Сарафанчик

В определенный момент я поняла, что влюбляюсь. Я не знаю, как происходит это у других людей, но мне было легко дышать и ходить. Славное чувство невесомости! Мир вокруг был ярким-ярким. Вот правда, в цивилизованном обществе с Кирой притяжение земли срабатывало, и не только оно… Появлялся острый стыд и пилил меня. Наверное, потому что Кира через слово матюкался, а точнее он так изъяснялся. Меня же воспитывали строго (воспитателей хоть отбавляй!) и я в жизни не сказала ни одного дурного словечка. А тут… У меня даже уши пухли от его словарного запаса, какое-то время. Потом же… я привыкла, увлеклась и переняла его стиль общения. Правда, ребятам это не понравилось. Я как-то, сидя за общим столом, попросила передать мне бутерброд, использовав набор слов из жаргона строителей (Кира ведь работал на стройке). Лысый перестал жевать и позеленел — подавился.

— Вась, а где у нас мыло? — злобно стреляя в меня глазами, окликнул товарища Йорик.

— Зачем мыло? — не поняла я.

— Лев, ты ее сейчас подержишь, а мы ей рот прополаскаем! — попросил Йорик, и они реально начали меня воспитывать. А через час, я пускала мыльные пузыри в ванной, промывая рот водой и ругаясь, боялась сболтнуть лишнего.

— Киса, если я еще хоть одно нехорошее слово от тебя услышу, — грозился за дверью Лысый. — И ремнем по жопе надаю!

— Это она от своего нового парня набралась такого? — ужаснулся Вася.

— Киса, нам этот парень не нравится! — вынесли вердикт Йорик и Лысый одновременно.

Мировое Зло в консилиуме участия не принимал. Он (как истинное Мировое Зло) сражался с добром, то есть со всем добром, которое имелось на столе, уничтожая его путем поедания. Бутерброды, яичница, салат канули в бездну желудка Фимы.

— Слушай, брат, а у тебя часом солитеров нет? — оценил масштаб урона Лев.

Фима вытер уголки губ салфеткой, будто закончил ужин в дорогом ресторане и гаденько ухмыльнулся.

— Может быть, — выдал он и получил полотенцем, брошенным Лысым.

— Ох и намается с тобой твоя жена. Тебя же нереально прокормить! — мой комментарий нарвался на угрозу.

— Кис, а я на тебе женюсь! — пообещало Зло. — Так что бросай своего сапожника…

— Он строитель! — отстаивала Киру я.

— Не важно.

— Кис, я совершенно серьезно!

Он сказал это и в комнате стало гнетуще тихо. Все смотрели на Фиму, он — на меня. Парень подумал, подумал и все-таки решил объяснить в чем «соль» шутки. Пожалуй, я не говорила, но Ефим у нас не простой. Во-первых, он сын весьма состоятельной еврейской семьи. Во-вторых, в семье его действовали жесткие, старинные законы. В-третьих, отцу надоело поведение отпрыска, и он решил женить недоросля на приличной девочке, которая бы его воспитала. Иначе…

— Лишу наследства! — передал с четкой интонацией своего родителя угрозу Фима.

Тут снова все устремили взгляды ко мне. Только вместо вопросов, в них читалась надежда на спасение товарища, сомнение, крупица ревности и голод. Последний исходил от «жениха». На нервной почве у Фимы заурчало в желудке.

Я честно попыталась вообразить себе нашу супружескую жизнь, пусть и фиктивную. Не то, чтобы не получилось… Но мне стало противно от чувства, что все это дико неправильно, противоречиво и противоестественно!

— Зло, я тебя люблю, конечно, но боюсь, ты, я и твои бабы в одном доме не уживемся!

Лысый и Лева выдохнули, Йорик засмеялся, а вот Вася усиленно размышлял, где брать приличную невесту.

— Сколько времени у тебя есть? — спросил Фиму он.

— Месяц на размышления кто я: козел или все-таки член семьи. — Сказал друг, забросив в рот десерт. — Невесту нашли. Я надеялся, что если приведу Кису, то отец, скрипя зубами, но успокоится и примет все, как есть.

— Ладно. Не боись. Прорвемся. — Пообещал ему Вася.

Мы все положились на него в этом вопросе, и временно проблему женитьбы товарища выбросили из голов. Но кончилось все серьезной семейной ссорой и уходом Фимы из семьи.


Приезжая к Томянкиным в гости после работы, я думала, что пусть Кира и плохо на меня влияет, да только не хочу я с ним расставаться. Как-то уютно мне в его компании.

Остановившись у высокого серого здания, посмотрела на окна седьмого этажа. Ухмыльнулась сама себе, и подумала, что сейчас нежданно-негаданно объявлюсь на их пороге. Я обещала приехать в восемь вечера, но получилось отпроситься и уехать пораньше.

Сегодня Кира с Нинкой позвали меня на просмотр ужастиков. Естественно, остаться я должна была с ночевкой. Не думайте ни о каких пошлостях. Мы планировали сидеть и дрожать перед экраном, как пионеры.

Только я собралась позвонить в двери, как те открылись и Кира втащил меня через порог.

— Я уже и стол накрыл, а ты медленно поднимаешься! — выдал он.

— Не поняла, — растерялась я. — Откуда ты знал, что я иду?

— В окно он тебя увидел! — с кухни прокричала Нинка, уже уминая суп.

На столе было накрыто только на троих. Мама и папа Томянкиных благополучно поужинали и теперь смотрели телевизор в собственной комнате, где дети их не доставали.

Поужинав, мы с Нинкой рылись в шкафу, пока Кира искал кассету с фильмом. Подруга была раза в два шире меня, еще и ниже. Так что в своем гардеробе для дорогой гостьи она с трудом нашла один красный сарафан в черный горох. Я переоделась.

— Зато не жарко, — хмыкнула подруга, глядя на болтающуюся на мне, как на вешалке вещь.

— Девочки! — кричал Кира, на удивление, сегодня не выдавший ни одного мата, словно знал, о чем мы с парнями говорили. Я расслабилась и понадеялась, что больше он при мне ни одного дурного слова из непечатного лексикона не скажет, а значит, с ним можно будет показаться в обществе моих братцев.

Даже старая и потертая вещь сестры, примеренная на меня, произвела на парня впечатление. Он признал, что выгляжу я в сарафане классно. Мне польстило.


Фильм. По идее он должен был внушать ужас и отвращение. События развивались в эпоху Второй мировой, на территории Японии, Кореи и Китая. Мы смотрели, как издеваются над пленными, какие опыты проводят над ними. У меня кровь в жилах стыла. Меня мутило от вида крови и от того, как доктора потрошили тела живых и мертвых.

— Представляешь, сколько томатной пасты перевели! — возмутился вдруг Кира, глядя на море крови на столе.

Мы невольно хихикнули. Но парень не мог молчать, когда портили продукты для неблаговидных дел.

— Почему томат? Может это краска. — Вступилась я за создателей фильма.

— Я читал, что эти гады еще варенье могут использовать. — Оказался осведомленным в теме парень. Дальнейший диалог свел весь страх на нет. Мы размышляли о том, как создаются муляжи трупов и внутренностей…

— Ой, меня сейчас стошнит! — раздался голос Нининой мамы из другой комнаты. Она очень внимательно слушала наш диалог. — С вами фильмы смотреть нельзя. Две энциклопедии, блин!

— Простите, — чувствовала за собой вину я.

Мы перешли на шепот. Нинка уснула, а проснувшись зареклась смотреть с нами фильмы.


Платонические отношения между мной и Кирой устраивали меня больше, чем какие-либо другие. Мне было хорошо на такой стадии. Ярким пятном запечатлелась в моей памяти та ночь, когда я осталась у Томянкиных с ночевкой.

Втроем мы спали в комнате Нины. Мы с ней на кровати, а ее брат — на полу. Я лежала на краю, сунув в уши гарнитуру, и слушала подборку, сделанную Фимой. Моя рука свисала с дивана. Засыпая, я почувствовала, как мои пальцы переплелись с чужими. Открыла глаза. В слабом свете увидела Киру. Он забавлялся, изучая мою руку.

— Тонкие пальчики, — приглушив музыку, услышала я его слова, явно отпущенные не для моего слуха. — И складываются красиво, как у куклы.

Он потерся о них щекой.

— Ты чего не спишь? — застала его врасплох я.

— Не спится. — Признался парень, не смутившись моих слов и собственных действий. — А что ты слушаешь?

Я поделилась с ним наушником… А потом мы делили одно одеяло и матрас, лежа на полу. Не помню даже, как это приключилось. Просто слушать музыку оказалось удобнее лежа рядом. Мама Томянкиных заглянула к нам в комнату и удивилась, обнаружив гостью на полу. Мы же спали, взявшись за руки. Это было красиво, славно и трепетно. Не помню, молилась ли я о том, чтобы наши отношения продолжились в том же русле. Но мне очень хотелось ощущать ту легкость как можно дольше. Однако подобное описывается только в сказках, да и заканчивается со словом «Конец» на последней странице.

Все развеялось четырьмя днями позже.


Обычно в институте было весело. Пары проходили с переменным успехом: то мы засыпали, то смеялись, как ненормальные, то пахали как лошадки. Больше всего я обожала английский. Преподавал нам бывший посол и рассказывал все подробно, доступно. В общем, интересно. На первой паре мы конспектировали лекции и вовремя останавливались в своей писанине, когда лектор вспоминал забавные случаи из практики посольской деятельности. Но после лирического отступления он снова повернулся к доске и стал писать упрощенную таблицу времени. Люська сидела рядом со мной на первой парте перед столом преподавателя и жевала жвачку. Вид у нее был отрешенный. Настроение — депрессивное. Потому как с Фимой у них отношения совсем разладились. Пребывая в раздумьях, она достала жвачку и ни с того ни с сего затолкала ее пальчиком в замок преподавательского чемоданчика, который стоял открытым на столе. Судя по тишине, за этим наблюдали все одногруппники. Лектора подобное благоговейное молчание тоже заинтриговало и он повернулся к аудитории лицом. Студенты изобразили очень умные восторженные лица. Люська была умнее всех на вид. А конспектировала так рьяно! Пожав плечами мужчина продолжил выводить английские слова на доске, и Люсинда принялась выковыривать жвачку обратно. Позади послышались сдавленные смешки и советы. Преподаватель опять повернулся, все ткнулись в тетради, скрупулезно записывая тему. Он заподозрил что-то неладное, но пока не понимал ничего. Посмотрел на Люсю. Она улыбалась, как солнышко ясное. Сложила ручки, как порядочная первоклашка. Не хватало только бантиков на коротких хвостиках. И белоснежного кружевного передничка на юбке. Лектор нахмурился.