Анна Дубчак - Рыжая легкого поведения

– Ему, стало быть, фантастически повезло… А теперь скажи, что же такое выкрикнул Бурковиц перед смертью?

– Очень странную фразу… или даже одно слово: «девушка»… или «девушки».

«Или „в девушке“, – вдруг поняла Наталия.

– И что было потом? Они стали что-то искать в пациентке, которая лежала на столе? Как ее фамилия?

– Вот здесь… в списке она последняя: Гольцева Юлия Александровна.

Наталия повнимательнее взглянула на список:

1. Перова Ольга Викторовна

2. Жабинковская Вера Николаевна

3. Соляная Ирина Васильевна

4. Курочкина Елена Владимировна

5. Царева Полина Валентиновна

6. Гольцева Юлия Александровна

Головокружение, вызванное пятым пунктом, грозило перейти в обморок. Наверное, Наталия резко побледнела, потому что, когда очнулась, она, как сквозь свист ветра, услышала: «Что с вами? Вам плохо?»

Романов, увидев ее, был удивлен.

– Тебе понравилось здесь?

– Очень. – Наталия посмотрела на него так, что он понял: ей не до шуток.

– Хочешь выпить?

– Я за рулем. Мне надо взглянуть на… Полину… – Она не могла произнести слово «тело» или «труп», поскольку еще не успела привыкнуть к мысли, что больше никогда в жизни не услышит Полинин голос, ее азартного смеха, или, точнее, заразительного хохота.

– Это кто такая?

– Красивая, рыжая, тебе привезли ее пятнадцатого числа.

– Понятно, проходи.

И снова этот прохладный зал, пропитанный густым и липким запахом разлагающейся плоти, хлора или карболки… А за ним другая комната с металлическими контейнерами, в одном из которых лежала мертвая Полина.

– Послушай, как можно привыкнуть к такой работе? Меня это всегда интересовало… Как к этому относятся в твоей семье?

– Плохо. Но мне все равно.

Она не стала задавать лишних вопросов. Подошла к Полине и увидела шрам в низу живота, справа. Это помимо огромного грубого разреза от грудины до самого паха, оставшегося в результате вскрытия…

– Василий Петрович…

– Можно просто Василий.

– Василий, ты не мог бы мне объяснить происхождение этого шрама? – Она имела в виду маленький, тот, что справа.

– Объясняю. Такой шрам бывает после операции аппендицита, ты и сама это отлично видишь.

– И больше ты мне ничего не можешь сказать?

– Могу. Я даже это зафиксировал сегодня в документальной, так сказать, форме. Шов был воспален и при жизни доставлял немало хлопот этой девушке.

– Ее звали Полина…

– Полина смазывала его специальной мазью, «Флоретином», так, во всяком случае, показали анализы.

– Он был воспален? Но из-за чего?

– Просто не зажил, да и все. Ей наложили шов совсем недавно, числа десятого или, может, чуть пораньше. Ей надо было лежать, а она, наверное, скакала как ненормальная. Вот он и раскрылся, воспалился, загноился и все такое…

– Это все, что ты можешь сказать?

– А что ты хочешь услышать? Самого аппендикса там нет, я уже проверял. Единственное, что меня смутило, это то, что шрам вроде бы какой-то двойной…

– По второму разу? – Она посмотрела на Василия в упор. – Скажи, по второму разу? Как у тех, которых потрошил какой-то ненормальный?

– Похоже, что так.

– А ты это записал в акте вскрытия?

– Я не уверен…

– Тогда проверь и запиши. И позвони Логинову или Сапрыкину и скажи об этом. Какой-то идиот оперирует женщин по второму разу… Почему? С какой целью?

– Между прочим, твоя Полина была беременна. Срок – ничтожный, всего три недели. Но, быть может, это важно…

Наталия испытала шок. Она сразу представила себе Полину, купающуюся в лучах яркого солнца на фоне сочной зелени с малышом на руках…

– Да, это очень важно. Было очень важно.

Она, пошатываясь, вышла из морга, забыв даже попрощаться с Романовым, села в машину, доехала до первого таксофона и позвонила Сапрыкину:

– Сережа, мне срочно нужен адрес некоей Гольцевой Юлии Александровны тысяча девятьсот шестидесятого года рождения…

– Соня, Логинов не приезжал? – спросила она с порога, войдя в квартиру без звонка при помощи собственных ключей. В прихожей пахло кремом для обуви: на коврике стояли вычищенные до блеска рыжие итальянские туфли Игоря. «Почему все мужчины помешались на итальянской обуви? Чем плоха английская?»

Соня выбежала ей навстречу в длинном полосатом переднике, такая домашняя и уютная, что Наталии на какое-то время показалось, что это она, Соня, – хозяйка этого дома, а Наталия всего лишь гостья, которую надо покормить или проводить в ванную. «Вот обувь чистить кремом было совсем не обязательно, – хотела сказать она, но передумала. – Пусть все идет своим ходом. Игорь непременно заметит рвение Сони, и он не будет Логиновым, если не поблагодарит ее… И если его благодарность зайдет далеко, тем лучше. Пусть они оба убираются отсюда и оставят ее в покое».

– У вас плохое настроение? – осторожно спросила Соня, вся почему-то сияя от счастья, которое едва сдерживала. – Вы меня о чем-то спросили? Я не расслышала, потому что у меня там шумела вода…

– Я спросила, не заявлялся ли Логинов, – мрачно ответила Наталия, разуваясь и проходя в комнату. Но, увидев в кресле рубашку Логинова, в которой он сегодня уходил на работу и в которой она видела его некоторое время назад в прокуратуре, чуть не задохнулась от злости. Или от ревности?!

– Он принимает ванну. Устал, говорит, и проголодался…

– Соня, он тебе нравится? – Наталия, брезгливо морщась, взяла с кресла рубашку и швырнула на диван.

– Кто? – не поняла Соня. Она стояла перед ней такая маленькая, хрупкая, с копной небрежно заколотых на затылке светлых блестящих волос, разрумянившаяся от долгого стояния у плиты и впитавшая все кухонные запахи, и не подозревала о той буре, которую вызывала своим домашним видом в хозяйке. «А она совсем даже не дурна… Можно даже сказать, хорошенькая. И фигурка ничего, ножки стройные, грудь на месте… Убила бы ее…»

– Тебе нравится Игорь Валентинович?

– Конечно, – ответила, ничего не подозревая, Соня и засмущалась, – такой интересный мужчина… интеллигентный, на него можно положиться.

– Ты бы хотела быть его женой?

– Я? – И вдруг до нее стало доходить. – А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Просто так. А может, и не просто так…

– Вы с ним поссорились? – нашлась Соня, которая конечно же все поняла, но решила не провоцировать продолжение разговора, тем более что Логинов нравился ей куда больше всех остальных мужчин, которых она знала. Даже больше Арнольда Манджиняна.

– Да, ты попала в самую точку. Оставим этот разговор. Скажи лучше, что у нас сегодня на обед?

– Баранина. – Соня загадочно улыбнулась, из чего Наталия заключила, что эта женщина знает толк в еде и что ей, Наталии, просто повезло, что она встретила такую талантливую женщину. – Она жирная, но очень нежная. Не уверена, что вы днем сможете съесть маринованный лук, но я все равно приготовила… В крайнем случае, съедите вечером.

В комнату заплыло облако аромата, который нельзя было спутать ни с какими гастрономическими запахами: это вышел из ванной благоухающий чистотой и английским мылом Логинов.

– Я тебя не вижу и не слышу, – произнесла на одном дыхании Наталия и, не взглянув на него, прошла мимо на кухню. – Соня, скажи господину… вернее, нет, не господину, а товарищу прокурору, что он будет обедать только после меня…

– Вообще-то я уже пообедал… – расхохотался Логинов и упал на диван. Полы его халата распахнулись, и Соня, которая случайно оказалась в эту минуту в гостиной – она несла графин с минеральной водой к ним в спальню, – покраснела. – Соня, будь другом, включи, пожалуйста, радио.

Соня пожала плечами и включила радио, висевшее на стене в прихожей, да так громко, что Наталия, которая в это время на кухне ела суп, возмутилась: «Да что они себе позволяют, в конце-то концов! Знают прекрасно, что я терпеть не могу слушать радио, но делают все, чтобы только досадить мне!»

– Соня, не включай радио! Я не хочу знать, что происходит в мире.

– И напрасно, – все так же похохатывая, крикнул Логинов, вытягиваясь на диване и настраиваясь на блаженный послеобеденный отдых, – ты должна знать, что наша страна готовится к президентским выборам и что от них, возможно, зависит наше с вами будущее…

– Ну уж дудки, мое будущее зависит только от меня, – горячо возразила Наталия, появляясь на пороге комнаты с подносом в руках и усаживаясь на диван рядом с Логиновым, – и нечего забивать голову девочке всякой чепухой, вроде президентских выборов. Они будут только в августе, это во-первых, а во-вторых, откуда нам, простым смертным, знать, что из себя представляет тот или иной кандидат? Как ты заглянешь им в душу? Что толку, что им дадут эфирное время для выступлений или предоставят место в газетах – разве они скажут о своих истинных намерениях? Вот, к примеру, Морозов… Играет на ностальгических чувствах наших людей, чтобы только заработать себе побольше очков. Лично я ему не верю. Да ты посмотри только, кто ходит на его встречи: одни пенсионеры да сумасшедшие.

– Смотри-ка, как разошлась! А откуда ты знаешь про Морозова? Я-то думал, что ты одичала тут совсем, не работая.

«Не работая?!»

– Может, и одичала, но не настолько, чтобы не замечать, как прохвосты и аферисты лезут наверх, карабкаются, ломая ногти до крови, чтобы потом отыграться за все на нас. Я никому не верю и считаю себя просто молью, полным ничтожеством, частью серой бессловесной массы, называемой народом.

– И что же ты предлагаешь? Выписать готового дипломированного президента из-за границы, чтобы он развалил Россию до конца?

Соня, которая с миской в руках слушала эту словесную перепалку и между делом взбивала гоголь-моголь, вздохнула и вернулась на кухню. Она была согласна с Наталией в том, что выборы – это спектакль для доверчивых идиотов. Но разговаривать о политике не умела и не видела в этом никакого смысла. Она завидовала Наталии, с одной стороны, и одновременно не понимала ее, с другой: как можно, имея такого мужчину, как Логинов, так наплевательски относиться к своим женским обязанностям? Чем она занимается все дни напролет (Да и только ли дни? А ночи?), где пропадает? И почему Логинов смотрит на ее похождения сквозь пальцы? Безусловно, Наталия – женщина красивая, умная, но откуда в ней столько самоуверенности? Как может она спокойно оставлять Соню с Игорем Валентиновичем одних в пустой квартире и уезжать куда-то на всю ночь?