жизни, о которой я ничего не знаю. Каким образом он, черт возьми, связан с кем-то, кто владеет агентством по найму нянь?

— Чушь, — говорю я, топнув ногой. — Ты хотя бы позволишь мне побеседовать с ней?

Калеб пожимает плечами.

— Возможно, впрочем, предполагаю, что у тебя завтра будет похмелье…

Внутри меня все съеживается. Он все понимает, все замечает. Интересно, меня выдал запах алкоголя или он заметил, что у моей машины помят бампер и обо всем догадался. Но я не собираюсь спрашивать его об этом. Не пытаясь оправдываться, я быстро выхожу из комнаты и бегу наверх. Стоя возле двери в спальню, я бросаю взгляд на соседнюю дверь. Словно что-то кольнуло меня. Должна ли я проверить как она? Ведь я практически бросила ее сегодня. Мне следует, по крайней мере, убедиться, что с ней все в порядке. Хорошо, что она еще слишком мала и не понимает, как я поступила с ней сегодня. У детей хорошая память и они используют все промахи против родителей.

Я тихо иду по коридору, носком туфли толкаю дверь в детскую и прокрадываюсь внутрь. Не знаю, почему я чувствую себя виноватой, глядя на свою дочь, но я, правда, испытываю чувство вины. Затаив дыхание, подхожу к ее кроватке и вижу, что она спит. Калеб искупал и перепеленал ее, но она уже успела высвободить одну ручку и теперь посасывает большой пальчик. До меня доносится ее запах — запах лавандового мыла, смешивающийся с запахом новорожденного младенца. Протянув палец, я касаюсь ее кулачка, а затем молнией вылетаю из комнаты.

— Зачем тебе это? — я достала контейнер с мороженным, который лежал в его морозилке с тех пор, как мы начали встречаться. «Черри Гарсиа» марки «Бен и Джерри». Я открыла крышку и увидела, что половина мороженного уже съедена.

— Ты же не любишь вишню. Можно я его выброшу?

Калеб вскочил с дивана, на котором сидел и смотрел телевизор, и выхватил контейнер из моих рук. Я удивленно моргнула. Еще ни разу я не встречала человека, который бы так спешил из-за мороженного.

— Не трогай его, — сказал он.

Я наблюдала, как он засунул контейнер обратно в морозилку, спрятав его за парочкой замороженных стейков, и закрыл дверцу.

— Не такое уж оно было и страшное, — сказала я.

С минуту мне казалось, что он серьезно выбит из колеи, но затем он взял меня за руку и потянул к дивану. Он начал покрывать поцелуями мою шею, но все мои мысли были только об этом мороженном.

— Почему бы нам не начать жить вместе? — спросила я невзначай.

Он замер, уткнувшись лбом в изгиб моей шеи.

— Нет, — ответил он.

— Нет? Почему нет? Мы встречаемся уже девять месяцев. Я остаюсь на ночь практически каждый день.

Он сел и запустил пальцы в волосы.

— Я думал у нас ничего серьезного?

— Ну да, в самом начале. Ты не считаешь, что у нас все серьезно? Мы же принадлежим только друг другу уже почти пять месяцев.

Ложь. Я не спала ни с кем другим с того дня, как встретила его. Я даже не смотрела на других парней после той вечеринки на яхте. Калеб же очевидно сходил еще на несколько свиданий с другими девушками, но, в конце концов, он всегда возвращался в мою постель. Что я могу сказать? С точки зрения секса, нельзя не считаться с моей привлекательностью в этом вопросе.

— Почему ты хранишь это мороженое в морозильнике?

— Потому что именно там хранят мороженое, — ответил он сухо.

У Калеба возле глаза есть шрам. Я пыталась убедить его показаться моему пластическому хирургу, но он отказался. Шрамы должны быть там, где их оставила судьба, сказал он. Я тогда рассмеялась. Это одна из самых нелепых вещей, которую я когда-либо слышала.

Сейчас, глядя на своего «почти парня», я знаю, что была права. Шрамы следует удалять, а шрамы в виде мороженого в первую очередь. Я вытянула руку и провела по шраму пальцем. Не знаю, откуда он у него. Я никогда не спрашивала. Что еще я не знаю о нем?

— Оно принадлежало ей?

Мы редко говорили о его бывшей, но, когда делали это, настроение Калеба падало, и он отдалялся от меня. Обычно я старалась избегать этой темы, не желая выглядеть, как ревнивая подружка, но если парень не может избавиться от ее мороженого…

— Калеб? — я забралась ему на колени и оседлала его. — Оно принадлежало ей?

Он не мог отодвинуться от меня, поэтому решил смотреть мне прямо в глаза. Это всегда заставляло меня нервничать. У Калеба очень выразительный взгляд — взгляд, который может обнажить все грехи.

Он вздохнул.

— Да.

Я опешила от того, что он признался в этом, и неловко поерзала на его коленях, не уверенная, стоит ли мне задавать вопросы, неизбежно следующие за этим.

— Ладно, — говорю я, надеясь, что он даст какие-то объяснения. — Мы можем об этом поговорить?

— Тут не о чем говорить, — сказал он обреченным голосом.

Догадываюсь, что это значит. «Тут не о чем говорить» означает «я не могу говорить об этом потому, что мне все еще больно» и «я не хочу об этом говорить потому, что я до сих пор с этим не справился». Перекинув ногу, я слезла с его колен и села на диван. Чувствую себя такой же уязвимой, как тонкий лист бумаги. Я разбираюсь в мужчинах и по опыту знаю, что ничто не может сравниться с памятью. Я не привыкла, чтобы обо мне забывали, поэтому не знаю, как мне теперь вести себя.

— Я для тебя недостаточно хороша? — спрашиваю я.

— Более, чем хороша, — серьезно признался он. — Я был совершенно опустошен, пока не встретил тебя.

В любой другой ситуации нечто подобное из уст другого мужчины, показалось бы мне отвратительной… банальностью. Я встречалась с поэтами и музыкантами, у которых язык был подвешен достаточно хорошо, чтобы вызвать мурашки по всему телу, но этого ни разу так и не произошло. Но когда это произнес Калеб, я почувствовала, как в сердце разлилось тепло.

— Но я говорил тебе с самого начала, что пока не готов. Ты не можешь залечить эти раны, Лия.

Я слышала, что он сказал, но не поверила ему. Конечно, я могу исправить все. Он только что сказал, что я заполнила пустоту в его душе. Не хочу думать о той, которая создала эту пустоту… и насколько велика дыра, которая осталась после нее.