Мой брак гораздо нечто большее, чем какие-то тонкие несущественные бумажки. Нельзя закончить что-то с помощью этого мерзкого слова. Калеб, мужчина привыкший действовать согласно своим собственным решениям. Но не сейчас. Я буду бороться за него.

— Мы можем пойти к консультанту. Ради Эстеллы.

Калеб качает головой.

— Тебе нужен кто-то, кто сможет любить тебя так, как ты того заслуживаешь. Мне жаль — он сжимает челюсть и смотрит на меня почти умоляюще, как будто ему нужно, чтобы я поняла. — Я не в состоянии дать тебе такую любовь. Боже, я бы хотел, чтобы я мог, Лия. Я пытался.

Я обдумываю его слова, правда, обдумываю. Вспоминаю тот раз, когда заметила, как он смотрит на Оливию так, словно она, черт возьми, единственный человек, который имеет значение на всей этой чертовой планете. Думаю о том, как он хранил ее мороженое в холодильнике целых два года. Что же это за любовь? Одержимость? Что она такого сделала, чтобы его мозг зациклился на ней. Обдумав все это, я начинаю задыхаться, несусь к дверям, ведущим с кухни во внутренний двор, и распахиваю их настежь. На улице душно, ни дуновения ветерка. Воздух напоминает желе и мне кажется, что все косточки моего сердца ломаются. Я выхожу во внутренний двор и почти сразу же чувствую, как ткань блузки прилипает к спине. Краем глаза замечаю, что Калеб вышел за мной следом. Он стоит, держа руки в карманах, и жует нижнюю губу.

Мысленно пытаюсь придумать какую-нибудь новую хитрость. Смотрю на его лицо: на нем отражается напряжение, решительность, сожаление. Мне не нужно его сожаление. Я хочу то, что есть у Оливии. Хочу, чтобы ему было достаточно одной меня.

Честность опасна и я ненавижу ее. Она способна разрушить жизнь человека… Боже, я бы лучше ходила вокруг правды и придумала ложь, с которой смогла бы жить. Вот что я называю компромиссом. Знать, что мой муж любит другую женщину и жить с этим знанием… такой правде не хочется смотреть в глаза, но сейчас он вынуждает меня сделать это.

Я прекращаю ходить из стороны в сторону и останавливаюсь перед ним, положив руки на бедра.

— Я не подпишу документы на развод. Я буду бороться за тебя.

Мне хочется ударить его, когда он щурит глаза и отрицательно качает головой.

— Зачем тебе это, Лия?

Затем, что я хочу семью, которую я создам своим трудом, своим потом и кровью. Мне хочется, чтобы это что-то значило. Я честно и справедливо выиграла. Сучка держала его в своем кулачке, а мне удалось вернуть его. Почему же, черт возьми, мой приз желает развестись со мной? Я пытаюсь взять себя в руки, собрать воедино все озлобленные частички, на которые разлетелась моя душа и связать их воедино, чтобы вновь обрести контроль над ситуацией. С Калебом злоба не пройдет. Его можно только вразумить. В нем сочетаются честь британца и практичность американца.

— Я хочу то, что ты поклялся дать мне. Ты обещал, что никогда не сделаешь мне больно! Ты клялся любить меня в горе и в радости!

— Обещал, но я не знал… — он накрывает лицо ладонями. Не знаю, хочется ли мне, чтобы он продолжал. Его акцент, его чертов акцент.

— Ты не знал чего, Калеб? Что ты все еще одержим своей первой любовью?

Он поднимает голову. Мне удалось привлечь его внимание.

— Я нашла то кольцо. После аварии. Зачем ты купил мне кольцо, если по-прежнему любил ее?

Его лицо сереет, но я продолжаю.

— Они не настоящие. Чувства, которые ты испытываешь к кому-то или к чему-то, чего больше не существует. А я настоящая. Эстелла настоящая. Будь с нами.

Он и дальше молчит.

С минуту я рыдаю. С чего он взял, что ему известен ключ к счастью? Я думала у меня есть этот ключ и, посмотрите, куда это привело меня. Однажды Калеб сказал мне, что любовь это желание, а желание ничтожно. Я напоминаю ему об этом. Он кажется шокированным, словно поверить не может, что я оказалась способна понять эти слова. Возможно, я слишком долго притворялась дурочкой перед ним.

— Все не так просто, Лия.

— Делай то, что у тебя получается лучше всего, пользуясь тем, что имеешь. Ты не можешь бросить нас. Мы твое настоящее, — я ударяю себя кулаком по ладони.

Он матерится, сцепляет руки за шеей и смотрит в небо. Я не чувствую раскаяния из-за того, что надавила на его чувство вины. Это всегда срабатывает. Когда он переводит взгляд на меня, его лицо не выражает раскаяние, как я надеялась.

— Мы с тобой не знаем как играть честно, — он выдыхает воздух через нос.

Лучше бы мне оставить этот комментарий без внимания, но я чувствую, что между строк скрыт какой-то смысл и вынуждена докапываться до него.

— Что ты имеешь в виду??

Калеб переводит взгляд на мое лицо. Меня передергивает.

— Зачем ты сделала все это? Шантажировала Оливию… разгромила ее квартиру?

Я не колеблюсь с ответом.

— Потому что люблю тебя.

Он кивает, словно, соглашается с таким объяснением. Во мне вспыхивает надежда. Может быть, он увидит, что я сделала, пока боролась за любовь.

— А мы не такие уж и разные, — он потирает носком ботинка плитку и улыбается так, словно только что съел дольку грейпфрута. Его глаза широко раскрыты, а взгляд ясный, когда он смотрит на меня: несладкий кленовый сироп.

— Лия… — он вздыхает и закрывает глаза. Я готовлюсь услышать, что он собирается сказать, но ничто не в силах подготовить меня к тому, что слетает с его губ.

— Кольцо было для нее, Лия.

Я ощущаю, как по венам струится ужас, словно он нечто существующее реально, например кровь. Он несется вперед, тянет и рвет на части. А затем Калеб говорит слова, которые переворачивают весь мой мир.

— Я только делал вид, что у меня амнезия.

Я воспринимаю каждое слово по отдельности. Мысленно я вынуждена собрать их и объединить в одно целое, чтобы понять. Но я не понимаю. Зачем ему нужно было это делать?

— Зачем? Твоя семья… я… зачем ты так с нами поступил?

— Оливия, — вот и весь его ответ.

Ему больше нет нужды говорить мне что-то еще, чтобы я могла собрать все кусочки мозаики воедино. Я прихожу к выводу, что ненавижу цвет кленового сиропа. Лучше я подавлюсь и умру, давясь сухими блинчиками, нежели еще хоть раз съем хоть ложку кленового сиропа.

— Да пошел ты, — цежу сквозь зубы я. Затем, я произношу это снова. И снова. И снова. Я повторяю эти слова, пока не оказываюсь на полу, свернувшись калачиком, но я в состоянии думать только о том, как я выброшу бутылку чертового кленового сиропа из своего холодильника и из своей жизни навсегда.

У меня кружится голова. Еще никогда в жизни мне не было так больно. Сердце сокращается и сжимается. Сначала я ощущаю тяжесть, а затем мне уже кажется, что его там и вовсе нет, словно Калеб просунул руку в мою грудную клетку и сжимал мое сердце пока то не лопнуло. На груди будто поселился слон весом в несколько тонн. Я слабо пытаюсь найти в себе силы, но из меня будто все соки выкачали. Затем во мне что-то вспыхивает, и, неловко дернув головой, я смотрю на него со всей ненавистью, которую ощущаю в данную минуту.

Он стоит спиной ко мне, пока я не прекращаю плакать, а когда я встаю, он поворачивается лицом ко мне.

— Знаю, просто сказать «извини» было бы оскорблением. Я больше, чем просто сожалею обо всем, что сделал. Я женился на тебе, хотя мое сердце целиком и полностью принадлежало другой. Я лгал всем. Я сам себя больше не узнаю.

Эмоции переполняют меня. Даже не знаю, чего хочу больше, чтобы он смотрел, как я перерезаю себе вены или перерезать вены ему и тем самым положить конец моим страданиям. Мое лицо залито слезами, тушь размазалась, из носа потекло. Мне хочется сделать ему больно.

— Думаешь, что можешь бросить нас и станешь счастлив? Она вне досягаемости, Калеб, — издеваюсь я. — Замужем… в постели с мужем, — я замечаю, как его передергивает, но моя ярость только усиливается.

Облизываю губы и чувствую вкус вина. Я так много выпила, что мой язык, готов раскрыть каждую некрасивую тайну, которую я скрываю и выплеснуть их всего на него, одну за другой, пока он не задохнется под их тяжестью. Мне хочется, чтобы ему стало нечем дышать, хочется сдавить его трахею, и с помощью того, что я знаю, у меня это несомненно получится.

С чего начать? Я раздумываю, не сказать ли ему, что встретила Ной, и что он чертовски сексуальный Ганди, и что я понимаю, почему Оливия решила двигаться дальше.

Я качаю головой. Слезы, как лимонный сок, обжигают глаза. Я должна узнать все. Чем он занимался в те несколько недель, когда я думала, что она заполучила его.

— Ты спал с ней — пока притворялся, что у тебя чертова амнезия?

Наступает неприятная длинная пауза, которую я, видимо, могу воспринимать, как положительный ответ.

— Да, — его голос звучит неожиданно хрипло.

— Ты когда-нибудь любил меня?

Он опускает голову, пока думает.

— Я люблю тебя, — признается он, — но не так, как нужно.

Мое сердце разрывается на части, когда до меня доходит. Он любит меня — но он никогда не был влюблен в меня.

— Ты не любишь меня так, как любишь Оливию.

Он вздрагивает, словно я ударила его. На какую-то долю секунды, его бесстрастность исчезает, и я вижу столько боли в его лице, что это захватывает меня врасплох. Но его лицо быстро принимает бесстрастное выражение снова.

Кажется, ему жаль, правда жаль, а может быть, просто мое зрение помутилось от слез. Я снова опускаюсь на пол и прижимаю колени к груди. Слышу, как он опускается на пол рядом со мной. Долго время никто из нас не произносит ни слова. Я прокручиваю в мыслях весь тот год, когда он притворялся, что у него амнезия, вспоминаю все разговоры и визиты врача. И не нахожу ни единой зацепки в его истории. Я ищу и ищу, пытаясь найти хоть один раз, когда в тот год, я бы почувствовала, что он был нечестен со мной, но ничего не нахожу. Чувствую себя такой идиоткой. Использованной. Как я могла быть так влюблена в человека, который так хотел обмануть меня? Чувствую себя выброшенной вещью, нежеланной и бесполезной. Знаю, что выгляжу ужасно; влажные от слез пряди волос облепили лицо — лицо, которое всегда краснеет и покрывается пятнами, когда я плачу. Я никогда не позволяла ему увидеть меня в таком состоянии, даже когда умер мой отец.