Джеффри зажал край странного предмета большим и указательным пальцами и загнул угол, изумляясь послушности материала. Он никогда не видел ничего подобного, и от этого его охватило острое отчаяние. Сколько еще непонятных предметов возникнет перед ним? Сколько незнакомых людей будут глазеть на него, стараясь убедить в том, что он сошел с ума?

Его руку сотрясла сильная дрожь, от которой принесенный Алмой предмет разорвался с резким шуршащим звуком. Джеффри вскочил на ноги, и тонконогий табурет снова с грохотом упал на пол от его резкого движения. Рыцарь изо всех сил ударил кулаком по столу.

– Хватит! – прорычал он, наслаждаясь тем, как его сильный и вполне разумный голос отдается от стен хижины. – Если вам необходимо, чтобы кто-то вам читал, наймите себе монаха. И не терзайте меня более, чтобы не навлечь на свои невежественные головы всю силу гнева д'Арбанвиля!

С этими словами он гордо удалился, особенно порадовавшись тому, как трусливо сжался этот истязатель детей, Уилкокс. Направляясь в комнату, которую отвела ему Джульетта, Джеффри молил Бога, чтобы Арион хорошо отдохнул и к утру был готов нести его на себе: он не в силах оставаться в этом проклятом месте ни секунды больше, чем необходимо.

– Ну, знаете!.. – громко фыркнула миссис Эббот, нарушив молчание, которое наступило после гневной выходки Джеффри. – Невежественные? Мне это совершенно не нравится, знаете ли. Будь здесь мой сын Герман…

– Я уверена, что офицер Военной службы инженеров-топографов не дал бы никому устроить подобную сцену, – сказала Джульетта, снова поднимая с пола опрокинутый Джеффри табурет. – А теперь я попрошу вас всех разойтись по домам. Прежде чем проводить моего гостя в дорогу, я хочу с ним поговорить.

– Вам нельзя идти к нему одной, мисс Джей! – запротестовал капитан Чейни, поддерживаемый одобрительным ропотом всех собравшихся.

– Он не причинит мне зла, – заступилась за Джеффри Джульетта. Почему-то она была совершенно в этом уверена. У нее не было никаких доказательств в пользу этого убеждения – только нежность, с которой он обращался со своим усталым конем, да отважная, хоть и нелепая попытка заслонить ее от пистолета капитана Чейни. Да еще гнев, который вспыхнул в его глазах при виде того, как грубо обращается Джозайя Уилкокс с юным Робби.

Джульетте хотелось, чтобы все соседи ушли и оставили ее с Джеффри наедине… и от этой мысли ей стало страшно стыдно. Она обещала своему умирающему мужу, что посвятит себя созданию духа добрососедства, добьется, чтобы жители их городка заботились друг о друге. Под его предсмертный хрип она громко поклялась, что остаток своих дней будет трудиться над тем, чтобы Брод Уолберна превратился в город, достойный носить имя Дэниеля.

Тогда ей казалось, что это самое малое, что она обязана сделать: ведь в душе она так и не следовала своему обещанию любить и лелеять Дэниеля, пока он был жив. Благодарность жене скрасила его последние минуты – и только это утишило ее молчаливый вопль ужаса при мысли о том, что теперь она до конца своих дней будет привязана к Броду Уолберна. Тогда Джульетта твердо сказала себе, что это – честная замена. И сейчас она снова напомнила себе об этом.

Она мягко выпроводила горожан, успокоила капитана Чейни, поставив его в конце коридора и пообещав, что закричит изо всех сил, если Джеффри посмеет бросить хотя бы один угрожающий взгляд в ее сторону. А потом она громко постучала в дверь отведенной Джеффри комнаты и вошла.

Ее охватило возбуждение – возбуждение, конечно же, вызванное страхом: ведь никакая респектабельная женщина не пришла бы в восторг от мысли о том, что снова останется наедине с сумасшедшим!

Казалось, Джеффри ничуть не заинтересовало ее появление. Он стоял у окна, упершись поднятыми руками в раму, и смотрел вдаль. В его широких плечах можно было заметить крошечный намек на печальную сутулость.

– Джеффри? Все ушли. Вы не хотите вернуться на кухню и немного поесть?

Прошла целая минута, прежде чем он со вздохом признал, что заметил ее присутствие. Оттолкнувшись руками от окна, он повернулся к ней лицом, держась настолько уверенно и сурово, что Джульетта решила: его печальная ранимость ей просто померещилась.

– Мне надо было догадаться, что они почувствуют мою слабость и пришлют вас.

– Я не понимаю, – растерянно отозвалась она. От гостя исходила обиженная враждебность, словно Джульетта чем-то его предала, оскорбила его доверие. Ну, вероятно, в некотором смысле это было действительно так. Его выходка доказала, что он вполне оправился от своей раны. Несмотря на все свое желание, чтобы Брод Уолберна процветал и пополнялся новыми поселенцами, Джульетта была твердо намерена отругать Джеффри за невежливость и попросить, чтобы он и его прожорливый на овес конь отбыли с рассветом.

– Мне мои слова кажутся ясными. Неужели я настолько плохо освоил ваш язык, что вы не можете разобрать смысла моих речей?

– Я неплохо понимаю, что вы говорите, но некоторые ваши слова действительно кажутся странными, – призналась она.

– Некоторые слова? – повторил гость, возмущенно хмыкнув. – Хотел бы я, чтобы это было единственной странностью, в которой вы меня вините.

– Ну, в одежде ничего странного нет, мистер, однако посмотрите, что вы сотворили с совершенно нормальными рубашкой и брюками!

На кухне толпилось столько народа, что Джульетта даже не заметила тогда, насколько плохо ему удалось одеться. Рубашку он застегнул хуже четырехлетнего ребенка: ворот широко распахнулся, потому что верхнюю пуговицу Джеффри продел в петлю, расположенную чуть ли не посередине рубашки, отчего левая пола оказалась на пять дюймов короче правой. И вместо того чтобы аккуратно заправить низ рубашки в брюки, он оставил ее снаружи и перетянул крепкой кожаной полоской, которая ничуть не помогла удержать на месте брюки, рассчитанные на более обширную талию. Можно было подумать, что он никогда не продевал ремня в брюки! Шерстяные носки гость натянул поверх брючин, а длинные шнурки его ботинок, перекрещиваясь, шли по носкам до самых колен.

Взгляд Джульетты задержался на его вороте. Неправильно застегнутая рубашка распахнулась, обнажив место, где мощная колонна его шеи соединялась с мускулистой грудью. Диковинный амулет тускло поблескивал – словно олово или плохо отполированное серебро – на фоне золотистой кожи.

– Я не причинил никакого вреда рубашке и брюкам, – сказал Джеффри, заставив Джульетту вздрогнуть: мысли ее далеко ушли от только что начатого ею разговора. Он хмуро посмотрел на нее. – Поскольку вы не прислали оруженосца, чтобы он помог мне одеться, я сделал с этими странными одеяниями все, что смог.

Он скрестил руки на груди и уставился на Джульетту с возмущенным видом человека, которого намеренно оскорбили. Казалось, он ждет, что она станет извиняться за то, что не прислала человека, который помог бы ему застегнуть старую одежду капитана Чейни. Джульетта вспомнила, как ловко пальцы гостя справлялись с ее пуговицами, и почувствовала, что где-то в самой глубине ее существа зародился трепет при мысли о том, как она стояла бы рядом с ним, перестегивая ему рубашку, вдыхая запах его тела… И рубашка бы ровно ложилась на его мускулистую грудь. От этой шальной мысли у нее вдруг сел голос.

– У нас в Канзасе оруженосцы не водятся. Тут принято, чтобы каждый одевался сам. А с людьми, которые хотят нам помочь, мы разговариваем вежливо. И не болтаем чуши относительно того, какой сейчас год.

Джеффри побледнел, хотя держался все так же прямо.

– Хочу вас уверить, что вы можете больше не беспокоиться по этому поводу. Я обо всем подумал и понял, что произошло.

Джульетта испытала огромное облегчение. Он в здравом уме! И хотя ей не должно было быть до этого дела, почему-то это было важно – настолько важно, что у нее даже закружилась голова.

– Это из-за бизона, да? Вы где-то повредили себе голову, и когда та корова на вас бросилась, это немного вас ошеломило, правильно?

– О бизонах я не ведаю. – Гость сделал два быстрых шага, оказавшись прямо перед ней. – Моему странному состоянию можно дать только два объяснения: либо я сплю, либо я умер.

Эти слова мгновенно испортили Джульетте настроение: она почувствовала одновременно досаду и беспомощный гнев.

– Ну что ж, если вы спите, то я – часть кошмара. А если умерли, то кто же я тогда?

– Ангел? – моментально предположил он с убежденностью человека, который немало размышлял над этим вопросом. Голос его был нежен, как весенний ветерок.

Джульетта потеряла дар речи и могла только стоять совершенно неподвижно. Палец Джеффри легко очертил круг по ее волосам на макушке.

– Но я не вижу здесь нимба, Джульетта. – Его рука нежно скользнула ниже, прикоснувшись к спине на уровне лопаток. – И крыльев не нахожу. – Она снова ощутила прикосновение его пальцев: на этот раз он высвободил ее волосы из послушного узла, и они изящной волной рассыпались по плечам. – Но вот это что? Облако с ароматом цветов? Я принял вас за ведьму, но тогда где же неотвязный запах зелий? Почему вы не разеваете щербатый рот в жутком хохоте? Мне совершенно ясно, что вы не сон, – значит, вы должны быть ангелом.

– Джеффри! – Джульетта понимала, что ей следует возразить против подобного обращения, но не могла бы сказать, почему именно это необходимо. – Джеффри, поверьте, я вовсе не ангел!

– Превосходно, – отозвался он. – Ведь ангелы имеют дело только со святыми, а я отнюдь не святой.

Он обхватил ее голову обеими руками, приподняв лицо. Его пальцы принялись рисовать круги на ее щеках, по гладкой коже под глазами.

– Оспин нет, – пробормотал он. – И дыхание сладкое, как у ребенка, который еще не знает, что такое больные зубы.

Даже выросший в глуши фермер мог бы подыскать более красивые комплименты. В свои более легкомысленные дни Джульетта слышала их немало – но это было до того, как она в течение одного года стала женой и вдовой и поняла, что романтические склонности женщины могут обречь ее на жизнь, полную разочарований.