— Я всегда говорю, что вы, клиентки, источник сюрпризов, — сказала в ответ Мерче, потянувшись за пепельницей. — Иди сюда, красотка, здесь посветлее, дай-ка я на тебя посмотрю, мне кажется, тебе необходимо сделать пиллинг лица.

Глава 22

НЕ ВИТАЙ В ОБЛАКАХ

Я с удивлением посмотрела на Ивана, лежащего рядом со мной. Он тихо посапывал. Недавно он был мне посторонним человеком, теперь же подвел меня к краю. Я смотрела на него и спрашивала себя: к чему приду, если продолжу в том же духе? Какой окажется жизнь? Если я решусь на этот шаг, какую цену мне придется заплатить? Наши чувства могут существовать, только если они небезграничны. Та Бель, которая сейчас сияет, потухнет, как гаснут бенгальские огни на рок-концертах, на которые ходил Данни.

В этот момент я почувствовала грусть, потому что — увы, господа — мы не готовы бросаться в пропасть, не готовы к космическим взрывам, по крайней мере, о себе я это могу сказать точно. Мы готовы только приспосабливаться к той дозе реальности, которую способны воспринять. Жизнь открывает нам много путей, а мы выбираем один и, делая этот выбор, отказываемся от всех остальных. Мы не смогли бы пережить передозировку счастья. Я в тишине посмотрела на Ивана: этот мужчина хотел успокоить меня тем, от чего я сама отреклась, но, как оказалось, не вовремя. Я оделась и на цыпочках вышла из дому. Мне не хотелось оставаться дома, когда Иван уйдет, потому что больше он уже не вернется.

Прошло пять дней. Иван позвонил тридцать два раза, но я не ответила — сбежала на побережье, далеко от привычной обстановки, чтобы побыть одной, позагорать и поплавать. Я поселилась в небольшом трехзвездном отеле в центре немецкой колонии Ампуриабрава. Здесь царила атмосфера семидесятых годов — огромные дискотеки соревновались в проведении праздников для туристов: «Тропическая вечеринка», «Шоу со стриптизером». «На эту я точно не пойду», — подумала я с гримасой на лице.

Комната была маленькой, и в ней ощутимо пахло дезинфекцирующим средством. В этом отеле помимо его анонимности мне понравился бассейн округлой формы, расположенный за жилым зданием. Он был окружен пластиковыми лежаками, выложен голубой мозаикой, которая усиливала ощущение свежести, а в середине из воды поднимался островок с тремя карликовыми пальмами. Ярко-оранжевые спасательные круги, должно быть, были настоящими. Увидев их, я поняла, что мне уже ничто не поможет. Вот разве что можно было взять их с собой в кровать, как плюшевых мишек.

Ветер нагонял тяжелые тучи. Я вышла на улицу, сильнее прижала к себе старую сумку от «Мандарина Дак», и ветер понес меня навстречу туристам, которые бежали врассыпную в поисках укрытия от надвигающейся бури. А я шла себе как ни в чем не бывало. Есть моменты, когда выживание — не основной инстинкт. Мне было наплевать на бурю, дождь, поток машин. Я не останавливалась, пока не добралась до пляжа, оставшегося без желающих искупаться. Владелец кафешки, немец по происхождению, торопился убирать зонты и столы, пока не начался всемирный потоп. Я решительной походкой направилась к берегу. Немец искоса на меня посмотрел, как бы задаваясь вопросом: кого ему спасать, меня или зонтики?

— Я не покончу жизнь самоубийством. Ich will mich nicht unterbringen, — прокричала я ему и побежала. Я не хотела, чтобы он беспокоился, и не хотела сама беспокоиться о нем.

Оказавшись у кромки прибоя, я почувствовала, как в раскатах грома рассеивается мое негодование. Эта сила была могущественнее меня. Я потратила жизнь на то, чтобы изменить других людей, даже если это требовало моей адаптации к чуждому мне миру, будь это мир Кубы или еще какой-нибудь параллельный мир. На этом, дамы и господа, игра заканчивалась. Мы не можем ждать от другого того, чего нет у нас самих. Его руки не могут удержать твой мир, потому что, когда ты этого совсем не ждешь, он вдруг раскрывает объятия, и важная часть твоего «я» теряется, остается пустое место, и ответственность за это несешь ты сама.

Как это трудно! Как тяжело осознать, что то, что могло осуществиться, не сбудется. Останется еще одна рана. Я думала об Иване, вспоминала, как он на меня смотрел, воспроизводила для себя его манеру говорить, и с каждым воспоминанием все больше удалялась от берега в море. Напряжение между нами возникло из-за секса. Не потому, что мы не поняли друг друга в постели, а потому, что я не могла смириться с тем, что вынуждена делить Ивана с бессчетным количеством женщин, с которыми он спал за деньги. Однако в ту летнюю грозу, стоя по щиколотку в воде, я поняла, что дело не в этом: настоящая проблема заключалась в нас самих. И не найти подходящих слов, чтобы сказать, что наши миры не совпадают и главная ответственность человека — следовать собственной мечте.

До нашей последней встречи, когда я сообщила ему, что знаю, чем он занимается, я твердила себе, что должна быть разумной и в момент, когда разговор достигнет критической точки, нужно включить тормоза. И несмотря на то что сработали все системы предупреждения, мы нехорошо расстались. Похоже, что я из тех, кто не может завершить отношения с мужчиной без ущерба для себя. Как же тяжело расставаться! Приключения, ласки, постель, совместная рутина… Расставание безжалостно делает нас одинокими.

Я понимала мотивацию Ивана, но не могла ее принять. «Ты знаешь, какие воспоминания сохранились у меня от Гаваны? Широкие джинсы светло-голубого, от бесконечных стирок, цвета. Я их ненавидел. Я ненавидел желтые, как яичный желток, рубашки с набивкой, давно вышедшей из моды. Но особенно я ненавидел джинсы, такие свободные, что нужно было подвязывать их ремнем. В таких штанах мы были похожи на клоунов. Когда думаю о Гаване, я всегда вижу себя в этой одежде».

Иван хотел оставить позади невозможность чувствовать себя комфортно. И несмотря на все это, он умирал от тоски по Гаване: всегда говорил, что ни Майами, ни Барселона, ни какой-либо другой город не приблизился даже к огоньку на маяке, омываемом волнами. Может быть, это были те же волны, что тянули меня за собой вдаль от пляжа в Ампуриабрава? Эти волны стирали все.

Гроза приближалась, и волны становились все выше. Вдруг я почувствовала, что со мной рядом нет Рикардо. Мне необходимо было снова заботиться о нем, защищать от неуверенности и, думаю, для того, чтобы побороть мою собственную неуверенность. Мне вспомнились его выражения, его состояние между счастьем и тоской. У Рикардо лицо сияло только от разговоров о книгах.

— А когда ты стал издателем? — спросила я его через некоторое время после нашего знакомства.

— Я думаю, что когда научился читать, представь себе, — ответил он мне. — В детстве у меня была бурная фантазия. Я встречался с Энид Блайтон. Она объясняла мне, как работает над новой книгой «Пятеро». Она предлагала мне какой-нибудь аргумент, а я направлял ее: «Она должна крепче дружить с псом Тимом. Если этого не будет, мы не поверим в правдоподобность истории». Я одновременно был и читателем, и издателем. Так продолжается до сих пор.

Рикардо отводил взгляд и бережно поглаживал красивую книгу, посвященную промышленному дизайну. «Жизнь надо уметь прочитать», — всегда повторял он.

А теперь, когда его не было рядом, я чувствовала, что мне не хватает полок с книгами.

Я чувствовала себя жутко. Мне было очень одиноко. Внезапно налетел ветер, намного сильнее, чем был прежде, и я не задумываясь среагировала, побежала назад к берегу. Я нашла на песке сумку. Любопытно: ты промокла насквозь, бушует гроза, а ты все равно ищешь сумку. Немец, укрывшийся в своей кафешке, бросил на меня издали недобрый взгляд, как будто я сумасшедшая. Я вернулась в отель, попросила счет и в этот же вечер, несмотря на дождь, вернулась в Барселону.

В эту ночь я позвонила Рикардо, оставила ему сообщение, за которым последовало еще море сообщений в последующие дни. Мне становилось все тоскливее оттого, что город опустел из-за отпусков. Однажды мы поговорили, но он был холоден. Наверное, его сильно ранило то, что я променяла его на кубинца.

Так началось очень тяжелое лето. Я не знала, что меня больше мучило: одиночество или угрызение совести.


— Я перебирал документы и нашел несколько твоих фотографий… — Это были первые слова Рикардо, когда он наконец сам позвонил мне в начале сентября.

— Рикардо! — Я уже не чаяла его услышать, и мой голос невольно прозвучал ласково, а лицо засияло от радости.

— Как дела, Исабель? — спросил он, как врач пациента, выздоравливающего после тяжелой болезни.

— Хорошо. А у тебя?

— Да вот в конце недели наконец-то разобрался в старом секретере. Нашел фотографии из Парижа и подумал: «Надо ей позвонить».

Я помнила эти фотографии, сделанные в дождливом и холодном Париже. На них я смеялась, здоровая, розовощекая и вполне довольная жизнью. Это были отличные выходные: с культурными мероприятиями и романтическим сексом. Мы обнимались перед рестораном и попросили какую-то девушку нас сфотографировать.

— Помнишь ресторан? — загадочно спросила я его, как будто это слово могло напомнить о той давней, более двух лет назад, поездке.

— Да, ресторан! — ответил Рикардо. — А помнишь огромного мерлана, которого ты тогда прикончила?

Разговоры о Париже вернули меня ко времени до нашего расставания. Я никогда не забуду, как Рикардо уцепился за письмо Бодлера, которое и спровоцировало эту поездку. В то время он находился на этапе, который с сарказмом называл «период цветов», цветов зла, конечно. При помощи контактов в издательстве «Автограф» он узнал, что на аукцион выставлен оригинал письма поэта к писателю Густаву Клаудину.

— Эта переписка приводит меня в восторг, — поделился он тогда со мной. — Мы могли бы поехать в Париж и поучаствовать в аукционе.

— Звучит привлекательно, — согласилась я.

Я готова была ехать с Рикардо хоть в Париж, хоть на мыс Финистерре, и причина путешествия меня не волновала. Мы отправились в Париж в четверг первым рейсом. Оставили багаж в отеле «Святой Доминик», в маленьком монастыре на улице с тем же названием, на полпути между Эйфелевой башней и Домом инвалидов. Рикардо настоял, чтобы мы вовремя пришли на аукцион. Я последовала за ним с некоторым недоверием. Ожидала, что в любой момент он встанет и уйдет, пав жертвой своей неуверенности, и оставит антикварное намерение, но этого не случилось. Он с энтузиазмом набавлял цену, пока я нервно ерзала в соседнем кресле. Было еще два покупателя, но Рикардо не сдался и в итоге приобрел это письмо, желтый листочек, на котором робким почерком было написано около двадцати строк, с конвертом, на котором до сих пор сияла оригинальная печать.