Даглесс не спрашивала, зачем это ему, поскольку не хотела растоптать крошечное семечко надежды, которое начала робко лелеять. Каждый день, заходя в церковь, она видела почти неземной свет в его глазах. Может, он и не вернется…

Даглесс понимала, что ей тоже следовало бы молиться за его возвращение. Честь и фамильное имя, а также будущее многих людей важнее, чем ее эгоистичные желания, но каждый раз, видя его на коленях перед могилой в свете одинокого солнечного луча, падавшего на его большое тело, она шептала:

– Слава тебе, Господи!

Три дня. Три божественных дня. За исключением времени, когда Николас не находился в церкви, они не разлучались. Она взяла напрокат велосипеды и очень веселилась, обучая его держаться в седле. Падая, Николас каждый раз увлекал ее за собой, и они кубарем летели в сладкие английские травы. Сладкие английские травы, украшенные кучками коровьего навоза.

Смеясь над собственным кошмарным видом, они бежали в пансион, чтобы вымыться и переодеться. Кроме велосипедов, Даглесс также взяла напрокат видеомагнитофон и кассеты, и вечерами они смотрели картины в своем номере.

Поскольку Николас был ненасытен в своей жажде знаний, они записались в маленькую местную библиотеку и просмотрели сотни книг. Николас хотел знать все, что случилось с 1564 года. Хотел услышать каждую известную музыкальную пьесу. Каждую песню. Хотел успеть понюхать, коснуться и попробовать на вкус все, что только можно.

– Если бы я остался здесь, – обронил он как-то, – стал бы строить дома.

Даглесс не сразу поняла, что под строительством он подразумевал проектирование. Судя по строгой красоте Торнуик-Касл, у него был настоящий талант.

И прежде чем Даглесс успела сдержаться, с языка само собой сорвалось:

– Ты мог бы поступить в архитектурную школу. Конечно, придется многое узнать о современных строительных материалах, но я тебе помогу. Научу без труда читать теперешний шрифт, а мой дядя, Джей Ти, раздобудет тебе паспорт. Он король Ланконии, и мы просто скажем, что ты уроженец его государства. Таким образом, я сумею взять тебя с собой в Америку. Отец поможет тебе поступить в школу, где изучают архитектуру. А летом мы поедем в мой родной город Уорбрук, на побережье Мэна, – там просто чудесно, – и мы будем плавать на яхте, и…

Но Николас, уже не слушая, отвернулся.

– Я должен вернуться.

Да, вернуться. К жене… к женщине, которую он так любит. Ужасно обидно, что она, Даглесс, с ума по нему сходит. А он… он ничего к ней не чувствует. Остальные мужчины в ее жизни постоянно что-то от нее хотели. Роберт требовал ее покорности. Делай именно так, как велит он, или вообще не делай – вот его философия. Были и такие, кто встречался с ней из-за фамильного состояния. Кое-кто пользовался ее добротой, считая доверчивой, простодушной дурочкой. Но Николас был другим. Он ничего от нее не хотел.

Временами при случайном взгляде на Николаса ее охватывало такое вожделение, что она с трудом удерживалась, чтобы не наброситься на него в библиотеке, пабе или на улице. Постоянно мечтала сорвать с него одежду и взять силой!

Но стоило ей подойти ближе, как он отступал. Похоже, его интересовали вкус, запах и осязание всего на свете, кроме нее.

Даглесс пыталась привлечь его внимание. Богу известно, как сильно она пыталась! Заплатила – собственной кредиткой – двести фунтов за ночной гарнитур из настоящего шелка, который гарантированно должен был завести любого мужчину. Но когда она вышла из ванной в этом пеньюаре, Николас едва взглянул в ее сторону. Даглесс не сдалась. Купила крохотный флакончик духов «Тигрица», облегчивший ее кошелек на семьдесят пять фунтов, после чего склонилась над Николасом так, чтобы продемонстрировать грудь в вырезе блузки, и спросила, нравится ли ему запах.

Он что-то нехотя пробормотал в ответ.

Она наполнила ванну кипятком и сунула туда джинсы, чтобы они сели. Высохнув, они оказались такими тесными, что ей пришлось продеть в язычок молнии большую английскую булавку и лечь на пол, чтобы их застегнуть.

Но Николас не отреагировал. Она надела к ним тонкую шелковую блузку без лифчика. Николасу было все равно.

Она бы посчитала его голубым, если бы не видела, каким взглядом он провожает каждую хорошенькую женщину.

Тогда Даглесс купила черные колготки, черные туфли на высоких каблуках, черную, молодежного покроя мини-юбку и красную шелковую блузку. И хотя чувствовала себя по-дурацки, крутя велосипедные педали в таком прикиде, все же не отступила. Проехала четыре мили впереди Николаса, и что же? Две машины съехали в кювет, потому что водители засмотрелись на Даглесс, но Николасу не было до нее дела. Она взяла на просмотр кассету с фильмом «Жар тела». Даже это не помогло.

К началу четвертого дня она пришла в полное отчаяние и с помощью хозяйки пансиона изобрела хитрый план, как затащить Николаса в постель. Хозяйка сообщила Николасу, что ей понадобилась их комната, поэтому Даглесс сняла номер в соседнем прелестном сельском доме, переделанном под отель. Она соврала Николасу, что в единственной комнате, которая оставалась свободной, стоит одна большая кровать и поэтому придется довольствоваться тем, что есть. Николас окинул ее странным взглядом, значения которого она не поняла, и молча отошел.

Так что теперь Даглесс уже полчаса сидела в ванной, нервничая, как невеста-девственница в брачную ночь. Наконец она дрожащими руками надушилась, развязала бантики на пеньюаре и взбила волосы, после чего вышла в комнату. Там было темно, но она смутно различала контуры кровати, которую предстояло делить с Николасом.

Даглесс медленно побрела к нему, вытянув руки.

– Николас, – прошептала она. Но пальцы наткнулись на… подушки!

Включив лампу на тумбочке, она увидела, что Николас воздвиг посреди кровати баррикаду из подушек, тянувшуюся от изголовья до изножья.

Николас лежал на самом краю кровати, повернувшись к ней спиной, и спина казалась второй баррикадой.

Прикусив губу, чтобы не заплакать, Даглесс легла в постель и тоже отодвинулась к краю, чтобы не задеть проклятых подушек. И даже не выключила свет, потому что силы внезапно ее покинули. Слезы все-таки покатились по щекам.

– Почему? – шептала она. – Почему?

– Даглесс, – тихо позвал Николас, поворачиваясь к ней, но не пытаясь коснуться.

– Почему я так тебе нежеланна? – выпалила она и тут же возненавидела себя за это, но у нее не осталось и капли гордости. – Я вижу, как ты смотришь на других женщин, которые даже сложены куда хуже меня! И я знаю… что красивее их… но ты никогда не смотришь на меня. Иногда целуешь, но ничего больше. Я сама видела, как ты ласкаешь Арабеллу, и… в твоей постели перебывало столько женщин, но мне ты отказываешь. Почему? Я слишком мала ростом для тебя? Слишком толста? Ты ненавидишь рыжих?

Николас долго молчал. А когда заговорил, стало очевидно, что слова долго копились у него в душе.

– Я никогда не желал женщину так сильно, как желаю тебя. Мое тело ноет от желания. Но я должен уйти. Я не могу вернуться, зная, что оставляю тебя в тоске. Когда мы впервые встретились, ты плакала так громко, что я услышал тебя через четыреста лет. Я не имею права снова причинить тебе такую боль.

– Ты не прикасаешься ко мне, не желая, чтобы я скорбела, когда ты уйдешь?

– Да, – прошептал он.

Слезы Даглесс мигом высохли. Ей хотелось смеяться от радости. Встав, она обошла кровать и надменно глянула на него сверху вниз:

– Ты идиот! Неужели не сообразил, что, когда ты уйдешь, я и без того буду скорбеть о тебе каждый день, до конца жизни?! Я буду плакать так долго, громко и сильно, что меня услышат даже в начале времен! О, Николас, глупый, разве ты не знаешь, как безумно я тебя люблю? Коснешься меня или нет, слез все равно не остановишь. – Немного помолчав, она задорно улыбнулась: – А пока я скорблю, ты оставишь мне воспоминания, которые сшибут Арабеллу со стола?

Даглесс ждала и ждала, но он не шевелился. Только смотрел на нее поверх подушек.

Она и представить не могла, что сейчас произойдет. Взметнувшись с постели, он схватил ее, и оба упали на пол. Даглесс не успела ничего заметить. Только ощутила, как прижимается к ней его тело, как ласкают губы ее кожу, как уверенно держит он ее плечи.

– Николас, – прошептала она. – Николас.

Его губы и руки были повсюду, а она целовала каждый дюйм его тела, до которого могла дотянуться. Послышался треск ткани, и ночная сорочка куда-то улетела. Когда его горячий влажный рот накрыл ее грудь, Даглесс в экстазе застонала.

Это Николас, мужчина, которого она хотела, желала и добивалась столько времени. Его большие жесткие ладони гладили ее, большой палец играл с пупком, а губы и язык – с сосками. Пальцы Даглесс утонули в его волосах.

– Позволь мне, – прошептала она. Даглесс всегда выбирала мужчин, которые нуждались в ней, мужчин, считавших, что всей любви и заботы, которые она давала им, недостаточно. До сих пор опыт Даглесс в сексе ограничивался мужчинами, которые привыкли только брать. – Николас, – окликнула она, когда его губы скользнули вниз. – Николас, я не думаю…

Его руки ласкали белую мягкую плоть ее бедер, но губы все скользили. Вниз, вниз, вниз…

Даглесс выгнула спину. До сих пор ни один мужчина не делал с ней ничего подобного. Страсть копилась в ней, продолжая нарастать, пока его язык… Господи, его язык!

– Николас! – простонала она, дергая его за волосы. Но он покрывал поцелуями-укусами внутреннюю сторону ее бедер, ласкал ямочки под коленками, пока напряжение не стало невыносимым.

Только тогда Николас, взяв ее левую ногу, согнул и вошел в нее так мощно и полно, что Даглесс попыталась его оттолкнуть. Но ее мышцы сомкнулись вокруг его плоти, правая нога сплелась с его ногой, и Николас продолжал вонзаться в нее глубокими, сильными выпадами, каждый из которых толкал ее все дальше по ковру. Наконец Даглесс уперлась руками в стену.

Тогда Николас отпустил ее ногу, и девушка обвила ногами его талию и вскинула бедра, чтобы встретить его на полпути. Он сжал ее упругую попку, поднял к себе… выше… еще выше…