— Ты напрасно полагаешься на мое мнение, Гита, — сказала аббатиса, не поднимая своих кротких глаз. — Кроме того, что сей рыцарь пригож и учтив, мне нечего добавить. Другое дело, что я вижу, насколько счастлива твоя дочь. Это ли не повод, чтобы выдать ее за этого пройдоху?

— Пройдоху? — удивленно переспросила баронесса. — О Небо! Что означает это твое определение по отношению к рыцарю-госпитальеру?

Преподобная Отилия выглядела смущенной. Стала извиняться за грубое слово, твердила, что сама не заметила, как оно сорвалось с уст. Нет, она ничего дурного не хочет сказать, она видит, что Артур ле Бретон — человек благородный, душа его светла и он искренне любит Милдрэд. Но… Отилия застыла на какой-то миг, словно прислушиваясь к чему-то в глубине себя, а потом изрекла:

— Чем скорее вы их обвенчаете, тем лучше. Я не могу это объяснить, но барон поступил неправильно, не соединив сразу эти две любящие души.

Леди Гита поправила сползшую ей на плечи легкую шаль, и руки ее при этом дрожали.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что нам надо поторопиться, чтобы… Ну, чтобы то тайное, что было между влюбленными, не стало явным? О, Дева Мария!.. Не беременна ли моя дочь?!

Аббатиса затрясла головой. Нет, нет, она не это имела в виду. Она сама не знает, почему какой-то внутренний дух порой заставляет ее говорить столь странные речи. Но ей кажется… Преподобная Отилия замялась, подбирая слова, и на ее бледном, рано постаревшем лице читалась мука. Наконец она решилась: ей кажется, что вокруг Милдрэд сгущается тьма. Но, возможно, ей это просто померещилось из-за того, что девушка слишком часто носит траурные покровы.

Едва она это сказала, как в галерее показалась сама юная леди. Она действительно была вся в черном, но шла так быстро, что широкие легкие рукава ее траурного блио просто летели за ней, а обрамленное черной барбетой [34]личико горело гневным румянцем.

— Матушка, отец опять увел от меня Артура. Мы только стали разучивать на лютне новую канцону [35], как он потребовал его к себе. Он что, хочет, чтобы я сторонилась Артура до самого венчания?

Гита смутилась такому проявлению пылкости дочери, да еще и перед сторонним человеком. И она стала говорить, что Милдрэд не следует забывать, что раз ее отец явил великодушие, приняв в семью человека без особых средств, то ей не следует вмешиваться. Эдгар всего лишь желает обучить юношу всем тонкостям ведения дел в Гронвуде и окрестных манорах.

— Отец хочет обучить Артура всему сразу? — проворчала Милдрэд. — У нас для этого вся жизнь впереди, а он целые дни держит подле себя Артура.

— Хватит! — решительно прервала дочь баронесса. — Твое поведение недопустимо! Постыдилась бы преподобной Отилии. А будешь вести себя неразумно, я отошлю тебя к ней в монастырь поучиться смирению! И уж там…

— Не надо этого делать! — неожиданно перебила ее настоятельница. — Я всегда рада вашей дочери, но вам и впрямь лучше не разлучать их с юношей. Это их спасет. И… И… Ради всего святого, гоните прочь Хорсу! — почти выкрикнула она, и лицо ее при этом приобрело несколько странное выражение. Потом Отилия быстро заморгала и стала трясти головой, как будто приходила в себя. Судорожно сжав нагрудный крест, она произнесла уже более спокойно: — Я ничего не могу объяснить, но буду настаивать, что вместе с Хорсой в ваш дом может прийти беда.

Милдрэд сильно побледнела. Связанная клятвой на Евангелии, она не могла сказать, какую роль в ее судьбе сыграл Хорса, выслуживаясь перед принцем Юстасом. Это было то страшное прошлое, от какого она хотела оградить родителей. И, видя, как взволнована мать после ухода преподобной Отилии, она сама отвлекла ее, когда со двора долетели голоса отца и Артура. Они куда-то уезжали, им подвели коней, и было приятно видеть, как эти двое прекрасно ладят и понимают друг друга.

Артуру и впрямь было интересно с Эдгаром Гронвудским: вместе они объезжали земли барона и тот объяснял, что и как тут устроено, что можно произвести в его владениях, а что лучше закупить на стороне. Он показывал будущему зятю табуны своих лошадей, они заезжали в окрестные усадьбы, и барон знакомил Артура со своими вассалами, говорил, сколько всадников или пеших сможет выставить в случае войны каждое поместье, какой доход дает то или иное крестьянское хозяйство, сколько арендаторов живет на землях гронвудского барона и с кого надо брать оброк натуральным продуктом, а кто в состоянии внести денежный вклад.

Но порой барон оставлял дела и звал Артура и Гая поупражняться с оружием на плацу. Это каждодневное занятие было обязательным для каждого воина, но мужчины получали от него особое удовольствие. Они ежедневно упражнялись то с мечами, то с секирами, а однажды Гай попросил юношу показать барону, как он ловок в обращении со своим длинным шестом. Причем и Гай, и Эдгар взялись наседать на юношу с оружием, но тот так ловко отбивал или уводил в сторону их выпады, так умело делал подсечки и выбивал оружие, что барон пришел в восторг.

Милдрэд часто наблюдала за их учениями, и ей было приятно, что отец наконец-то проникся симпатией к ее избраннику. И если сначала она волновалась, что Артур совершит какую-то оплошность, какой-то прокол и барон заподозрит его во лжи, то вскоре поняла, что ее возлюбленный слишком большой проныра, чтобы позволить отцу коснуться скользких тем. К тому же едва возникала двусмысленная ситуация, как тут же появлялся Гай и приходил юноше на выручку.

Да, все это было неплохо, если бы не одно «но». Ибо как бы ни хотелось Милдрэд проводить больше времени с женихом, как бы ни желала она остаться с ним наедине, рядом обязательно кто-то оказывался, их всюду сопровождали, за ними присматривали. Раньше девушка думала, что Гронвуд-Кастл достаточно обширный замок, где всегда можно укрыться, но на самом деле ничего подобного не было. Поэтому молодым людям почти не удавалось уединиться. В итоге, повстречавшись, влюбленные расходились… до следующего раза. Ибо следующий раз наступал непременно. Милдрэд ждала очередного свидания и все это время находилась в состоянии необыкновенной живости, этакой странной смеси напряжения и легкости, будто хлебнула крепкого вина. Все видели, как пылают ее щеки и сияют глаза, и как было не догадаться, что она влюблена и ищет встреч. Частенько обрученные, выбравшись из какого-то укромного закутка, были крайне взбудоражены: Артур выглядел растрепанным, глаза его блестели, а у девушки губы были кроваво-красными после поцелуев.

Милдрэд наслаждалась тайными краткими свиданиями и даже не подозревала, что после их пылких объятий и поцелуев ее возлюбленному порой приходилось туго. Не смея переступить определенную черту, он оставался охваченным таким возбуждением, что зачастую ворочался до утра, не в силах уснуть. А потом словно заведенный работал с оружием, желая хоть как-то утомить себя, почувствовать расслабленность.

И все же Артур пребывал в состоянии полного счастья. Любовь Милдрэд, возможность находиться подле Гая, уважение, какое он испытывал к Эдгару, приветливость леди Гиты — все это дарило ему такое ощущение, словно он впервые приобрел семью. И с ним были его друзья Метью и Рис, он сдружился с самоуверенным, но простодушным Торкелем, ему нравилось поддразнивать ворчунью Клер, он проникся уважением к степенному и деловому сенешалю Пенде.

По вечерам обитатели Гронвуда собирались в большом зале. С делами было покончено, и наступало самое любимое время, когда люди могли поболтать, попеть или, рассевшись на скамьях вдоль стен, заняться всякими поделками. Кто-то чинил домашнюю утварь, кто-то чистил снаряжение, женщины обычно рукодельничали, а молодежь затевала веселую возню, заигрывая друг к другу и смеясь. В последнее время Рис забавлял окружающих трюками, какие умел исполнять Гро, сенешаль Пенда беседовал о чем-то с братом Метью, а леди Гита обсуждала с Клер рисунок нового гобелена.

Артур сидел неподалеку от Гая и Эдгара, наблюдая за игравшей с маленькой белой собачкой Милдрэд, и при этом прислушивался, о чем беседовали барон и Гай де Шампер.

— Доходят вести, — говорил Эдгар, — что брак королевской четы во Франции вряд ли сохранится. Ибо все усилия советников короля и старания Папы не допустить развода Людовика и Элеоноры ни к чему не приводят. Но если ранее требования развода исходили только от взбалмошной Элеоноры, то теперь и Людовик серьезно подумывает об этом. Он заявил, что если за тринадцать лет брака королева родила ему только двух дочерей, то, видимо, в их союзе что-то не так и само Небо против этого супружества. Королева же, узнав о подобном заявлении мужа, еще более подлила масла в огонь, произнеся фразу, какую ныне повторяет вся Франция… если не вся Европа: «Я думала, что вышла замуж за мужчину, но оказалось, что за монаха!»

Гай отвечал, что если французская королевская чета пойдет на разрыв, то Людовик может лишиться половины своих владений, учитывая, что их владелицей является Элеонора. Но Артур уже не слушал, вспоминая своего юного покровителя Генриха Плантагенета, который всегда мечтал о французской королеве. Тогда он казался Артуру наивным юнцом, а его мечты — забавными, несбыточными и даже смешными. Но что будет, если Элеонора Аквитанская и впрямь освободится от уз брака? Тогда мальчишка Плантагенет окажется куда ближе к достижению своей мечты. И все же… Генрих намного младше Элеоноры, да и кто он в ее глазах? А она, что уж тут говорить, — самая прославленная женщина во всем подлунном мире.

Артур настолько задумался, что не сразу заметил, что к нему обращаются.

— Вы замечтались, друг мой? — окликнул его Эдгар.

Он погладил голову узкомордой борзой, ласкавшейся к нему, и стал пояснять:

— У нас в Англии многие считают, что, получив в наследство Нормандию, Плантагенет не станет более зариться на английский престол. Не совсем удачная для него прошлогодняя кампания и управление землями во Франции отвлекут его от нашего королевства. Поэтому все больше распространяются слухи, что теперь именно англичане станут наседать на Генриха, постараются отвоевать у него некогда утерянную Нормандию. Если такое случится, то к нам наверняка прибудут гонцы от его величества и я должен буду выполнить свой долг вассала и собрать войска, чтобы поддержать Блуаский дом. Вот я и думаю, Артур, не вступишь ли ты в мое войско? Твоя служба под знаменами Стефана может показать, что ты уже не принадлежишь к ордену иоаннитов, и они не смогут предъявить тебе никаких претензий, поняв, что ты стал рыцарем английского короля.