— Ты что, не узнала ее? А я так сразу, хоть она и куталась в накидку. Это шлюха принца Юстаса, саксонка, возжелавшая, чтобы он развелся со своей венчанной супругой и надел на ее голову корону Англии.

Джил заметила, как вздрогнула ее госпожа.

— Не слушайте вы этих дуралеев, миледи. Плетут невесть что. Этим лондонцам только бы поболтать, совсем стыд потеряли. А теперь давайте поторопимся, а то вон и туча надвигается, и колокола уже созывают верующих на мессу.

Но Милдрэд велела служанке отправляться с покупками в Тауэр, сказав, что хочет посетить могилу отца в церкви Темпла.

Она шла неспешно. Ей не хотелось присутствовать на мессе, и она решила прийти в храм по ее окончании и преклонить колени перед гробницей Эдгара, пожаловаться ему… В тот вечер Милдрэд долго стояла подле его надгробия, признавалась, что и впрямь стала шлюхой, что смирилась с жизнью во грехе, а ее стремление разрушить брак Юстаса с Констанцией было вызвано тем, чтобы навредить пленившему ее принцу, но отнюдь не из желания стать его женой. Ибо она никогда не предстанет у алтаря с человеком, разрушившим ее жизнь и послужившим причиной гибели ее родителей. Она скорее умрет… Если решится на это.

Тот, кто уже почти был за гранью, знает, как тяжело повторить эту попытку. Снова идти навстречу постыдной смерти самоубийства, уничтожать свою душу, ибо самоубийцам никогда не будет надежды на спасение в иной жизни. Может, поэтому Милдрэд даже Хорсу пожалела, поняв, как он близок к этому. А он испугался за нее. Как странно…

Молодая женщина слышала, как за стенами церкви разыгралась гроза, как грохотал гром, видела, как в узких, забранных витражами окнах отражались всполохи молний. В церкви, кроме нее, уже никого не было, огни не горели (Милдрэд смутно помнила, как их гасили, пока она стояла на коленях подле надгробия), и теперь свет шел только от двух высоких свечей у алтаря. В полумраке здесь было даже жутковато: со стен призрачно выступали каменные маски демонов из ада, казавшиеся особенно безобразными при вспышках молнии. Но Милдрэд не было страшно тут, подле могилы отца.

Она устремила взгляд на высокие колонны и вдруг вспомнила, какое испытала счастье, когда увидела здесь, за одной из них, силуэт рыцаря в черном плаще с белым крестом. Он смотрел на нее так, как будто она была одна на целом свете. И как же тогда возрадовалась ее душа, как рвалось к нему ее сердце! Ибо она верила — он пришел к ней через все препятствия и не откажется от нее ни за что на свете. А он…

— Отец, тебе он тоже понравился, ты тоже поверил в него. А ведь ты умел разбираться в людях. Так, может…

Нет, ничего не «может». Даже если Артур когда-то и любил ее, то потом утешился в браке с другой. Милдрэд готова посмеяться над его любовью к продажной девке Ависе, но не верить в нее не имеет смысла. Она сама присутствовала на их венчании. Да и потом… Порой ведь Милдрэд тайно тешила себя надеждой, что Артур придет и спасет ее…

Увы! Если бы она что-то значила для него, он бы пришел. Как приходил и спасал ее много раз раньше. С ним она не боялась ничего на свете. Пока не поняла, что больше не нужна ему…

Слезы закапали, горькие и едкие, как желчь. Милдрэд резко смахнула их. Нет, больше никаких послаблений себе, никаких прошлых грез!

Она заставила себя отвлечься, стала вспоминать отца. И сколько света было в этих ее воспоминаниях!

Вот Эдгар учит ее ездить верхом. Он стоит посреди двора и держит на длинной корде бегущую по кругу лошадь, на которой, вцепившись в гриву, сидит маленькая Милдрэд. Отец поясняет, что нужно выпрямить спину и стараться попасть в такт поступи лошади. Вспомнила она и о том, как они вместе ездили на соколиную охоту в фены и отец учил спускать птицу с руки. О, у Эдгара Гронвудского были лучшие соколы во всей округе.

В памяти промелькнули картины их игры в шахматы. Они с отцом подолгу засиживались в соларе, склонившись над шахматной доской. Отец давал ей фору, снимал с доски какую-нибудь из своих фигур, но все равно выигрывал. Милдрэд сердилась, а Эдгар пояснял:

— Пойми, девочка, выигрывает не тот, кто стремится побить больше фигур, а тот, кто знает, как сделать мат.

Рядом раздались тихие шаги.

— Миледи, я не ожидал застать вас здесь, — услышала она подле себя негромкий голос.

Рядом стоял король Стефан.

— Не хотел вас напугать. Я задержался сегодня в Темпле. И, пока идет дождь, решил зайти в храм и помолиться.

Милдрэд не встала при его появлении. Она давно привыкла видеть в короле не правителя, а человека, в чей круг она вхожа. Стефан всегда держался с ней подчеркнуто мягко и любезно.

«Еще бы. Он один из тех, кто повинен в смерти моих родителей, повинен в том, что я стала подстилкой его сына!»

Стефан не сводил взгляда с надгробия Эдгара.

— Я тоже порой прихожу сюда и молюсь над его могилой.

Он опустился на колени, сложил ладони и склонил голову.

— Confíteor Deo omnipoténti, beátæ Maríæ semper Vírgini, beáto Michaéli Archángelo [85], — шептал король.

Милдрэд смотрела на каменное надгробие: безо всяких украшений, трапециевидной формы, сужающееся книзу и покрытое остроконечной крышкой. Она покосилась на короля. Некогда Стефан называл ее отца своим другом, он приезжал к ним в Гронвуд-Кастл, они охотились вместе с Эдгаром, обсуждали дела. Их жены тоже дружили, и королева Мод даже сокрушалась, отчего леди Гита так редко бывает при дворе. Но Гита всегда говорила, что близость к монархам чревата опасностью. И была права! А потом король попал в плен к своей сопернице Матильде, и Эдгар Гронвудский сделал все, чтобы помочь Мод освободить супруга. Да и позже, несмотря на то что Эдгар носил прозвище Миротворец и стремился оставаться в стороне от бесконечной войны за трон, в трудный момент он брал оружие и выступал на стороне Стефана. А король приказал захватить его замок… Убить Эдгара…

Стефан на миг взглянул на нее и грустно улыбнулся.

— Я тоскую по Эдгару. Никто не мог подумать, что он погибнет во время взятия Гронвуда. Я хотел только разобраться во всех этих слухах о его предательстве. Но смерти его я не желал, клянусь вам. Ибо он всегда был моим другом.

Милдрэд вдруг почувствовала, что задыхается от ненависти к королю. Как он смеет называть себя другом человека, дочь которого бесчестит и мучит его собственный сын!

— Mea culpa! [86]— ударял себя в грудь Стефан.

Он каялся. Но Милдрэд не верила в его искренность.

И вдруг она вспомнила слова отца: «Выигрывает не тот, кто стремится побить больше фигур, а тот, кто знает, как сделать мат».

Милдрэд вздрогнула. А ведь она, желая отомстить этим людям, просто делала мелкие пакости: жадно прятала от них свои богатства, издевалась над Хорсой, рассорила Юстаса с Людовиком Французским и Папой. Но это все были лишь мелкие фигуры. А король оставался королем. И с ним Юстас — его сын и наследник. Они по-прежнему в силе и все так же неуязвимы.

Милдрэд украдкой разглядывала Стефана. Она часто слышала, что в молодости он был хорош собой и мало кто мог устоять против его обаяния. Были у него и любовницы, но ненадолго, ибо король любил и почитал только Мод. Однако с тех пор, как королева умерла, он ни разу не утешился ни с одной женщиной. Правда, он был уже не молод. Однако сейчас она отметила, что и в свои за пятьдесят Стефан оставался статным и подтянутым. Он лишь немного сутулился, словно устал нести по жизни столь невыносимое бремя, как власть. От которой он отнюдь не желал отказываться.

Да, это был король-воин: широкоплечий, сильный, с почти незаметной сединой в светлых волосах. При жизни королевы Стефан всегда следил за собой, теперь же борода его отросла, волосы он зачесывал назад, отчего сильнее стали видны залысины на высоком лбу. Кожа его казалась дряблой, под глазами темнели мешки, но сами глаза, когда он повернулся и посмотрел на Милдрэд, еще оставались ясными, голубыми.

— Вам мешает молиться мое присутствие, дитя? Но я уже ухожу. Не смею вас больше тревожить.

Он встал с колен с легкостью, без всякой старческой немощи. Да, он был еще силен. И будет бороться за свое королевство до конца. И хотя многие говорили, что Стефан выглядел потерянным и унылым после кончины Мод, будто лишился источника вдохновения для борьбы, теперь его силу питал Юстас. Король, по сути, полностью находился под влиянием принца. Своего сына и наследника, которому надлежало стать продолжением рода на троне Англии.

И вдруг Милдрэд поняла, как можно сделать мат королю. А заодно и Юстасу. Их нужно разделить. Посеять меж ними вражду. И она знает, как это сделать!

Шаги Стефана Блуаского уже звучали у самого выхода, когда Милдрэд в последний раз погладила надгробие отца, будто прося у него прощения за свои помыслы, а потом быстро поднялась и кинулась за королем.

Стефан стоял под аркой Темпла, удерживая за ошейник своего любимого черного дога. Привратные факелы бросали отблеск на ожидавших под навесом в стороне охранников, освещали огромные лужи, истекавшие ручейками и пузырившиеся под напором дождя. Самого же дождя во мраке было не рассмотреть, он только непрерывно шумел да где-то вдали грохотала уходящая гроза.

Дог первый учуял приближение саксонки, повернул свою огромную голову, но узнал ее и остался спокоен. Она остановилась подле короля и стала гладить собаку по голове.

— Какой дождь…

— А? Что? Да, да, дождь.

Стефан стоял, задумавшись о чем-то, и не торопился кликнуть охрану. Милдрэд это устраивало.

— Нам лучше переждать, когда не так будет лить, ваше величество.

Стефан как будто не услышал. И тогда Милдрэд стала говорить, что была в Сити, чтобы купить легких тканей для маленького Вилли. Король ныне проживал в Вестминстере, но известно ли ему, что их с Юстасом сын ныне в Тауэре? Видел ли он его?

Стефан стоял неподвижно, и ей казалось, что он не слышит ее, однако он отозвался.