Внезапно я вспоминаю про Эстеллу.

— Вот дерьмо! — я хлопаю рукой по рулю. Я должна была заехать за ней в пять, а сейчас у меня даже нет возможности позвонить в детский сад. Завожу машину и, не глядя, сдаю назад. Раздается автомобильный гудок, а затем дребезжащий скрежет металла. Мне даже не нужно смотреть на бампер, чтобы понять, что все плохо. Я выпрыгиваю из машины и нетвердой походкой иду к ее задней части. Бампер моего «Рэндж Ровера» впечатался в старенький «Форд». Это выглядит комично. Я подавляю желание рассмеяться, а затем и желание расплакаться потому, что замечаю мигающие синие и красные огоньки полицейской машины, приближающейся к нам. Водитель «Форда» — пожилой мужчина. На пассажирском сиденье сидит его жена, держась рукой за шею. Я закатываю глаза и скрещиваю руки на груди, ожидая неизбежный вой сирен скорой помощи, которая подчеркнет сомнительность этого приключения.

Я наклоняюсь к окну, чтобы увидеть старую каргу.

— Да неужели? — говорю я через окно. — У вас действительно болит шея?

Ну, конечно же, скорая помощь следует за полицейскими и въезжает на парковку. Медики выпрыгивают из машины и бегут к «Форду». Я не вижу, что происходит дальше, потому что ко мне уже приближается офицер полиции, который выглядит очень злым, и у меня есть всего несколько секунд, чтобы прийти в себя и сделать вид, что я трезва.

— Мэм, — говорит он, глядя на меня сквозь стекла солнечных очков. — Вы понимаете, что въехали в них из-за того, что ни разу не посмотрели назад? Я видел, как все случилось.

Серьезно? Я удивлена, что он может что-то видеть через свои очки в стиле Блэйда.


Я невинно улыбаюсь.

— Знаю. Я была в панике. Мне срочно нужно забрать у няни своего ребенка, — вру я. — И я очень опаздываю…

Я закусываю губу, потому что обычно мужчин возбуждает, когда я так делаю.

С минуту он изучает меня, а я тем временем молюсь, чтобы он не почувствовал запах алкоголя в моем дыхании. Я наблюдаю, как он переводит взгляд на заднее сиденье машины, где стоит детское автокресло Эстеллы.

— Предъявите ваши права и техпаспорт, — говорит он, наконец.

Это стандартная процедура — пока что все идет хорошо. Мы обходим место аварии, которое мне слишком хорошо знакомо. Я наблюдаю, как старушку грузят в машину скорой помощи и они уезжают с включенными мигалками. Ее муж, что довольно бессердечно с его стороны, остается на месте аварии, чтобы позаботиться о делах.

— Чертовы мошенники, — бормочу я себе под нос.

Офицер дарит мне слабую улыбку, но этого достаточно, чтобы понять, что он на моей стороне. Я заискиваю перед ним и интересуюсь, когда смогу уехать, чтобы забрать свою дочь.

— Было так трудно оставить ее, — говорю я ему. — У меня была деловая встреча, —


он кивает, как будто понимает меня.

— Мы выпишем вам штраф, так как это произошло по вашей вине, — решает он. — После этого вы будете свободны.

Я вздыхаю с облегчением. Приезжает эвакуатор и грузит машину. Повреждения моего «Рендж Ровера» минимальны, особенно в сравнении с «Фордом», который практически сложился пополам. Мне сообщили, что со мной свяжется страховая компания, и, несомненно, они наймут адвоката в ближайшие дни.

Выехав с парковки, я испытываю облегчение от того, что моя машина едет так же, как и до этого. Кроме помятого бампера и незначительных царапин моя дорогая машина не пострадала. Но еще лучше то, что мне удалось выйти сухой из воды. Меня могли арестовать и выпустить лишь под залог. Благодаря моему актерскому мастерству и тому, что коп поддался на мое обаяние, я отделалась незначительными затратами.

Я осторожно еду в сторону детского сада и чувствую себя практически трезвой. Когда я въезжаю на стоянку, там пусто. Я нервно смотрю на часы на приборной панели. Они показывают 19:10. Кто-нибудь, ведь должен был остаться с ней. Они, скорее всего, будут злиться, но, конечно, после того, как я объясню, что случилось с телефоном и аварией, они поймут. Я нажимаю звонок на двери, после чего замечаю, что внутри темно. Прижав руки к стеклу, я всматриваюсь. Пусто. Закрыто. Все ушли. Я в панике. Точно такие же ощущения я испытывала, когда поняла, что могу сесть в тюрьму из-за фармацевтического мошенничества. Пока я стояла перед судьей и ожидала услышать вердикт «виновна», я паниковала точно так же, так как это сулило мне двадцать лет в тюрьме штата. Эгоистичная разновидность паники. Паника в стиле: «О Господи, Калеб разведется со мной из-за того, что я потеряла его дочь». Паника. Я мама меньше двух недель, а уже умудрилась потерять ребенка. Именно такие истории бывают на шоу у Нэнси Грейс. (Примеч. Нэнси Грейс — ведущая скандальных телепередач) Ненавижу эту блондинистую суку.

Шагая взад-вперед по тротуару, я обдумываю варианты. Я могу позвонить в полицию. Мне интересно, как там относятся к родителям, которые не в состоянии забрать своих детей из детского сада? Могут ли они отдать ребенка на попечение социальным службам? Родитель может забрать ребенка домой? С трудом мне удалось вспомнить имя директора. Дитер. Она говорила мне свою фамилию? В любом случае мне нужно добраться до телефона и как можно быстрее.

Я еду домой с такой скоростью, словно принимаю участие в съемках «Форсажа», и на подъездной дорожке меня заносит. В спешке я распахиваю дверь и, не потрудившись закрыть ее, пулей несусь прямиком к кухонному столу, где оставила телефон. Его здесь нет. У меня начинает кружиться голова. Я уверенна, что оставила его здесь. Завтра у меня будет убийственное похмелье. Думай! Впервые мне жаль, что у меня нет стационарной линии. Кому нужна стационарная линия? Я помню, как сказала это Калебу перед тем, как мы от нее избавились. Я поворачиваюсь к лестнице, и сердце прекращает биться от удивления.

— Не это ли ищешь?

Прислонившись к дверному косяку, за мной наблюдает Калеб. В руках он держит мой драгоценный iPhone. Я изучаю его лицо. Он кажется спокойным, а это значит, что он не знает, что Эстеллы со мной нет. Или, может он думает, что она с моей мамой. Я не говорила ему, что отвезла ее этим утром в аэропорт.

— Ты вернулся раньше, — искренне удивляюсь я.

Он не улыбается и не встречает меня со своей обычной теплотой. Вместо этого он изучает мое лицо. Зажав телефон между пальцев, он протягивает его мне. Я осторожно делаю несколько шагов к нему, пытаясь не выдать себя. Калеб знает меня, как облупленную. Приподнявшись на цыпочки, я целую его в щеку и забираю телефон. Теперь мне нужно выбраться наружу и тогда, возможно, я смогу придумать что-нибудь, позвонить кому-нибудь и… НАЙТИ РЕБЕНКА!

Я отступаю на несколько шагов.

— Ты пропустила звонок. Точнее четырнадцать, — небрежно говорит Калеб, слишком небрежно. Напоминает затишье перед бурей или низкий утробный рык, который можно услышать, перед тем, как волк кинется разрывать вам трахею.

Я сглатываю. В горле словно песок застрял и я тону… задыхаюсь. Мой взгляд мечется по комнате. Господи, как много он знает? Как мне это исправить?

— Очевидно, ты забыла забрать Эстеллу из детского сада…, — и он умолкает. Невидимая рука разжимает мне челюсти и вливает страх в горло. Я захлебываюсь им.

— Калеб…, — начинаю я. Он поднимает руку, чтобы остановить меня, и я замолкаю, потому что даже не знаю, что сказать.

Я бросила нашу дочь в захудалом детском саду потому, что…

Твою ж мать!

Я не настолько изобретательна. Мысленно я ищу всевозможные оправдания.

— Она… она здесь? — спрашиваю я шепотом.

Челюсти Калеба — самая «эмоциональная» часть лица Калеба. Я «читаю» по ним его эмоции. Челюсть у Калеба квадратная, мужественная, ее смягчают только чересчур пухлые губы. Когда он доволен кем-то, его челюсть тоже довольна и хочется провести по ней кончиками пальцев, дотянуться и пробежаться по ней поцелуями. Но сейчас его челюсти «злятся» на меня. Его белые от гнева губы сурово сжаты. Мне страшно.

Калеб молчит. Это его техника боя. Комната раскаляется от его гнева, пока он ждет признания. Он ни разу за всю жизнь не относился жестоко к женщине, но зуб даю, что маленькая девочка может заставить его делать то, о чем никогда и не помышлял.

Я допускаю ошибку, бросив взгляд на лестницу, и тут он вспыхивает от злости. Отскочив от стены, он подходит ко мне.

— Она в порядке, — цедит он сквозь зубы. — Я вернулся раньше, потому что волновался за тебя. Очевидно, ты была не единственная, о ком мне нужно было беспокоиться.

— Я оставила ее всего на пару часов, — быстро выпаливаю я. — Мне нужно было побыть немножко одной, а моя мама просто взяла и бросила меня…

Он изучает меня в течение пары секунд, но не потому, что его удивляют мои слова. Наверняка, он задается вопросом, как он мог жениться на ком-то вроде меня. Я вижу, что он страшно разочарован. Моя самоуверенность рассыпается в прах и я прижимаю руку к груди. Теперь я чувствую себя неудачницей. Ну а чего он ожидал? Что я буду хорошей матерью? Что я быстро вживусь в роль, суть которой не понимаю?

Я не знаю, как поступить. Алкоголь по-прежнему управляет моим мозгом, и все о чем я могу думать, это то, что он собирается меня бросить.

— Мне жаль, — шепчу я, глядя в пол. Делать вид, что я каюсь — дешевый прием, особенно с учетом того, что я сожалею лишь о том, что меня поймали, а не о том, что я сделала.

— Тебе жаль, что тебя поймали, — отмечает он.

Я резко вскидываю голову. Чертов телепат!

Как он смеет думать обо мне так плохо? Я его жена! В горе и в радости, верно? Или горе относится только к ситуации, а не к человеку?

— Ты оставила свою новорожденную дочь с совершенно незнакомыми людьми. Она все это время была голодная!

— В сумке было грудное молоко! — возражаю я.

— Недостаточно на семь часов!

Я хмурюсь и смотрю в пол.